— Правда, Софка, это замечательно — быть писательницей. В Петербурге сейчас молодежь идет в коммуны, там и работает и живет, как это написано у Чернышевского в «Что делать?». А я ведь не могу туда пойти. Буду так полезной обществу. — Знаешь, — шепотом говорит Анюта, — я была на казни Чернышевского. Одна девушка бросила к ногам Чернышевского цветы, ее забрали жандармы. А я пробралась потом мимо жандармов к эшафоту, взяла один цветок. Ты про это тоже молчи. Анюта показывает Софе засушенную алую розу. — Он говорил, что и женщины могут учиться? — спрашивает Софа тоже шепотом. Анюта не успевает ответить. Дверь широко распахивается. На пороге рассерженная гувернантка. — Ах, вот вы где! Я же запретила вам ходить сюда! Тоже хотите стать «передовой барышней»!! — Последние слова Маргарита Францевна произносит язвительно и бросает уничтожающий взгляд на Анюту. — Извольте, Софа, идти в классную комнату. Сейчас придет учитель. Гувернантка и Софа уходят. А Анюта снова садится за письменный стол. Она пишет вторую повесть. Когда повесть была закончена, Анюта опять послала ее в «Эпоху». С нетерпением она ждала ответа. Почта приходила в имение раз в неделю. Обычно Домна Никитична выходила почтальону навстречу. Но — были именины генеральши. Этот день всегда праздновался в семье Корвин-Круковских торжественно и широко. Гости собрались со всего округа. Из ближайшего городка приехали офицеры и привезли с собой полковых музыкантов. Только что кончился званый обед. Гости разошлись по комнатам, чтобы отдохнуть и переодеться к балу. В это время принесли почту. Экономка хлопотала о гостях и совсем забыла встретить почтальона. Письма попали прямо к генералу. Ему сразу бросился в глаза конверт с большой красной печатью, на которой было вырезано: «Журнал «Эпоха». На конверте надпись: «Домне Никитичне Кузьминой». «Что за притча? — думал Василий Васильевич, озадаченно вертя в руках письмо. — С каких это пор наша полуграмотная экономка имеет дела с издательствами?» Он велел позвать Домну Никитичну. Пришлось ей во всем признаться. Василий Васильевич вскрыл конверт. В нем лежал другой, поменьше, в котором находилось письмо на имя Анны Васильевны Корвин-Круковской и какие-то деньги. В первый момент генерал потерял дар речи. Как, его дочь тайно переписывается с незнакомым мужчиной, да еще получает от него деньги! Какой позор! Правда, он потом понял, что эти деньги присланы за какие-то рассказы, но все равно. Он не желал, чтобы его дочь была писательницей. Он знает всех этих Жорж Санд! В молодости он был знаком с княгиней Ростопчиной. Она тоже сначала писала стишки, потом за ней стала ходить толпа поклонников. В конце концов Василий Васильевич встретил ее за границей азартно играющей в карты, окруженной какими-то проходимцами. Вот до чего доводит женщину писательство! Нет, Василий Васильевич не хочет, чтобы его дочь пошла по такому пути! Он велел немедленно позвать Елизавету Федоровну. А в большом зале зажгли все канделябры и люстры. Музыканты приготовились играть. Офицеры натягивали белые перчатки, барышни в воздушных платьях с кринолинами вертелись перед зеркалами. Гости с нетерпением ожидали начала танцев. Бал должен был открыть сам генерал. Но он что-то не появляется. Вдруг входит лакей и просит Елизавету Федоровну пожаловать к Василию Васильевичу. Все всполошились. Что случилось? Подбирая рукой шлейф тяжелого шелкового платья, Елизавета Федоровна поспешно выходит из зала. Вскоре генеральша вернулась. Стараясь казаться спокойной, она сказала, что Василий Васильевич нездоров и просит танцы начать без него. Анюте в этот вечер было очень весело. Праздничная обстановка, музыка, яркий свет, новые лица, все это опьяняло ее. Забыв о своих мечтах и идеалах, она кружилась в танцах, улыбаясь всем и каждому и сознавая, что она на балу самая нарядная и самая красивая. Но вот уже утро. Праздник окончен. Гости разъезжаются по домам. Как только закрылись двери за последними из них, Елизавета Федоровна подзывает к себе Анюту и тихо, чтоб не слышали слуги, говорит ей: — Что ты наделала, Анюта! Отцу все известно. Он прочел письмо Достоевского к тебе и очень сердится. Иди немедленно к нему. Веселье мигом сбежало с лица Анюты. Она сильно побледнела, но в глазах вспыхнул упрямый огонек. Не сказав ни слова, она повернулась и пошла к отцу. Разговор продолжался долго. Василий Васильевич требовал, чтобы Анюта оставила свое писательство. — Тебе что — денег не хватает? Наряды не на что купить? — Не в этом дело. Я не могу жить бесцельно. Хочу что-то значить в обществе. — Ишь что вздумала. Она напишет какие-то рассказики и уже будет значить в обществе. Замуж тебе надо — вот что. И за человека, который занимает положение. Тогда и будешь значить в обществе, и почет тебе будет и уважение. — Если не хотите понять — как знаете. А писать я буду. И уйду из дому. — Я вот велю тебя запереть. А пособников твоих выгоню. — Что ж, теперь не крепостное право. Найдет себе место. — Выйди отсюда сейчас же! — в бешенстве закричал генерал. Анюта уходит, высоко держа голову. Нет, она не покорится! С тех пор семья разбилась на два лагеря. Анюта не выходила из своей комнаты, даже к обеду. Встревоженная Елизавета Федоровна уговаривала то одного, то другого. И вот произошло, казалось, невозможное. Генерал смягчился. Он дал согласие выслушать Анютину повесть. На чтение собралась вся семья. Анюта читала взволнованно, страстно. Ей близки были переживания героини. Отец слушал молча, не проронив во все время чтения ни слова. Когда Анюта перевернула последнюю страницу, он встал и ушел к себе. Через некоторое время Елизавета Федоровна тихо постучалась к нему в кабинет. Генерал сидел за письменным столом в своем удобном кожаном кресле. Перед ним лежал журнал «Русский вестник». Елизавета Федоровна заметила, что он открыт на романе Тургенева «Отцы и дети», о котором еще недавно было столько споров в обществе. — Да, — задумчиво сказал генерал, обращаясь как будто больше к самому себе, — видно, времена не те. Брожение идет по всей России. Пусть уж сочиняет и переписывается с Достоевским, если ей так хочется. Только все свои письма, прежде чем послать, показывает мне. — А как же с поездкой? — осторожно спросила Елизавета Федоровна, стараясь голосом не выдать радость по поводу решения Анютиного вопроса. Речь шла о Женеве, куда Елизавета Федоровна собиралась на отдых с дочерьми. Но, ввиду последних семейных событий, генерал и слышать не хотел о поездке. — Да уж ладно… — сказал Василий Васильевич. — Раз задумали… Только зорко следи там за детьми. Елизавета Федоровна поцеловала мужа и тихонько вышла из кабинета. ГЛАВА VII Вечером, гуляя в саду возле дворца, царь Александр II увидел — что-то белеет на земле. Он подошел ближе. Это была газета. Царь наклонился, поднял. В глаза бросились черные строчки: «Чернышевский был вами выставлен к столбу на четверть часа, а вы, а Россия на сколько лет останетесь привязанными к нему?» Царь побледнел. На лбу выступили капельки пота. В изнеможении он присел на скамью. Кто подложил? Даже здесь, под окнами Зимнего дворца, эти гнусные листки! А в глаза настойчиво лезли слова: «Проклятье вам, проклятье и, если возможно, месть!..» Царь сжал кулаки. — Мерзавцы! Я вам покажу!.. Вскочил со скамьи. Пошел, почти побежал к дворцу. Как из-под земли вырос адъютант. — Ваше величество… — Где охрана? — закричал царь. — Как вы смотрите за дворцом, я вас спрашиваю! Тяжело ступая, Александр прошел в кабинет. Швырнул газету на стол. Зазвонил в колокольчик. Бесшумно вошел камердинер в белых чулках и красном фраке. Царь хмуро посмотрел на него. — Отменить прием гостей. — Но… ваше величество… — осмелился сказать камердинер. — Приглашенные уже съезжаются. — Не принимать. Он не хотел их видеть. Никого. Может быть, даже кто-то из них подбрасывает эти паскудные газеты. Теперь никому нельзя верить. Царь вспомнил, как недавно во время охоты он спросил поэта Алексея Толстого, который был его другом юности: — Что нового в литературе? — Русская литература надела траур по поводу несправедливого осуждения Чернышевского, — ответил Толстой. — Каково?! Он вспомнил еще один случай, с заседанием Государственного совета. Заседание было совершенно тайным. На нем присутствовали только самые доверенные лица. Были приняты все меры предосторожности. И вдруг в «Колоколе» появился полный отчет о заседании. Кто его переслал? Непостижимо! До сих пор дело не раскрыто. Царь заходил по кабинету. За окном в полусумраке качались деревья. И вдруг ему показалось — метнулась тень. Он отпрянул. Дернул за штору. Снова схватил колокольчик. — Долгорукова ко мне!