Теперь ей страстно хотелось зажмуриться, чтобы не видеть обнаженный, мускулистый торс Олега и обнимающую его Лелю. Вид этого причинял Карине боль, гораздо более сильную и острую, чем сознание собственной греховности и подлости. Она хотела закрыть дверь, но та вдруг заскрипела, протяжно и жалобно. Леля подняла голову и тепло улыбнулась: – Ты уже все? Спасибо. Посидишь с нами? – Нет, пойду. Уже поздно, хочу выспаться как следует. – Спокойной ночи. – Леля помахала рукой и потрепала Олега по волосам. – Эй! Человек уходит, а ты лежишь, как полено! Попрощайся хоть. – Пока, – не отрывая лица от диванной подушки, сонно сказал Олег. Карина перешла в свою квартиру, захлопнула дверь, опустилась на галошницу и заплакала горько и безутешно. Так, как не плакала давным-давно. Дура! Как она могла оказаться столь самонадеянной, безоговорочно поверить в то, что действительно нужна такому парню, как Олег? Он может и сам не осознавать, чего хочет, а на самом деле любить свою жену. Да и как не любить ее, молодую, ослепительно красивую, обольстительную, с умелыми и нежными руками, готовую ради него на все?! Карина прерывисто вздохнула, пытаясь унять слезы, но лишь зарыдала пуще прежнего. Нет, она не будет себе лгать. Какой от этого прок? Одно хорошо – она не успела сказать о своем уходе школьной администрации. Завтра все будет как обычно: школа, класс на втором этаже, ученики. Ни в какую капеллу Карина больше не пойдет, а Олега не пустит и на порог своей квартиры – хватит грезить наяву, пора проснуться и понять, что в жизни не бывает чудес, особенно, когда тебе скоро стукнет тридцать один. Она выпила снотворное и легла, однако сон не шел. После долгих слез наступила прострация, отупение. В голове было пусто – ни мыслей, ни чувств, ничего. Убедившись, что ей не заснуть, Карина встала, накинула поверх ночной рубашки халатик, а плечи закутала пледом и в таком виде уселась в постели. Щелкнула пультом: безмолвно загорелся маленький экран. Карина в оцепенении глядела на сменяющие друг друга цветные картинки. Так прошло два часа, и ее слух уловил отдаленный шум за дверью. Тотчас слабо тренькнул звонок. Карина попробовала шевельнуться, но тело будто свинцом налилось и не слушалось. Звонок повторился снова, затем еще и еще, постепенно становясь громче и настойчивее. Наконец Карина одолела навалившуюся сонную одурь, неуклюже сползла с тахты и, кутаясь в плед, вышла в коридор. Щелкнул замок. – Неужели ты спишь? – Олег надвинулся на нее с порога, притиснул к стене, его горячие, нетерпеливые руки проникли под плед и халат к самому телу. Карина хотела было что-то сказать, но нахлынувшая жаркая волна лишила ее голоса. Лихорадочно приникнув друг к другу, они едва добрели до комнаты. Тонкий шелковый халат слетел на пол, как последний осенний лист под дуновением ветра. За ним последовала ночная рубашка. А дальше… дальше все завертелось в стремительном, ускоряющемся вихре из страстей и эмоций. Когда-то в одном из журналов Карина читала, что сексуальность в женщине пробуждается лишь к тридцати годам. Только достигнув зрелого возраста, она начинает осознавать свои желания, до этого же просто подчиняется мужским ласкам. Тогда все это показалось Карине полной чепухой. Но сейчас она понимала, что написанное в статье сексолога – чистая правда. То, что она некогда испытывала в объятиях Степана, много лет считая неповторимым и восхитительным, не шло ни в какое сравнение с упоительным, пьянящим ощущением полной и абсолютной свободы. От всего – контроля разума, житейской суеты, от того, что мешает нам слиться с мирозданием, почувствовать себя его частицей. …Потом пришли покой и отрешенность. Постепенно, очень медленно, возвращались звуки и краски окружающего мира, а с ними мысли, воспоминания, тревога, боль. – Мы с ума сошли, – шепотом проговорила Карина, глядя в темные от расширенных зрачков глаза Олега, – Леля… она же… – Она спит. – Олег улыбнулся и легонько погладил ее по щеке. – Наглоталась валерьянки и дрыхнет как убитая. Ее так врачиха в консультации научила, а то она ночи напролет вертелась, сама глаз не смыкала и мне не давала. – Боже мой, – сказала Карина едва слышно, почти беззвучно, – мы преступники. – Почему? – Рука Олега, касающаяся ее лица, замерла, остановилась. – Я себя не считаю преступником. – Но ребенок… – Что ребенок? – резко произнес Олег и отодвинулся на край тахты. – Она меня спрашивала, хочу я его или нет? Спрашивала? Не надо было обманывать. – Он хотел сказать еще что-то, но передумал и замолчал. Карина осторожно дотронулась до его волос. – Давай не будем об этом, – немного мягче сказал Олег, – я уже говорил: мне нужна ты и никто другой. Сейчас Лельку нельзя тревожить, а после, когда она родит… придется ей обо всем узнать, ничего не поделаешь. Ребенок не спасет. – Ты его бросишь? – Я помогу поставить его на ноги. Денег на это у меня, слава богу, хватит. Моя мать Инку родила от другого мужчины, тот их оставил, но деньги регулярно слал и подарки привозил. Даже когда мама с отцом поженились и он Инку удочерил. Ничего в этом особенного нет, бывает. Карина хотела спросить, зачем он позволил Леле делать ему массаж, если относится к ней столь сурово и безразлично, но не решилась. Ревность, мучившая ее три часа назад, угасла и больше не беспокоила. В конце концов, что ей Леля – Карина согласна делить Олега с ней и вообще с кем угодно. Ни прогнать его, ни разлюбить она в силах. – Ладно, – он обнял ее и встал, – я пойду. Ты выспись хорошенько, утром за тобой заскочу. К девяти мы должны быть в капелле, не забыла? Карина молча покачала головой. 24 Через два дня она отнесла в капеллу трудовую книжку и подписала договор на год. Днем раньше дирекция школы закатила ей грандиозный скандал по поводу ухода в середине учебного года. Карина молча выслушала неприятные комментарии в свой адрес, взяла документы и вышла из здания. Глянула на освещенные окна, чахлую рябинку, растущую у самой стены, вывеску над козырьком входной двери и не почувствовала ничего, кроме невероятного облегчения. Ей было жаль только Олю Серебрякову, но она отлично осознавала, что нельзя объять необъятное: в жизни приходится идти на компромиссы и выбирать, что для тебя важнее. Самым важным для Карины сейчас было играть в капелле, реализовывая себя, как пианистку, музыканта и находясь рядом с Олегом. Ее захватил, заворожил, околдовал неизвестный ранее оркестровый мир. Тот, который был для Олега не просто местом работы, а стал частью его жизни. Теперь капелла постепенно становилась и ее жизнью. Верка больше не звонила, и Карина была этому искренне рада: у нее самой не хватало ни сил, ни времени, чтобы связаться с подругой. Дни неслись стремительно и неудержимо, и в этом калейдоскопе событий, ворохе новых обязанностей и профессиональных проблем ей недосуг было обернуться, вспомнить прошлую, размеренную и слишком спокойную жизнь, оценить себя со стороны, испытать сомнения, тревогу, раскаяние. Она жила лишь настоящим, жадно и упоенно впитывая все то, чего лишена была долгие годы, ощущая крылья за спиной и не желая затормозить, сбавить обороты. Ее день рождения отпраздновали тесным кругом, втроем с Лелей и Олегом. Накануне вечером нагрянул Саша. После их летней ссоры он появлялся лишь пару раз, да и то в сентябре, все остальные попытки посетить ее Карина пресекала под тем или иным предлогом. Саша приехал без предварительного звонка, сюрпризом, и ей вдруг показалось, что прежде они даже не были знакомы. Перед ней стоял абсолютно чужой человек, которому ей не о чем было сказать даже пару слов. Шел девятый час, сорок минут назад Карина вернулась с репетиции и была поглощена ожиданием полуночи. После двенадцати должен был прийти Олег – в это время Леля крепко спала под действием снотворного, и у них в запасе имелось два часа безопасного времени. Карина не знала, что делать. Саша притащил огромный фруктовый торт, тот самый, что она обожала, а вдобавок к нему комплект шелкового кружевного белья. Оно выглядело жутко дорогим, и Карина подозревала, что Саша истратил на него половину месячной зарплаты. Она скрепя сердце поставила чайник, накрыла на стол в кухне. Саша оживленно болтал, отколупывая ложкой от торта и прихлебывая из чашки, а ей страстно хотелось лишь одного – чтобы он немедленно ушел. Разговор вертелся вокруг Верки, Сашиного нового начальства, строительства, начатого им в деревне у тещи, и прочей чепухи. Карина мужественно поддерживала беседу, чувствуя, как по спине от нетерпения ползут мурашки. Наконец Саша допил чай, съел последний кусочек торта и, дождавшись, пока Карина закончит очередную пустую, ничего не значащую, фразу, произнес просто и буднично: – Ладно. Пора убираться ко всем чертям, а то тебя скоро стошнит от моего присутствия. Оторопевшая Карина молча уставилась на него, не зная, что сказать в ответ. – Не надо, – ласково проговорил Саша и, перегнувшись через стол, легонько погладил ее по руке квадратной ладонью с короткими, толстыми пальцами. – Не напрягайся. Я все вижу. И то, что у тебя теперь другая жизнь, и то, что тебе никто не нужен, а я – в первую очередь. Ведь так? Карина молча кивнула. – Ну вот. – Саша улыбнулся, но глаза его остались серьезными. – Я знал, что когда-нибудь так будет. Ты ведь заслуживаешь лучшего, поверь. А я… – он грустно усмехнулся, – это далеко не лучшее, что могла тебе преподнести судьба. Он на мгновение сжал ее ладонь, а потом встал. – Ты Вере звони… иногда. Она тревожится, переживает. Думает, ты слабая, несчастная. – Она ошибается, – Карина улыбнулась, – я счастливая. Очень! – Знаю. Но ей необходимо о ком-нибудь заботиться. Так что изредка, иногда… – Я позвоню, – пообещала Карина.