Женщина молча кивнула и опустила голову. – Умер? – Он безнадежен. Легкие не работают. Врачи говорят, даже если выживет, останется инвалидом. Мы подписали согласие отключить аппарат искусственного дыхания. «Но ведь это же ваш внук, Лелин ребенок!» – хотела крикнуть Карина, но осеклась. В этой большой и дружной семье и Леля-то была лишней. А уж полумертвое крошечное существо, которое не имеет сил дышать самостоятельно, подключенное проводами к машине, и вовсе не нужно. – Нам инвалида не поднять, – сухо сказала мать, уловив сомнение в ее лице. Карина молча поднялась, потихоньку вышла из комнаты в коридор и увидела тетку-провизора. Та по какой-то причине не была на кладбище, только пришла и еще не успела раздеться. Стояла посреди прихожей в пальто и шляпе, не отрывая взгляда от ярких пузырьков на тумбочке – Веркиных витаминов для беременных, которые так никто и не успел убрать с глаз долой. Почему-то в этот момент Карина не к месту, но очень отчетливо вспомнила, как аптекарша, помимо лекарства для Олега, дала ей препарат, повышающий лактацию, точь-в-точь такой же веселый, разноцветный пузырек. Она позабыла отдать его Леле, и сейчас он стоял у нее дома, в кухонном шкафу, никому не нужный, бесполезный. Провизорша рассеянно глянула на нее, не узнала и начала снимать пальто… Потом были похороны Олега. В цинковом гробу. Из Свердловска приехал только отец – высокий сгорбленный седой старик. Мать слегла в больницу с сердечным приступом. Из Лелиных родственников никто не появился, зато пришли два консерваторских приятеля Олега, Михайлыч с Любашей и Тамара – та днем раньше похоронила Вадима и напоминала темную бесплотную тень. На пару с Кариной они соорудили нехитрый поминальный стол – больше заняться этим было некому. Все молчали, лишь Михалыч что-то тихо и неразборчиво бормотал себе под нос. Выглядел он совершенно безумным. Любаша бережно поддерживала его под руку, точно тяжелобольного или слепого. Гроб вынесли на улицу, и в это время к дому подъехало такси. Из него торопливо вышла худощавая, подтянутая блондинка лет сорока. Она приблизилась к старику, обняла его, коснулась губами сморщенной щеки. Тот поднял на нее удивленные выцветшие глаза, но ничего не сказал. Незнакомка дотронулась до запаянной крышки гроба – так осторожно и ласково, точно это был не холодный металл, а лицо близкого человека. В автобусе она села рядом с отцом Олега, бережно обнимая его за плечи. Карине был виден ее профиль – четкий, суховатый. Длинные, ниже плеч, пепельно-русые волосы, прямая осанка, плотно сжатые губы без следов помады. Женщина почувствовала, что на нее смотрят, и обернулась. Лицо ее выглядело спокойным, лишь на дне слегка сощуренных глаз угадывалась потаенная, глубоко запрятанная боль. А сами глаза… Они были такими знакомыми, что Карина узнала бы их из тысячи других – холодного, серо-свинцового оттенка, смотрящие прямо и пристально. Глаза Олега. Значит, вот какая она, его сестра, Инна, та, кого он считал самым близким человеком, сходство с которой видел в Карине. Прилетела из Америки проститься с братом. Женщина быстрым, молниеносным взглядом скользнула по Карининому лицу, и губы ее слегка дрогнули. Затем она наклонилась к старику и принялась что-то тихо говорить ему на ухо. Сами похороны и кладбище Карина запомнила смутно, будто в тумане. Мысленно она похоронила Олега гораздо раньше и не могла заставить себя отождествить его с содержимым цинковой коробки, наглухо закрытой, сползающей в черную глубокую яму на крепких веревках. Тамара на поминки не осталась: она едва держалась на ногах. Вдобавок ко всему ее дочка умудрилась подхватить ангину и лежала в постели с высокой температурой. Остальные погрузились в автобус и поехали домой. Очутившись за столом, Михалыч сразу же налег на спиртное, моментально захмелел и раскис. Лицо с близко расположенными сосудами побагровело, маленькие светлые глазки налились слезами. Он всхлипывал, громко посылал проклятия в собственный адрес, ронял голову Любаше на плечо. Глядя на его терзания и на то, как внешне спокойно ведут себя остальные, можно было полностью увериться, что именно дирижер являлся самым близким Олегу человеком. В конце концов Михалычу стало плохо с сердцем, и Любаша увела его домой, напоив корвалолом. Следом за ними ушли оба Олеговых друга. Карина осталась в обществе Инны и старика. Тот держался молодцом. Он выпил много водки, но, в отличие от Михалыча, оставался молчаливым и сурово-сдержанным. Карина просидела с ним и сестрой Олега около часу, почти не разговаривая, лишь перекидываясь пустыми, дежурными фразами. Потом простилась и пошла к себе. На лестничной площадке ее догнала Инна. – Простите… – Она снова цепко и внимательно глянула на Карину. – Можно я зайду к вам? На полчаса. – Заходите. – Сейчас. Только отца уложу. Карина кивнула. Инна скрылась в квартире. Она зашла в прихожую, не включая света, добрела до большой комнаты, опустилась на диван. Входную дверь оставила незапертой. Ей было все равно, придет Инна или нет, о чем она будет говорить. В ушах ровно и громко шумело от выпитого, глаза слипались. Карина посидела на диване минут десять. Сестра Олега не шла. Она почувствовала, что замерзает: знобило, пальцы рук совсем заледенели. Она закуталась в плед, прилегла на подушку. И тут же перед глазами возникла Леля. Так бывало все последние дни – стоило задремать или просто прикрыть глаза, она всегда появлялась из темноты, смотрела печально, жалобно, точно моля о чем-то. Такая реальная, что хотелось протянуть руку и дотронуться до нее. Всегда Леля, только она, и никогда Олег. Как ни старалась Карина представить его лицо, хотя бы просто облик, пусть размытый, неясный, у нее ничего не выходило. Будто бы он оттуда до поры до времени не хотел ее видеть, избегал, обратясь в невидимку. А Леля хотела. Сейчас ее лицо казалось особенно близким, ярким и не по-земному красивым. Голубые глаза глядели с ожиданием. – Как там? – спросила Карина. – Хорошо вам? Вы вместе? Леля не отвечала. Казалось, она слышит ее, но почему-то не может говорить. Или не хочет. – Хотя бы кивни, – тихо попросила Карина. Леля, все так же молча, отступила вглубь, в темень, из которой возникла. Карина явственно слышала ее шаги – тихий, легкий скрип паркета. Она не успела удивиться такой странной озвученности своего сна. – …Карина, – негромко позвал чей-то голос. Это не был голос Лели, та при первом же его звуке медленно растворилась во мгле. – Карина, – повторили настойчивей. – Вы спите? Она вздрогнула и открыла глаза. Возле дивана стояла Инна. Ну да, она же не закрыла дверь. Карина приложила неимоверные усилия, чтобы оторвать отяжелевшую голову от подушки и сесть на диване. – Все в порядке, – сказала Инна, присаживаясь в кресло напротив. – Он спит. Карина не сразу поняла, что она говорит об отце. – Простите, что разбудила. – В тоне женщины, однако, не чувствовалось вины. Она продолжала спокойно, изучающе глядеть на нее. – Вы хорошо знали Олега? – Хорошо. Карина попыталась уловить сходство между этой железной леди и собой. Ничего общего. Разве только волосы – одинаковой длины и густоты, но разного цвета, у Инны намного светлей. – Насколько хорошо? Карина глянула на женщину с недоумением. Чего она добивается? Что имеет в виду? – С того момента, как они с женой переехали в эту квартиру. – Понятно. – Инна наклонила голову. – Расскажите, как он жил в Москве. Мы не виделись девять лет: я вышла замуж и улетела в Бостон, а Олег тогда собирался ехать поступать в консерваторию. – Разве вы не переписывались? – сухо спросила Карина. – Переписывались. Но я хочу узнать от третьего лица. – Зачем? – Карина почувствовала к сестре Олега острую неприязнь. Явилась не запылилась из своей Америки, никаких эмоций, лишь этот холодный, безразличный тон, которым говорят криминалисты. И ее Олег боготворил, тосковал, искал похожую на нее? – Пожалуйста. – Голос женщины чуть смягчился. – Мне это очень важно. – Нормально жил. Имел любимую работу, семью. – И как у него было с женой? – Обыкновенно. Как у всех, – почти с ненавистью сказала Карина.