Хотя никакого письма не существовало – это был чистый блеф, доктор поверил ее словам, так как не раз убеждался в реальности предупреждений и угроз Валькирии, и стал максимально заботлив и предупредителен. Он ежедневно менял повязки, смазывал синяки какой-то остро пахнущей мазью, собственноручно массировал ушибленную ногу и искренне радовался процессу выздоровления. Если бы не растущее день ото дня беспокойство за Майку, Гончая осталась в госпитале до полного восстановления. Но Майке было страшно и одиноко без своей защитницы. Гончая не представляла и даже не рискнула предполагать, чего боялась запертая в подземном бункере девочка, но порой, особенно по ночам, когда закрывала глаза, физически ощущала ее страх, словно они с Майкой были одним целым. Гончая решила, что отправится к Майке, как только почувствует в себе достаточно сил, чтобы самостоятельно преодолеть три перегона, отделяющие Рейх от Таганской. В противном случае такое путешествие грозило неминуемой гибелью. Но прежде всего требовалось заручиться одобрением фюрера. Статус фаворитки не позволял Валькирии покинуть Рейх без личного разрешения вождя, а тот после схватки с монстрами на Пролетарской как назло проникся заботой о ее здоровье! Наблюдая за суетящимся вокруг нее доктором, Гончая размышляла о том, как убедить фюрера в том, что она уже достаточно окрепла. Ее собственным словам фюрер может и не поверить. А вот если док подыграет ей… Закончить мысль Гончая не успела. С грохотом распахнулась входная дверь, и в палату вбежал взволнованный фюрер. – Этот урод жив! Его видели! – объявил он, уставившись на «любовницу» лихорадочно горящими глазами. – Кого? – не удержался от вопроса доктор. Гончая промолчала. Она знала только одно существо, которое могло привести фюрера в такое возбужденное состояние. И не ошиблась. – Дикаря, который оставил мне эту отметину! – фюрер указал на свой забинтованный лоб. Накануне в присутствии Гончей доктор проговорился, что повязку уже можно снять, и предложил заклеить ссадину пластырем, но фюрер запретил ему это делать. Видимо, решил, что с забинтованной головой выглядит более мужественным. – Разведка только что сообщила: егеря заметили его в туннеле между Пролетарской и Таганской, пытались поймать, но этот прыткий выродок сбежал от них. – Куда? – быстро спросила Гончая. Из названного туннеля можно было попасть в секретный ход, ведущий к бункеру, где Стратег держал Майку, поэтому ответ на этот вопрос крайне интересовал ее. – Куда-то! Егеря не заметили. Там полно всяких ответвлений. Но я обыщу каждое из них! Никуда этот мутант от меня не денется! Большей глупости Гончей слышать еще не приходилось. Только в безумном бреду можно решиться лазить по необжитым туннелям, в которых запросто нарвешься на неведомых чудовищ, метановые или другие смертельно опасные ловушки, ради того, чтобы найти и пристрелить какого-то дикаря, засветившего камнем в лоб. Но это был полезный бред, потому что открывал путь к бункеру, где Стратег спрятал Майку, а Гончая никогда не упускала подобные шансы. – Я с вами, мой фюрер! – воскликнула она, вскакивая на ноги. Правая стопа отозвалась резкой болью, но Гончая была к этому готова и даже не поморщилась. Фюрер должен видеть, что она полностью здорова. Вождь Рейха на какое-то время задумался. Он увидел не только стремительность движений и бравую улыбку на лице «любовницы», которые продемонстрировала ему Гончая, но и ее забинтованную грудь и живот, а бинты никак не соответствовали представлению о безупречном здоровье. Однако он помнил, что именно благодаря этой женщине остался жив, и желание иметь во время рискованного предприятия надежного, проверенного телохранителя рядом с собой, в конце концов, победило. – Тогда собирайся. Через пару часов выезжаем. В путь отправились на той же моторизованной дрезине, на которой фюрер выезжал на охоту, и в том же составе: он сам, четверо его охранников, управляющий дрезиной машинист и Валькирия. На этот раз все вооружились автоматами, включая Гончую и самого фюрера, сменившего свой роскошный карабин на простой и грубый, но практически безотказный многозарядный «калаш». Он вновь переоделся в гражданское, как делал почти всегда, выезжая за пределы Рейха. Гончей тоже пришлось сменить гардероб, так как после знакомства с когтями панцирного волка ее прежняя одежда превратилась в лохмотья. Распугивая боязливо разбегающихся с путей и вскидывающих руки челноков, ощетинившаяся автоматами дрезина промчалась по туннелю через три станции и въехала на Пролетарскую. На охотничьем полигоне бригада строителей восстанавливала обрушившуюся галерею, но о скрывающемся в туннелях дикаре строители ничего не знали. Охранники фюрера отыскали одного из контролирующих строительные работы егерей, но и разговор с ним тоже ничего не дал. – Нет, это не мы, – заявил зверолов, узнав, чем интересуются прибывшие гости. – Парни, которые Меченого видели, сейчас на Таганской. У них и спрашивайте. – Почему Меченого? – уточнила Гончая. – Так у него метка на лбу, – пояснил зверолов. Он хотел ткнуть женщину пальцем в лоб, но, перехватив ее взгляд, сообразил, что этого лучше не делать, и показал на себе. – Вот здесь. Натуральный меченый. Если бы не нетерпение «любовника», Гончая расспросила егеря более подробно. Например, о том, куда ведут боковые ответвления из туннеля метро. Но фюрер так спешил встретиться с теми, кто видел сбежавшего с полигона дикаря, что ей пришлось поневоле закончить разговор. На Таганской все говорили только о недавнем землетрясении на Пролетарской и разбежавшихся с охотничьего полигона мутантах. Известные немногим очевидцам реальные факты после пересказа дополнялись собственными выдумками очередного рассказчика и, будучи многократно повторенными, обрастали совершенно невероятными подробностями. – Народу набилось видимо-невидимо, вот трибуны и не выдержали, – услышала Гончая, когда вместе с фюрером и двумя его телохранителями поднялась на платформу. – В этот раз егеря здоровенного зверя поймали, да еще в панцире. Про объявленный сюрприз-то слышали? Он решетку выломал, из клетки вырвался, потом на полигон выбежал, да все опоры своим панцирем и посшибал, – неслось из-за запертой двери какой-то каморки. – Народу порвали тьму! Вся платформа была в крови. А зверье по туннелям разбежалось. Так на Ганзе теперь все караваны солдаты с оружием охраняют, – шептала одна из двух проходящих навстречу женщин. – А те, кого на стройку набрали, без всякой охраны ходят, – вторила ей другая. Но фюрера не интересовали ни реальные, ни выдуманные подробности недавней трагедии. Не задерживаясь на платформе, он сразу направился к переходу, соединяющему радиальную и кольцевую станции. На Таганской-кольцевой располагалась главная егерская контора, однако это вовсе не означало, что видевшие дикаря звероловы сейчас находятся там. – Мой фюрер, – остановила его Гончая. – Если позволите, я осмотрюсь пока. – Здесь? – Вождь Рейха недоуменно уставился на свою «любовницу», но, вспомнив основной род ее занятий, утвердительно кивнул: – Хорошо, осмотрись, а я загляну к главному егерю. Встречаемся у перехода. Валькирия смиренно улыбнулась и исчезла в толпе. * * * Ночью Майка почти не спала, зато нарисовала не два, не три, а целых восемь рисунков! Такого с ней еще не бывало. Она немного отдышалась, но едва взглянула на свои творения, с криком вскочила из-за стола и отчаянно заколотила в запертую дверь. Она просто не могла находиться в своей комнате в одиночестве. После того, что увидела, не могла. Страх душил ее, и чтобы вырваться из его когтей, нужно было рассказать о своих видениях, кому угодно рассказать. Лучше всего женщине-кошке, она одна понимала Майку. Но женщина-кошка была далеко, и Майка принялась выкрикивать имя Стратега. Она в кровь разбила свои кулачки, когда в двери наконец щелкнул замок, и на пороге возникла монументальная фигура Стратега. – Что за шум? – недовольно спросил он. – Опять кошмар приснился? С кем на этот раз? Вместо ответа Майка сгребла со стола рисунки и торопливо, чтобы не надышаться веющим от них ужасом, сунула в руки Стратега. Он небрежно перебрал их, нахмурился, попытался расположиться за Майкиным столом, но там ему показалось тесно – колени уперлись в столешницу, а спинка низкого стульчика врезалась в поясницу, и он пересел на кровать, а рисунки разложил перед собой на полу. Майка молча наблюдала за ним – ждала. Стратег тоже молчал, потом выбрал из восьми разложенных перед ним листов тот, на котором Майка изобразила беседу двух людей, и щелкнул ногтем по портрету молодого мужчины слева. – Это ведь тот тип, который проводил вас с Краснопресненской на Баррикадную? Майка кивнула. – Его зовут Шериф. Вы потом ругали его за то, что он нас отпустил. – Запомни, девочка, – поморщился Стратег. – Я никого не ругаю. Мне это не нужно. Но те, кто меня огорчает, потом очень сильно жалеют об этом. Поэтому постарайся меня не огорчать. Майка не поняла, как он может говорить о какой-то ерунде после того, что только что увидел, но на всякий случай снова кивнула. – Кто второй? – отполированный ноготь Стратега переместился на портрет другого мужчины. – Я не знаю, как его зовут, но у него вот здесь нарисована раскрытая книга, – ответила Майка, дотронувшись пальцем до своего виска. – Понятно, брамин из Полиса. И о чем они говорят? – Об этом. – Майка указала взглядом на лежащие на полу рисунки, которые заставили ее в ужасе сорваться с места и изо всех сил колотить в дверь. Хотя они отличались в деталях, на всех было изображено одно и то же – рушащиеся станции и гибнущие люди. Десятки, сотни людей, падающих в пропасть, на дне которой их заглатывала гигантская воронка, образовавшаяся из клубов черного дыма. – И об этом. – Майка протянула Стратегу папку с предыдущими набросками и рисунком, где сквозь дым проглядывало что-то, похожее на суставчатую лапу. – Что это? Что ты здесь нарисовала? – недоуменно спросил он, заглянув в папку. – Я не знаю, – призналась Майка. – Но вот он, – она показала на портрет человека, которого Стратег назвал брамином, – знает. * * * Несмотря на ганзейскую прописку, бригады звероловов кочевали по всему метро, совершая вылазки на поверхность с разных станций. Поэтому на Таганской-радиальной их могли интересовать только три вещи: во-первых, оружие, патроны и охотничье снаряжение; во-вторых, еда и выпивка; в-третьих, шлюхи. И Гончая прекрасно знала, где все это можно найти. Свои поиски она начала с оружейки, но скудость оружейных развалов удивила. В продаже имелось лишь несколько моделей пистолетов, включая примитивную самоделку, у которой нужно было через специальную прорезь поджигать засыпанный в ствол порох, чтобы произвести выстрел. Автоматы были представлены единственным ржавым «калашом», возможно, вовсе не пригодным для стрельбы. Дробовиков не оказалось совсем. Либо жители станции, напуганные слухами о разбежавшихся с охотничьего полигона монстрах, раскупили самое убойное оружие, либо торговцы-оружейники по той же причине опасались везти на Таганскую свой товар. На всякий случай, Гончая поинтересовалась у продавца, не заходили ли к нему недавно ганзейские егеря, и, получив отрицательный ответ, отправилась дальше. Следующим пунктом в ее воображаемом списке значился местный бар. Чтобы попасть туда, Гончей пришлось пробираться сквозь небольшую, но довольно шумную толпу молодых людей, обступивших солидного мужчину начальственного вида. – Еще раз повторяю: ни грузчики, ни разнорабочие больше не нужны! – слегка охрипшим голосом громко объявил он. – Нужны плотники, перекрытия делать! – А каменщики?! – раздался в ответ звонкий голос из толпы. Вопрос задал щуплый паренек отнюдь не богатырского телосложения, одетый в старый, протертый на локтях свитер и широкие, безразмерные штаны с заплатами. Скорее всего, он врал насчет своей профессии, но его самоуверенное заявление и то, как он держался, заинтересовали Гончую. Она даже остановилась. – А ты что, каменщик? – недоверчиво спросил чиновник, разглядывая задавшего вопрос паренька. – Каменщик, – не моргнув глазом ответил тот. – Где работал? – Да везде! – выпятил грудь паренек. – В Китай-городе, здесь. Даже на Ганзе! Я и кладку могу ложить, и раствор… – Ложить, – передразнил самозванца чиновник. – Ладно, топай сюда. Назвавшийся каменщиком парень принялся выбираться из толпы, расталкивая локтями менее удачливых соседей, а чиновник подошел к большой, явно служебной палатке и, приоткрыв полог, распорядился: – Запиши еще одного. Каменщик.