— А ты случаем не коммуняка? — Я, как и они, случаем вор. Только они чужими руками воруют, а я хочу своими, — ответил Николай. — Ты хочешь в сильную группировку, — уверенно сказал Мефодий. — Нет, я желаю создать собственную группировку, и чтобы каждого человека я знал, отвечал за него, а он за меня под пули пошел, — убежденно проговорил Николай. — Я историю плохо знаю, но в двадцатых годах вроде бы существовали Щорс, Котовский, Чапаев, — сказал Мефодий. — Мне политика и такой размах ни к чему, те времена канули в Лету, хочу мобильную организованную группу бандитов, людей современных, образованных, по возможности честных. — Понимая, что хочет чего-то недостижимого, Николай улыбнулся. — Человека расстрелять в упор можешь? — прищурился Мефодий. — За дело смогу, — ответил Николай. — А дело, не дело, единолично решать будешь? — Единолично. — Смешно, но чего бы мне на старости лет и не попробовать? Двух подходящих пацанов сегодня могу дать. Я у тебя буду вроде комиссара. Но вопрос с ворами и с ментами. Я тебе советую по свежим людям. Ты со мной советуешься по переделу территории. Ежели мы не срабатываемся — расходимся мирно, без стрельбы в спину. Почти через три года у Николая Тишина были уже более тридцати стволов и непререкаемый авторитет в Котуни. Параллельно существовала и группировка Кастро, имевшего более пятидесяти стволов. Но благодаря признанному вору в законе Сапсану, его умению вести переговоры со всеми — с ворами, авторитетами ментами, — войн между группировками практически не было, отдельные стычки гасились в зародыше. И личный авторитет Николая Тишина был выше губернаторского, начальников МВД и ФСБ, даже соседа Кастро и сравним мог быть только с авторитетом Льва Ильича Бунича. И лишь у несчастных жителей растоптанного города не было ни авторитета, ни защиты от бандитов. Николай купил дом, машину (и не одну, а две), костюмы он не шил у модных портных, выбирал в хороших магазинах, но так как имел отличную фигуру, то одет был всегда элегантно. Последние два года он почти не носил оружия и не всегда пользовался охраной. А однажды произошел случай, который почти увенчал Николая короной. С тремя друзьями он обедал в ресторане «Фиалка», когда туда ворвались пятеро вооруженных автоматами ребят. Один из них крикнул: — Где здесь Акула? Николай… мать его… Тишин? Зал притих, бандит полоснул из автомата по стене, обедавшие пригнулись от осыпавшейся на их головы штукатурки. У Николая резко заболел живот, к горлу подступила тошнота. Толком не соображая, что делает, поправил галстук, застегнул жилетку, машинально взял висевший на спинке стула пиджак, поднялся и вышел на танцевальный круг. — Я здесь. Кто меня ищет? — Николай, проглотив тугой комок, говорил спокойно. — А, сука! Болтают, ты верх в городе взял! Хочу взглянуть! — Смотри. — Николай развел руки, стараясь, чтобы они не дрожали. — Актер, мать твою! Сейчас увидим, какое у тебя нутро! — Во-первых, возьми пистолет, мудак! — бросил Николай. Ему опять стало плохо, он почти ничего не видел, но неизвестная сила толкала его вперед. — Стреляя в меня из автомата, ты, пидор, убьешь и покалечишь массу невинных людей. — Он говорил, неторопливо надвигаясь на бандита, и увидел, что крикун побледнел, а его дружки растерялись. Николай уперся грудью в автомат, схватил его за ствол, очередь ушла в потолок, а Николай нанес молниеносный удар ногой по локтю парня и завладел оружием. Не дав никому опомниться, он швырнул автомат друзьям взбесившегося наркомана. — Тихо! Во-вторых, передайте Кастро: я никогда не поверю, что он может послать пятерых вооруженных людей на одного безоружного. Пусть он мне позвонит, телефон известен. А теперь заберите героя и отправляйтесь спать. Концерт окончен. И так же неторопливо вернулся на свое место. Когда вооруженные парни вышли, публика зааплодировала, сначала нерешительно, затем хлопки переросли в овацию. Кто-то из друзей налил Николаю водки, он выпил и прошептал: — Уведите меня, весело уведите. Парни не понимали, что творится с главарем, но послушно подхватили его под руки и быстро прошли к выходу. Один из парней даже махнул рукой публике на прощание. — Бандит, — сказал кто-то. — Но мужества ему не занимать. Как он оказался дома и как Настя раздела его, Николай не помнил. Проснулся он через одиннадцать часов. В гостях был Мефодий, который сидел в гостиной, пил чай. Он-то отлично понял, что произошло, и, когда Николай сел за стол, равнодушно спросил: — Хочешь героем умереть, чтобы песни о тебе слагали? Николай взглянул на него бессмысленными глазами. Мефодий налил стакан самогона, пододвинул хозяину, сказал: — Пей, сопляк. Однако дух в тебе имеется. Я таких знавал, все умирали молодыми. Я сегодня переговорю с Кастро и загляну к Буничу, если пустит. — Он подумал, потряс головой и решение изменил: — Нет, к Льву Ильичу ходить не стоит, может не принять. Ты оклемаешься, герой, сам позвонишь, извинишься. Там в ресторане за одним столиком его люди сидели. Уж коли так попал, требовалось поклониться, автоматчиков едреных этих к столу пригласить, замять стычку, затереть. А ты, словно петух, грудью пошел. Хоть и остался жив, а врага приобрел смертельного, он момент угадает и в спину тебе из «калаша» полоснет. А люди скажут: одним бандитом меньше стало. Смотри, по ящику Думу показывают, я вроде твоего братана видел… Николай глянул равнодушно, выпил самогона, поглядел на унылое собрание, сказал: — Сеньке в самый раз, сидят чинно, рядами, и от скуки мухи дохнут. Камера скользнула по рядам депутатов. Выделил одного, который тянул руку. — Он! Сенька! Точно он! — воскликнул Николай. — Это Дума? Как он туда пролез, говнюк? Мефодий поднял тяжелый глаз на Николая и неспешно сказал: — Говнюк в Думе заседает, а орел под стволом летает. Ему почет и уважение, а тебе собачья смерть уготована. — Да он у меня из рук ел. Сапсан, он же из бумаги сделан, говном склеен! — возмутился Николай. — Верю. Однако он там, а ты здесь. — Да я его в любой момент… — Замолкни, Акула, — перебил Мефодий. — Убить почти каждого можно, только за твоей спиной дружки стоят до тех пор, пока ты удачлив, а споткнешься — враз продадут. Я не продам. — Он налил себе самогона в чашку. — Настасья не продаст: коли баба любит, она помрет, не продаст. За твоим брательником менты, эфэсбэшники, личная охрана, государство, а ты, родненький, считай, вне закона. — Ты зачем пришел? — Николай вскочил, уронил стул. — По-твоему, он человеком родился, а я зеком клейменым? Нас одна женщина на свет произвела, из одной утробы вышли! — Дружок, ты стул-то подыми и самогончика еще выпей. Я пришел тебе сказать, что тебе летать не дано. Ходить тебе всю жизнь по земле, осторожно ходить. А о брательнике забудь. Это плевать, кто в жизни в рост шел, кто по дерьму полз, важно, кто где в конце концов оказался. Ты должен себя правильно осознать, усвоить: ты брательнику не ровня. Тебе голову рубить будут, он того и не заметит. А геройствовать кончай, иначе я от тебя отойду. А ты без меня месяца не продержишься. Все осознал? — Старый вор перевернул свою чашку донышком вверх, прихлопнул ладонью и вышел. Напился тогда Николай серьезно, потом Настя его в бане парила, и еще день после этого только чай пил. Не первый год Семен Николаевич Тишин заседал в Думе, был не хуже других, прошел по одномандатному округу и фактически никому не подчинялся. В тех вопросах, которые обсуждались в Думе, далеко не всегда голосовал, как большинство, но старался ни с кем не ссориться. Коммунистов активно не любил, ярых либералов активно побаивался. Выступал он редко и по вопросам, которые не вызывали ни у кого сомнения, зато говорил красиво, увлеченно. Формально он принадлежал к партии власти, хотя Семен нутром чувствовал, что премьерствовать газпромовцу недолго осталось. Неожиданно для себя Семен Тишин получил предложение перейти в правительство и занять пост не более и не менее как министра культуры. Образование в общем-то гуманитарное, манеры и знание этикета при нем, речь грамотная. Остальное — дело наживное. В тот период, когда глава правительства уже дал согласие на кандидатуру Тишина, но Президент то ли болел, то ли что-то в этом роде, и бумаги скапливались у его помощников без движения, в кабинет и.о. министра вошел тихий человек, вежливо поздоровался и сказал, что хотел бы поговорить с прогрессивным многообещающим депутатом. Тишин ранее не видел кагэбэшников ни настоящих, ни переименованных, но, когда этот человек, продолжая улыбаться, занял кресло для гостей, а ведь секретарша о нем даже не доложила, Семен Николаевич понял, кто к нему пришел. Гость, все так же приветливо улыбаясь, протянул через стол визитку, справился о здоровье. Тишин поблагодарил, прочитал в визитке то, что и ожидал: «…ФСБ… зав. сектором по связям с общественностью и прессой Кондрашев Валентин Петрович». — Очень приятно, Валентин Петрович, а разрешите узнать: в каком вы звании? — Не имеет значения, но, если вам интересно, я полковник. — Слушаю вас, господин полковник, — сказал Тишин. — Чем обязан? — Обязаны вы исключительно своему таланту. Поверьте, не каждый день Президент подписывает указ о назначении министра. У вас прекрасный возраст, образование, вы полны сил. Я редко встречал человека во власти, у которого практически нет врагов. Тишин совершенно точно почуял: сейчас последует вопрос о брате. И приготовился. — Вы умны и уже догадались, конечно, что конкретно смущает нас в вашей кандидатуре. — Полковник вновь улыбнулся. — Мы все произошли от обезьян. Если копать глубоко, то обязательно откопаешь где-то там примата, — достаточно твердо ответил Тишин. — Не у каждого человека брат убийца и известный авторитет, — возразил полковник со своей лучезарной улыбкой. — Мы знаем, брат по матери и отношений с ним ваша семья не поддерживает. Но какой ни есть, а Тишин Николай Николаевич по кличке Акула — ваш брат. Неизвестно почему, но Семен Николаевич, человек далеко не смелый, скорее трусливый, ответил вдруг очень резко, даже грубо: — Вы ошиблись кабинетом, уважаемый, — и поднялся. — Вам следовало бы забежать в другой кабинет, там оставить все дерьмо, которое раскопали о человеке, — и спать спокойно. Зачем сюда явились? — Браво, Семен Николаевич! — Полковник театрально зааплодировал. — Выпить у вас не найдется? Ваш предшественник держал бар в той вот тумбе шкафа. — Он указал на крайнюю тумбу. — Не беспокойтесь, я достану. Никто не войдет, не побеспокоит, девочка — наш человек. Кондрашев достал из тумбы бутылку коньяка, две стопки, налил обе. — Символически. Нам известно, что вы не употребляете. А брат — это, конечно, неприятно. Но и на солнце есть пятна… Тишин пригубил. Полковник выпил, все убрал в тумбу, закурил, сел на место. — Я, собственно, пришел представиться как куратор. Человек-то живой, никто не застрахован от ошибок, ты должен знать, куда в случае чего позвонить. Вот и все. О брате постоянно думать не стоит, но и забывать не следует. Журналисты у нас народ дошлый, черт-те о чем спросить могут. Ваш ответ: «Мне известно, что у матери от первого брака был сын. Он с нами не жил, я его практически не помню, где он и что — мне неизвестно». Договорились? Ну и отлично. — Договорились, Валентин Петрович, — ответил Тишин. Полковник исчез без рукопожатия.