Когда женщина ушла, он посмотрел на Николая большими ореховыми глазами. — Уйдешь или ночевать останешься? Николай долго молчал. Для гостиницы у него не было паспорта, имелась лишь справка об освобождении. В Котунь он прикатил к корешу по зоне, который освободился с месяц назад. Но кореш уже сидел в ментовке. Основательно сидел или так, по мелочи, было пока неясно. А хозяин этот — человек серьезный, хотя и из воров, вон как менты от него брызнули. Но для серьезного вора он, Николай, сявка, а «шестеркой» никогда не был. Николай думал. Нарушил молчание хозяин: — Тебя просили обтереть меня. Будь ласков, поспособствуй. Слова «просили», «будь ласков» встряхнули Николая, он скинул с мужика простыню, начал обрабатывать синяки и ссадины. Работу свою он выполнил быстро, споро, положил под голову хозяина лишнюю подушку. — Переночуй, утром решим, — тихо, но в приказном тоне сказал хозяин. — Кликуха у меня Сапсан, люди знают и тебя не тронут, ты меня будешь звать Мефодий. — Я — Николай, в зоне Акулой погоняли, плохая кличка. Дверь скрипнула, на пороге переминался с ноги на ногу мужичок неопределенных лет, совершенно лысый. Мял в руках шапку, не заходил. — Леший? — Мефодий покосился на дверь. — Сыми чеботы, присядь в ногах. Николай тут только и заметил, что сам ботинки не снял, наследил в чистейшей горнице. Он расшнуровал обувку, отнес к дверям, почувствовал на себе недобрый взгляд вошедшего, вернулся обратно. — Леший, запомни раба божьего Николая, — твердо произнес Мефодий. — Скажи людям: я его под свою руку взял. Кстати, Николушка, ты и пушку отдай, в доме держать не принято. Николай вытащил из-за ремня «ТТ», выщелкнул обойму, положил рядом с подушкой. Взгляд Лешего мгновенно изменился, он кивнул и обронил: — Слушаю, Сапсан. — Сейчас же найди Тюрю, скажи, его пацаны беспредельничают. Даю сутки. Не разберется — всех опетушим, его самого первого. Иди. — И обратился к Николаю: — Передай Катерине, чтобы на стол накрывала и костюм мне подала, я встану. Ели картошку с селедкой, пили самогон, на удивление вкусный и пахнущий свежими яблоками. Потом Катерина принесла крынку горячего топленого молока. Николай удивился, потому что после спиртного молоко никогда не пил, однако, следуя примеру Мефодия, попробовал и с удовольствием осушил две большие кружки. Хозяин, молчавший во время трапезы, неожиданно улыбнулся и сказал Николаю, кивнув на крынку: — Утром мужиком встанешь. Спасибо тебе, Никола, и спокойной ночи. Екатерина, проводи. — Спасибо за хлеб-соль, спокойной ночи, Мефодий! — Николай поклонился и пошел за женщиной на второй этаж. Комната была опять же большая и чистая, а тахта широкая. — Спасибо, Николай, спи, ежели сумеешь, — сказала Катерина и тихо вышла. Только тогда Николай заметил, что в комнате не один. У окна стояла девица, рисовала пальцем на запотевшем стекле. — Привет! — Николай несколько растерялся. И хотя женщин в его жизни было немало, но всякий раз, имея с ними дело, он был пьян, и ни одна ему не запомнилась. — Ты чего здесь делаешь? Девица повернулась спиной к окну, и Николай смог ее рассмотреть. Была она статная, грудастая, с лицом чистым, ненамазанным. — Ты, Николай, чувствую, и нецелованный, — сказала она, лениво растягивая слова. Он почесал в затылке, усмехнулся и смело ответил: — Пожалуй, и так. Тебя как зовут? — Хитрым именем Настя, — ответила девушка. — В койку пустишь? — Места хватит, ложись. — Он быстро разделся и нырнул в постель, стесняясь своих грязных ног. Настя собралась было рубашку снять, но глянула на Николая, погасила свет и легла рядом. Проснулся Николай оттого, что кто-то водил пальцем по его лицу. Он поймал руку, открыл глаза, увидел темный разлет бровей, серьезные глаза, открыл было рот, но Настя прикрыла его ладошкой, сказала: — Подымайся, хозяин не любит, когда долго спят, а уже седьмой час. Николай выскочил из постели, мгновенно оделся — и Суворовское, и зона приучили его не медлить, — прыгнув через пролет, потом другой, оказался в горнице. Екатерина раскладывала по тарелкам вчерашнюю картошку и свеженарезанную селедку. Четверть самогона на столе сменили фырчавший самовар и плошка с медом. — С добрым утром, приятного аппетита, — сказал Николай, сел напротив Мефодия. Тот зыркнул из-под насупленных бровей. — Долго спишь, — упрекнул он. — Так если б Настя не разбудила, я бы еще часа четыре придавил, — признался Николай. — Ты всегда правду говоришь? — спросил Мефодий. — Если другому человеку не во вред, так говорю, — сказал Николай. Мефодий был явно недоволен. Екатерина за его спиной перекрестилась, вздохнула. — Так что мне с тобой делать прикажешь? — Мефодий толкнул Николаю чашку чая, расплескал половину. — Катерина, ты праведников в доме видела? — Переночевал — пусть идет, — глухо ответила женщина. — Дура баба. Куда идет? Ему дорога только обратно в зону. — Мефодий потер небритые щеки, поморщился. — Почему небритого к столу пустила? А малый босой, неумытый. У нас хата или барак? Ты хозяйка или подавальщица? — Официантка, — подсказал Николай. — Тебя спрашивали? — Мефодий сверкнул глазами. Николай молча поднялся, сел на скамью, обулся, снял с крючка свою куртку, сказал: — Спасибо за ночлег, пистолет следует отдать, у меня другого нет. Мефодий облокотился на стол, подпер ладонью голову, посмотрел задумчиво, вздохнул и жалостливо произнес: — Ну, спрашивается, мне такое нужно? — Тебе нужно, Коню не в масть, пусть уходит, — решительно заявила Катерина. — Он еще молодой, у него вся жизнь впереди. — Кончай базар! — Мефодий шарахнул кулаком по столу. — Баба, молчи! А ты, сявка, исповедуйся! — Меня Николаем зовут, я к тебе в гости не напрашивался. Отдай пушку, я пошел. «ТТ» брякнулся на стол, одновременно в здоровом кулаке Мефодия образовался «наган». — Ты пацанов пугай, авторитет, — спокойно сказал Николай, забирая свой «ТТ» и поворачиваясь к хозяину спиной. — Деньги за харчи и самогон, как обустроюсь, занесу. Ударил выстрел, пуля впилась в дверной косяк. Николай обернулся, сунул пистолет в карман, презрительно бросил: — Ты, Сапсан, еще и стрелять не умеешь. Мефодий швырнул «наган» в спину упрямого парня, попал в плечо. Катерина, от которой трудно было ожидать такой прыти, кинулась к Николаю, крепко обняла его, усадила на стул. — Поешь, дурень, и не выкаблучивайся в доме, тут разных видали, не удивишь. Не зная почему, Николай взял вилку, размял картошку, подцепил кусок сельди, аккуратно обобрал кости, съел с аппетитом, запил чаем. — Биография у меня нехитрая. Из дома ушел после восьмого, устроили меня в Суворовское, там кантовался, экзаменов не сдавал, но аттестат мне почему-то выдали. Неродной отец у меня большой «бугор». Армию отслужил нормально, всего два раза в карцере побывал. Забыл, год с малолетками сидел, между училищем и армией. Судимость с меня сняли, потому и в армию взяли. После армии в институт пошел, на жратву подворовывал по мелочи, участковый знал, но не трогал, воспитывал меня. Институт бросил. Так год за годом и шел. Потом кореша дамочку в парке грабанули, а я женщин обижать не могу — стоял в стороне. Подъехала «канарейка», кореша брызнули, я дамочке сумку подал, меня в железо — и в околоток, и два года за соучастие. Полтора отсидел, по амнистии вышел. — В зоне кем был? — спросил Мефодий. — Мужиком, но у параши не спал, — ответил Николай. — Два года кантуюсь, не хочу в Москву ехать, матушке кланяться, а жилья нет, паспорта, прописки не дают. — Не ври, пошел бы на завод, дали бы паспорт, прописали бы в общежитии, — сказал Мефодий. — На завод не хочу — корячиться за копейки подсобником. Не по мне. — Откуда пистолет? — спросил Мефодий. — Неделю назад в другом городе меня какие-то пацаны в парке прихватили, я только в палатке бутылку водки взял… — Украл! — Я сказал «взял». Кража — это тайное хищение, а я зашел в палатку и на глазах у хозяина Абрека взял бутылку, два «Сникерса» и ушел. Тут эта шушера и подкатила, один пистолетиком в рыло тыкал. Честно сказать, я думал, что газовый. Ну, я руку ему подвернул, пистолет забрал, другому в лоб ногой двинул, они и разбежались. Так и живу. Баба одна меня своим дружкам в компанию прочила. Посидел я с ними вечером, послушал их разговор — тоска. Водка, телки, тачки. Я понимаю, что не о театрах же им говорить, но ведь деньги тоже с умом надо взять. А так, как говорится, одна извилина, и та тухлая. И трезвыми не бывают, и в компании у них кто громче говорит, тот главный, словно менты и агентуры не имеют. Словом, Мефодий, не годится мне такое, два дня пьянки — и верная тюрьма. Честно скажу, некоторым зона в кайф, а мне так поперек. Я нынче на дело пойду, но только на свое и со своими, никак иначе. Я не фраер, Мефодий. Мне много не надо. Извини, если обижу, меня воры в законе тоже не устраивают. Я не против картошки с селедкой, только не каждый же день. И костюм хочу нормальный иметь, и машину неворованную, и собственный дом, и девчонку свою, а не общую — я человек чистоплотный. Если кому платить требуется, я не возражаю, но по совести. Чем дальше говорил Николай, тем с большим интересом смотрел на него Мефодий, в конце даже улыбаться начал, так, смеясь, и спросил: