— Вы не первый это сказали, — заметил Гуров. — У вас были широко известные предшественники — Гитлер, Сталин. И сегодня в нашей Думе можно найти, приятные люди. — Я не политик, господин полковник. — Николай немного смутился. — Вы, кажется, мент? Вы людей уговариваете, воспитываете? — Воспитанием должны заниматься мама с папой. Я знаю, ваша жизнь не сложилась, так вы не одиноки, только не каждый человек с трудной судьбой хватается за пистолет, — ответил Гуров и сменил тему разговора. — Мы чертовски трудно живем, но, надо признать, возможности выбора безграничны. Возьмем вас, имеете лесопилку, светлую голову, организаторские способности. Я не говорю о высоких материях, но вы можете зарабатывать большие деньги, ездить по многим странам, возить жену. — Он повернулся к Насте. — Вы хотите побывать в Италии, Париже?.. Настя покраснела: — Там надо мной будут смеяться. Стас действительно рассмеялся и сказал Николаю: — Не смотри на меня зверем. Ты имеешь бриллиант и, вместо того чтобы выставить напоказ, на зависть мужикам, прячешь в кармане штанов. Живешь в такой грязной дыре, играешь мускулами. Смешно. Эй, мне бы твои возможности! — Хватит, надоело. Вы лучше, господа хорошие, скажите, зачем вы в нашу дыру приехали? — спросил Николай. — Сами знаете. Авторитета Андрея Тарасова убили из автомата «агран-2000», и депутата Галину Старову расстреляли из того же американского автомата, — ответил Гуров. — Автомат дерьмо, я стрелял. Да из него сегодня по всей России палят, — с вызовом бросил Николай. — Так вы считаете, что такую никчемную железку повезли аж из Котуни в Москву? — Мы люди служивые, нам рассуждать не положено, мы приказы выполняем. — Гуров вновь наполнил рюмки. — Меня вызвали на ковер, говорят, мол, ты, сыщик, в Котуни бывал, город и народ знаешь, бери ноги в руки и валяй, взгляни, как там и что. — Ну и как вам? — спросил Николай. — Честно? — Гуров простецким жестом почесал в затылке. — Я еще в Москве справки навел. Мне говорят, в Котуни бандит на бандите, и жизнь твоя там рубля не стоит. Есть, мол, два человека, у которых голова, а не кочерыжка на плечах. Николай Тишин да его наставник, старый вор в законе Мефодий Сильверстович. — Во, мать мою! — воскликнул Николай. — Неужели нас в самой Москве знают? Или вам своей братвы не хватает? Шлепают коммерсантов и деляг всех мастей, как уток в дни перелета! У вас там такие зубры на лучших тачках по Москве разъезжают, далась вам наша Котунь, мать ее ети! — Коля! — Настя бросила на стол вилку. — Я сейчас уйду. — Видали? Она уйдет! — Николай выпил. — Ради смеха скажи: куда ты уйдешь? Настя вскочила, слезы брызнули, именно брызнули из глаз. — Первый праздник в моей жизни! — Она хотела шагнуть к двери, но Стас подхватил ее под руку, увел в соседнюю комнату. — Если хочешь стрелять, сильный человек, скажи, я во двор выйду! А то ты ненароком невинных поубиваешь! — Стас с силой хлопнул за собой дверью. Гуров закурил, на лице его не отразилось никаких эмоций, затем спросил: — Как думаешь, Акула, сколько мужиков из десяти могут свою жену рублем попрекнуть? — Да брось ты, я не хотел. — Николай снова налил водки. — Ведь ты не пьешь, чего разошелся? — спросил Гуров. — Женщину обидеть просто, но стоящему мужчине недостойно. — Гниет все. — Николай выпил. — В старину на Руси мужик не то что упрекнуть, мог свою бабу вожжами отхлестать. И ничего, только больше любили. — Наша Русь держава великая, — в тон ему сказал Гуров. — Конокрадов и других разбойников мужики ловили и на кол сажали. Ни тебе прокуратуры, ни доказательств, ткнули на человека пальцем — человек уже на колу. Позже не утруждались, украл ведро картошки — девять граммов, опять же без следствия и суда. — Верно, сегодня вас укоротили, — зашептал Николай. — Вы в престольной сплетен насобирали, разлетелись, губы развесили, а тут полный ремиз. Основной подозреваемый в койке валяется. Приходится с ним за одним столом щи хлебать, разговоры разводить. А ты знаешь, господин полковник, ежели я мигну, в тебя моментом столько пуль засадят, «калашников» задымится. — Только не пугай! — Гуров махнул рукой. — Ты еще рюмку выпьешь, начнешь Москву приступом брать. Ты меня пальцем тронешь — тебя братва за ноги в центре города повесит. Ты селедку попробуй, на базаре купили, знатный залом попался. — И с чего ты такой уверенный? — удивился Николай. — Не я уверенный, а ты не дурак, да и Мефодий у тебя в законе, потому не сам по себе, а под сходкой живет. Она пожестче моих генералов будет. Рассуди, нас сейчас двое, мы живем, водку пьем, никого не трогаем. Допустим, ты взвел курок, выстрелил. Дело, как ты знаешь, на контроле у Самого. Он человек больной и гонористый. Так завтра тут тысячи две омоновцев высадятся. Да не из-за меня. На какого-то полкаша им и опереться-то лень. Ведь Сам велел, на него весь мир смотрит, ждет — то ли расстегнуть кошель, бросить целковый нищей России? Или отвернуться, мол, да перестреляйте все друг друга к чертовой матери, сколько можно вам денег давать, надоело? Так что ты, Николай, не грозиться, а беречь нас должен. ОМОН народ простой, суровый, кого не перестреляет, в околоток запрет. Братва, что спрятаться сумеет, скажет: мол, Акула во всем виноват. Конечно, Россия большая, да свято место пусто не бывает, приедешь в чужой город, там свои рыси да тигры шастают, никто не подвинется, кусок не отдаст. А с Мефодием твоим совсем просто, он же от авторитетов смотрящим в городе поставлен. Ему маляву пришлют, приезжай, база имеется. А какой базар? Город жил плохо, да тихо, а тут омоновцы налетели, кого постреляли, других посадили, даже улицы подмели. — Господин полковник, вы зачем меня пригласили? — спросил Николай. — Честно? Мирно перекусить, рюмку выпить, да просьба у меня к тебе имеется, — ответил Гуров. — Ты жену обидел, крутой разговор начал, теперь сердишься. — Забыли. Позовите Настю, будем сидеть как люди. — А извинишься перед девушкой, ручку поцелуешь? — улыбнулся Гуров. — Да я в жизни никому… — А ты попробуй, ничего страшного, приятно даже. Вот такой я великодушный, — перебил Гуров. — Слышал я, что вы оперативник классный, но что такой змей хитрый, никто и не обмолвился. Николай поднялся, постучал в дверь, за которой спряталась Настя, открыл. Стас декламировал: Цветок засохший, бездыханный, Забытый в книге вижу я; И вот уже мечтою странной Душа наполнилась моя. — Я тебе наполнюсь, ментяра, — зарычал Николай. — Да не я это, богом клянусь. Александр Сергеевич Пушкин. — Николай, это точно не Стас, — рассмеялся Гуров. — А ты вроде извиняться собрался. — Настя, скрутили меня, как мальца. Извини ты меня за ради бога. Я к слову сказал, не со зла. — Николай взял Настю за руку, глянул на Гурова и руку поцеловал. Девушка вспыхнула, руку отдернула, словно обожглась. — Никола, ты чего? — Молчи, так положено. Пойдем, выпьем мировую. Все расселись, налили по новой, и Гуров сказал: — За наших друзей! — Когда выпили, сыщик продолжил: — Я воспользуюсь, что Николай в хорошем настроении, и обращусь с просьбой. Понимаешь, парень, в городе цирк был, чуть ли не лучший во всей округе. Так его под склад сдали, артисты с голоду пухнут, директор запил вмертвую, уже ноги не ходят. Ты скажи братве, чтобы они помогли арендатору товар под крышу мэрии перенести. Только без крови. И еще. Цирк реставрировать время и деньги нужны, директор уже не встает, а ему дело необходимо. Он знатный кондитер был, пекарню свою имел, да ребята с юга подъехали, выгнали, наверняка администрацию подмазали. Алешка такие торты изготовлял, вся область лопала и облизывалась. Ты верни пекарню Колесникову, справедливо будет, люди тебе «спасибо» скажут. — Брось, господин сыщик, я за «спасибо» в жизни ничего не сделал. — Николай нахмурился. — Так ты в жизни и руку девушке не целовал, — усмехнулся Гуров. — Ты, Николай, в жизни еще массу хороших дел не сделал. Так что у тебя все впереди. А ребятам своим скажи, чтоб портреты твои в городе сняли. Враг твой велел повесить, деньги заплатил. Признаться, придумано недурственно и очень для тебя опасно. — Почему враг? И чем для меня опасно? — В мэры тебе никак не пройти. Тебе необходимо срочно заняться лесопилкой, взять кредит, начать строительство, нанять людей. Парни твои быстро поймут, что легче и выгоднее работать, чем нищих прохожих грабить да «крыши» над пустыми ларьками держать. А кто не поймет, того посадим. Стас с Настей убрали со стола, подали кофе. Николай окончательно протрезвел, взглянул на Гурова с прищуром, спросил: — А кто мы с тобой теперь друг другу? — А что бутылка водки изменить может? Ты авторитет по кличке Акула, я опер-важняк. Я тебе уже сказал, напрочь завязывай, занимайся лесопилкой. По моему мнению, за тобой дел на червонец, как минимум. Но, думаю, ничего не доказывается, хотя уточню. — И вы можете меня в острог посадить, в суд направить и пустить по этапу? — спросил с легким придыханием Акула. — Обязательно. Сумею доказать, обязательно направлю. — Гуров вздохнул, взглянул на Настю. Глаза у девушки были сухими, лихорадочно блестели, чувствовалось, она верит каждому слову Гурова. — Я не хочу, но то иное дело. Между «хочу» и «должен» дьявол огромный ров выкопал. Пойдем, я тебе кое-что покажу. Николай, словно загипнотизированный, прошел следом за Гуровым в кабинет, где стоял телевизор. Сыщик подвинул Акуле кресло, сел сам, нажал кнопку дистанционного управления. Съемка была любительская, но вполне качественная. На экране копали землю. Кучка женщин в черных платках стояла поодаль от свежевырытых могил. Звука не было, но немые темные лица женщин, испуганные мордашки жмущихся к матерям детей от полного безмолвия казались еще страшнее. Камера наехала на одиноко стоявшего мужчину. Раздался голос диктора, бесстрастный, мертвый, как лица женщин: — В городе Котунь в двенадцать часов дня на Первомайской улице из проезжавшей мимо машины джип автоматными очередями были расстреляны люди, стоявшие за материальным пособием. По непроверенным оперативным данным, в машине находились пьяные молодчики из группировки некоего Николая Тишина по кличке Акула. Ведется расследование. Экран вспыхнул яркими огнями, слышались голоса, мелькали женщины в вечерних платьях, мужчины в парадных костюмах. У шикарно накрытого стола толпились люди. Зазвучал тот же голос: — А это банкет, устроенный одной из думских партий в честь своего очередного юбилея. Слуги народа тоже люди, им хочется иногда отдохнуть. Среди слуг и крупные чиновники. Камера наехала на лицо мужчины, тот жевал и что-то говорил своей даме.