Гуров не ответил, закурил, приспустил стекло, выдул дым на улицу, исподволь наблюдая за Колесниковым, лицо у которого порозовело, на лбу выступил пот, но вскоре его начало трясти. Сыщик повторил процедуру, Колесников выпил, зашевелился, попытался схватить бутылку, но сыщик больно ударил его по руке. — Я, Алексей, точно медсестра, но не милосердия. — Дай еще, — пробормотал «пациент». — Только по шее. — Гуров убрал коньяк, включил двигатель и вскоре остановил машину у дома Сильвера и Классика. Гуров открыл дверцу, подошел к машине с другой стороны, спросил: — Сам выйдешь? Колесников долго вытаскивал из машины ноги, затем попытался подняться, вновь упал на сиденье. Гуров вошел в подъезд, кликнул Классика: — Приятель, получите наложенным платежом! Классик вышел на улицу, увидел друга и отвернулся. — Напрасно стараешься, Лев Иванович, его только в больницу. — Умный, а глупости говоришь. Отвори двери пошире. Сыщик выволок безвольное тело из машины, завалил на плечо, занес в комнату и сбросил на знаменитую широченную постель, на которой в свое время ночевал и сам Гуров. Друзья разули и раздели бывшего директора цирка, сыщик достал из кармана «Родедорм», открыл Алексею рот, забросил таблетку, дал еще пятьдесят граммов коньяка, накрыл рваным ватным одеялом. — Все двери нараспашку, будто лето! — заявил Сильвер, входя в комнату. — Привет, Лев Иванович! — Он заглянул за ширму, покачал головой: — Эхма, делов много, сил на грош. Ты что же, полковник, нас всех содержать собрался? — Почему всех? У меня друзей не так уж и много. Ставь чайник, Сашка, будем держать совет. Вскипятили воду, нарезали хлеб и колбасу. Гуров, отвернувшись, выпил коньяка, спросил: — Цирк закрыли? — Там склад, какой-то делец под аренду снял, — ответил Сильвер. — Выгоним, — спокойно заявил Гуров, повернулся к бывшему клоуну: — Ты что же, Николай, себя на ноги поднял, а друга помирать бросил? — Живет тот, кто хочет, — ответил Классик. — А ты злой, у тебя глаза посветлели, голубизна пропала, — сказал сыщик. — Алексея требуется поднять и к делу приставить. — В крутом кипятке выварить и молодым красавцем сделать, — ехидно добавил Классик. — Ты жизнью рисковал, когда мне помогал, сейчас руки совсем опустил, — осуждающе сказал Гуров. — Ты, мент, сам, как загнанный зверь, за жизнь бился, наша помощь невелика была. Человека из воды тащить можно, ежели он хотя бы за тебя цепляется. А коли он отпихивает и на дно стремится, его не одолеть. — Тебя обманули, великий клоун, любого можно вытянуть, и я вас и его заставлю. — Гуров разозлился. — Какие сказки русский народ сложил, а сам в дерьме утонуть стремится, устал, видите ли! Думаете, у нас в Москве медом намазано, только вам плохо? Сейчас по всей России жить и выстоять возможно, лишь уцепившись друг за друга. — Лев Иванович, ты случаем не политруком ранее служил? — спросил Сильвер. — Я тебе, Сашка, сейчас по шее дам, так у тебя уши из задницы торчать будут. Понял? — Так что делать прикажешь? — Классик подтянулся, глянул с надеждой. — Тебя Классиком за что прозвали? Ты великий артист, божьей милостью! Тебя весь город знает. Надевай свой парадный мундир. — Гуров указал на старый фрак, висевший на манекене. — Бери котелок, тросточку, отправляйся по аптекам, больницам, объясни: друг помирает. Какие-никакие, но лекарства тебе дадут. Лешку к койке привязать, отпускать только в сортир под конвоем. Завтра приду проверю. Я вам всем работу найду. — Ты сыщик или волшебник? — спросил Классик. — Я помру, только когда закопают, и ни минутой раньше. Вскоре Гуров уже въезжал во двор загородной усадьбы Бунича. Стас снял мундир полковника, надел черную водолазку, черные брюки, туфли на толстой подошве, в общем, оделся под стать Гурову. Только светлого французского пиджака у опера не было, о чем он втайне сожалел. Ребята сварили харчо, изготовили два зеленых салата, из банки печени сделали домашнее блюдо, смотрели на Гурова с гордостью. — Красную рыбу, икру, коньяк со стола убрать. Отварите картошки в мундире, — сказал Гуров. — Майор, ты за столом присутствовать не будешь. Акула бандит, а ты начальник розыска. Вам беседовать пристало лишь в служебном кабинете или в изоляторе. — Извините, Лев Иванович, а вы случаем не полковник Главка МВД России? — спросил Шаров, который уже понял, что, несмотря на несколько суровый вид старшего, он мужик правильный и с юмором. — Я, Семен, случаем оперативник, могу при необходимости не только с бандитом — с самим чертом водку пить. — Я тоже оперативник, — шутя упирался Шаров. — Возьми тарелочку, бутылочку, все себе в задней комнате приготовь. Если Акула приплывет, будешь слушать, как из него дельфина изготавливать будем. — Лев Иванович, я тебя прошу, не греши, раньше времени «гоп» не говори. Забор высокий, — сказал Стас. — Дурак, я мандраж снимаю, духарю себя, завожу. — Гуров старался держаться беззаботно, а у самого кошки на душе скребли. За время службы сыщику не раз приходилось участвовать в разработке бандитов и воров различных мастей, что вынуждало ходить и по краю, когда одно фальшивое слово, неверная реакция могли стоить жизни. Но сейчас все складывалось иначе. Выявлять никого не требовалось, авторитет Николай Тишин был вот он, рядом, явился к нему мирным гостем. Но в его деле — сплошные неизвестные. Неизвестно, здесь ли, в городе, убийцы Старовой, кто они, где находятся. Сохранилось ли оружие, без которого ничего не докажешь? Какова роль в нем самого Николай Тишина? Его болезнь — возможно, и болезнь, а возможно, липовое алиби. Если так, необходимо доказать, что Акула не лежал с температурой, а вполне здоровенький находился в Москве. Он, безусловно, не исполнитель и, если причастен, то как организатор. Он слишком умен, чтобы взять в руки оружие, тем более чужое, которое неизвестно как поведет себя в решающий момент. Убийство явно политическое. Акула от этого берега далек, а наемником он быть не может, ему такой риск совершенно ни к чему. Организатор? Возможно, однако не сам, а с чьей-то подачи. Тогда без предателей из ФСБ дело не обошлось. В мотивациях вообще начинается темный лес. На политический расклад в Петербурге Акуле плевать с высокой горы. Он авторитет районного масштаба. Что его подтолкнуло принять предложение подонков из спецслужбы? Те имеют своих хозяев, свои интересы, которые связаны как с ликвидацией Старовой, так и с получением компромата на вице-премьера. Такая связка точная, иначе не объяснить, почему выбор Петра остановился на богом забытом городе. Гуров знал, с чего следует начинать: необходимо проверить и, если возможно, порушить алиби Николая Тишина. Если получится — это открытая война, в которой легко могут убить. Но здесь у Акулы определенные сложности, и он их понимает, а если не понимает, так многоопытный Мефодий Сильверстович вмиг подскажет. Пока в городе толкутся два полковника, это всего два человека. Но если одного из них убьют, а дело на контроле в ставке, то через сутки тут приземлится тьма спецназовцев. Тогда пощады не жди, заметут всех подряд, вычистят город, как солдат-первогодок свой котелок. И никаких авторитетов, никаких воров в законе — чистое поле и полные тюрьмы, где имеется тоненькая щелочка, через которую выпускают по одному, если вообще выпускают. Кошмар, такого допустить нельзя. Гуров почувствовал себя словно школьник, который проник на кухню и тайком выпил сто граммов. И тут еще друзья в беде — груз, что и не поднимешь, и не бросишь. Три года назад Гуров воевал в этом городишке с местной мафией. Начиналось все с цирка, где сыщик познакомился с замечательными людьми, среди которых ему стали особенно близки трое. Директор Алексей Иванович Колесников, крепкий, властный мужик, любитель хорошего чая и подлинный художник в изготовлении тортов, пользовавшихся огромным успехом не только в городе, но и за его пределами. Заместитель директора по хозяйственной части, в прошлом акробат под куполом, в молодости сломавший ногу и оставшийся хромым на всю жизнь, хитрющий и безгранично обаятельный Александр Аверкин, за свою хромоту прозванный Сильвером. Кто помнит — в честь знаменитого пирата из книжки «Остров сокровищ». И, наконец, коверный, непревзойденный артист Николай, фамилию которому заменило прозвище Классик, любимец всего города, горький пьяница, ежедневно выходивший на манеж и творивший чудеса. Во время боев, какие вел в городе Гуров, все трое оказали ему огромную помощь, практически спасли жизнь. А сыщик Гуров никогда ни у кого в должниках не оставался. И сегодня, когда сыщик находился в сложнейшей ситуации, бог, видимо, вспомнил грешника и подбросил ему одного совсем больного, двух беспомощных и нищих друзей-кредиторов. Он понимал, что так думать нельзя, но человеку не дано управлять своими мыслями. А Гуров был только человек, и, готовясь принимать городского авторитета, он не мог отделаться от мысли, что Акула стрелял по голодной очереди и убил жену и дочь Капитана, пусть не сам стрелял — стреляли его люди, возможно, стреляли и враги, но причастность Николая Тишина к убийству семьи Колесникова и в результате к уничтожению прекрасного человека не вызывала сомнений. Голова у сыщика была лишь одна, рук, как и положено, только две. А он не мог даже сосредоточиться на предстоящем разговоре. Стас и местный майор, конечно, не сомневались, что у старшего все продумано и выверено, и необходимые улики — вот они, только протяни руку. Серебристый «Мерседес» вкатил во двор бесшумно. Сторож пробежал от своей избушки, отворил дверцы. Николай легко вышел, подал руку Насте. Девица, зардевшись, ступила точеными ножками в туфлях на тонких каблуках и высоко подняла голову. — Здравствуйте, здравствуйте! — Стоя на крыльце, Гуров распахнул дверь, посмотрел на счастливое девичье лицо и подумал: наверняка туфли на каблуках надела впервые, смотрит с гордостью, влюблена и счастлива, а я, сукин сын, все человеческое счастье поломаю, останутся лишь руины. И так сыщику стало тоскливо, что он чуть не застонал. Николай оказался прозорлив и, пожимая хозяину руку, участливо спросил: — Никак зуб проснулся, господин полковник? — Хуже, — односложно ответил Гуров, помогая Насте снять невесомую шубку. — Хорош дом у Бунича, зависть берет. — Николай отер с ботинок грязь, прошел в комнату, кинул взгляд на стол, усмехнулся: — А угощает магнат не шибко. — Холодильник ломится, — ответил Гуров. — А на столе то немногое, что позволяет офицерское жалованье. — Гордыня заела? — Николай подмигнул. — Просто не люблю одалживаться, — пояснил Гуров. — Мы же с Буничем не друзья. Столкнулись раз, и только. Да, Николай Николаевич, а три года назад вас в городе вроде не было. — Я тогда из иных мест возвращался и до Котуни еще не добрался. В те места обратно не собираюсь. — Николай взглянул многозначительно. — В народе говорят, от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Гость не ответил, но глянул сердито. — Что же вы Варвару Никитичну не пригласили? — вмешался в разговор Стас. — Знатная женщина, душевная. — Это когда ухвата у нее под рукой нет, — неожиданно сказала Настя, опускаясь на подставленный Стасом стул. — Самое страшное в выпивке — это перерывы. — Стас взял бутылку токая, поклонился Насте: — Разрешите поухаживать? Девушка взглянула на Николая беспомощно, он хохотнул: — Мы люди простые, к водке привыкшие. — Как прикажете. — Стас ловко наполнил рюмки водкой. Николай поднял свою рюмку, хотел сказать, но Гуров его опередил: — За прекрасную даму, которая почтила нас своим присутствием за этим столом. Мужчины пьют стоя. — Он по-гусарски отставил локоть, поклонился Насте и выпил. — Счастья вам, голубушка, если оно еще существует в этой стране. — Силу надо иметь, господин полковник. Все остальное приложится, — изрек Тишин.