Внимание Дрейка привлекли три острова условно треугольной формы, один из которых он, по словам Флетчера, посчитал особенно «прекрасным, большим и плодородным». Дрейк назвал их островами Королевы Елизаветы. Два соседних острова кишели «незнакомыми птицами» размером чуть меньше гусей, с пухлыми плотными телами. Вместо перьев их покрывало подобие короткой бархатистой шерсти. «Эта дикая птица не может летать, поскольку ее крылья слишком коротки и не имеют перьев, но покрыты каким-то пухом, наподобие того, какой бывает у молодых двухмесячных гусят, – писал Флетчер (разумеется, это были пингвины). – Голова, глаза и ноги у них очень похожи на утиные… Они размножаются и селятся на суше, а днем спускаются к морю кормиться. Они так жирны, что могут передвигаться только шагом, и с них нельзя снять кожу, не сняв также и плоти, по причине их чрезвычайной тучности». Впрочем, как оказалось, эти птицы обладали недюжинной силой. Когда люди пытались дубинками отогнать их от гнездовий, пингвины хватали дубинки клювами и крепко держали. Кроме того, они испускали ужасное зловоние (хотя моряки, от которых тоже пахло не лучшим образом, могли этого и не заметить). Пингвины могли показаться неуклюжими во всех отношениях, кроме одного. Они отлично плавали, «охотились в воде на другую живность и спасались от любого зверя, желающего их схватить». Их было на удивление много: Флетчер писал, что их люди за один день перебили три тысячи пингвинов, а поскольку мясо этих птиц оказалось «весьма питательным и полезным», их многочисленность можно было считать настоящим подарком судьбы. Но судьба приготовила им и менее приятные подарки. Откуда взялся на одном из островов распростертый труп неизвестного человека? Когда его попытались перенести, «его кости, не удержавшись вместе, рассыпались». Пролив не собирался сразу раскрывать им все свои тайны. Прежде чем покинуть эту группу островов, Дрейк приказал срубить дерево и забрал ствол с собой, чтобы когда-нибудь в будущем доказать Елизавете I, что он действительно побывал в Магеллановом проливе. На каменистых пляжах лениво возлежали семейства морских слонов. Эти удивительные трехметровые существа с короткими ластами и уходящей в плечи округлой головой лениво хлопали по влажному песку широкими хвостами, разбрасывая его в разные стороны. На других отмелях толпились пингвины, а над головой кружили огромные черно-белые кондоры. В иле цвели миниатюрные белые орхидеи. Густая местная растительность источала опьяняющий аромат. Ветер приносил запах влажного мха, смешанный с ароматом полевых цветов, освежающей прохладой ледников и легким острым привкусом морской соли. Монументальные ледники всех оттенков голубого, серого и бурого возвышались над маленькими кораблями Дрейка. Иногда от ледников откалывались глыбы льда, и глубокий рев эхом разносился над расщелинами и непрозрачной водой. В глубине островов под непроницаемым лиственным навесом царила вечная тьма. «Лес здесь настолько густой, что нам приходится постоянно сверяться по компасу, – писал молодой Чарльз Дарвин, посетивший Магелланов пролив на борту корабля «Бигль» в 1834 г. – В глубоких оврагах царит не поддающаяся описанию картина мертвенного запустения. Снаружи бушует ветер, а в этих лощинах ни одно дуновение не тревожит листья самых высоких деревьев. Здесь так мрачно, холодно и сыро, что не растут даже грибы, мхи и папоротники». Когда Дарвин наконец выбрался из заколдованного леса на вершину, его глазам предстал тот же вид, который несколько столетий назад развернулся перед людьми Дрейка: «Неправильные цепи холмов, испещренных пятнами снега, глубокие желтовато-зеленые долины и морские заливы, врезающиеся в сушу под разными углами». Достигнув середины пролива, англичане обратились к дневникам кругосветного плавания Магеллана, чтобы сопоставить свой опыт с опытом предшественников. «То, что сообщает Магеллан об этом переходе, вполне верно, – писал Флетчер, имея в виду тот извилистый проток, в котором они оказались. – А именно – тут есть и хорошие гавани, и запасы пресной воды, однако кораблям приходится бороться с встречными ветрами, которые представляют немалую опасность». Судя по всему, Флетчер говорил о вилли-во – сильных холодных ветрах, дующих с горных вершин. Особенную опасность представляли «два или три таких ветра, когда они сходятся воедино и объединяются как бы в одно тело, умножив свои силы, с яростью несутся к морю и, неустанно кружась – испанцы называют это словом “торнадо”, – вонзаются в самые его недра и вздымают вверх массы воды, от чего вокруг них проливается сильный дождь». Это короткое описание вряд ли способно дать представление о том, что чувствовали люди, страдающие от переохлаждения (гипотермии) из-за бушующих в Магеллановом проливе непредсказуемых ветров. Опасные для жизни симптомы появляются, когда в ответ на понижение температуры окружающей среды внутренняя температура тела опускается до 35 °C. Мозг запускает реакцию непроизвольной дрожи, направленную на сохранение телесного тепла. У человека начинают стучать зубы, он ощущает внезапную слабость, неуклюже двигается, наблюдаются слабый пульс, сонливость, тахикардия и учащенное дыхание. Если температура тела опускается ниже 31 °C, возникают дальнейшие признаки переохлаждения: невнятная речь, замедление сердечного ритма, нарушение ментальных функций, скованность движений. Нервная система начинает сбоить. Парадоксальным образом жертвы переохлаждения нередко начинают сбрасывать с себя одежду – подобное поведение вызвано нарушениями в работе гипоталамуса, регулирующего температуру тела. Мышцы, отвечающие за сокращение периферических кровеносных сосудов, расслабляются, вызывая прилив крови к рукам и ногам, что вызывает у пострадавшего ложное ощущение перегрева. По мере того как гипотермия прогрессирует, кожа приобретает синеватый оттенок, зрачки расширяются. Человек теряет сознание. Тяжелая стадия гипотермии, при которой температура тела опускается ниже 28 °C, характеризуется низким кровяным давлением, жидкостью в легких и, в конце концов, потерей рефлексов. Сердце перестает биться. Тело входит в состояние глубокого оцепенения – кому. Если холод не ослабевает, процесс перехода к состоянию смерти может занять от 15 минут до часа с небольшим. В плавании можно было погибнуть по-разному – подхватить смертельную болезнь, утонуть, быть убитым в стычке с коренными жителями, умереть от цинги или голода, но переохлаждение, безусловно, было одним из худших вариантов. В поисках укрытия флот остановился у небольшого, покрытого густой растительностью острова (сейчас он называется остров Карлоса III), словно поднимающегося из воды на тонких, увитых листьями сваях. Корабли оказались в самой узкой части пролива, защищенной от обоих океанов и совершенно изолированной: «Местность здесь высокая и гористая с обеих сторон, с северной и западной стороны расположен Американский материк, а с южной и восточной части ничего, кроме островов, среди которых вьются бесчисленные пересекающиеся проходы, ведущие в Южное море», то есть Тихий океан. Каналы пролива во многих местах были слишком мелкими для кораблей. Не имея точных карт и пользуясь для определения глубины лишь простым лотом на веревке, англичане двигались от одной точки к другой и переговаривались, понизив голос, отчасти из чувства благоговения перед возвышающимися с обеих сторон горами, отчасти из предосторожности, чтобы не пропустить треск киля, вязнущего в песке скрытой в глубине коварной отмели или задевшего подводные камни, способные пропороть днище и сломать корабельный руль. Попавшему в подобное положение кораблю оставалось ждать прилива, чтобы освободиться, либо команде пришлось бы выбрасывать за борт все тяжелые предметы, в том числе пушки. Чтобы исключить подобную вероятность, Дрейк держался самого центра пролива, двигаясь на максимальной глубине. По мнению Флетчера, их навигационные затруднения были связаны главным образом с тем, что они полагались на «повсеместно распространенные испанские карты, намеренно вводящие моряков в заблуждение». Тому, кто верил обманчивым испанским картам, «было, скорее всего, суждено сгинуть в море». Флетчер считал, что этот обман – часть общего плана испанцев, стремившихся запутать остальных мореплавателей. «Зачем испанцам понадобилось оскорблять мир подобной вероломной ложью? Лишь затем, чтобы помешать всем прочим народам… пройти тем же путем, коим прошли они». Великолепие природы внушало людям благоговейный трепет. «Вершины и пики гор здесь достигают столь редкой высоты, что это место вполне можно назвать одним из чудес света», – писал Флетчер, когда они медленно плыли мимо величественных ледников. Вид скованных холодом гор ошеломил его: «Они гордо возносят к небесам свои ледяные головы, и солнечные лучи бессильны растопить своим теплом снег и лед на их исполинских плечах». Все дела Господа в этих отдаленных местах были видны как на ладони. Воздух так благоухал, «что никакое человеческое искусство и усердие не могло бы создать ничего подобного». Землю покрывали незнакомые травы. Названия многих из них были совершенно неизвестны английским путешественникам. «Я не видел их в других странах во время своих путешествий и не нашел упоминаний о них ни в одном достоверном гербарии», – писал Флетчер. Казалось, здесь они «вечно зеленеют и цветут, как у нас в разгар лета». Среди этих растений, «произрастающих естественным образом без всякого человеческого усилия», он смог определить тимьян, майоран, «александрийскую траву (так ее называют моряки), славно помогающую от цинги, и многие другие, хорошо нам известные», однако отметил, что здесь все они «более совершенны по своей природе, чем те, что растут в наших краях и в наших садах». Его внимание привлекло ароматное сочное растение, «источающее смолистые соки и оставляющее на руках жирные липкие следы; оно издавало самый приятный аромат, служивший немалым утешением для наших чувств, и оказалось не только питательным, но и лечебным, к большому облегчению наших людей». Флетчер с изумлением взирал на это Аркадское царство с вечнозелеными деревьями и мягким климатом. Здесь царил дух безвременья: казалось, обычные законы природы на этой широте перестали действовать, и наблюдатель невольно задавался вопросом, не живут ли обитатели этих лесов и ледников в бесконечном настоящем, соединяющем в себе прошлое и будущее, не христианском и не языческом и все же наполненном духовным потенциалом. Это место не имело недостатка ни в чем – кроме людей, которые населили бы его «во славу Создателя и ради умножения церкви». В то время перед Дрейком встал следующий вопрос: по какому из множества бесконечно вьющихся протоков ему следует двигаться, чтобы добраться до Тихого океана? Те водные пути, что шли на север, очевидно, вели в никуда, но и те, что шли на юг, перетекая один в другой, вызывали не меньшее недоумение. Требовалось дальнейшее расследование. Дрейк развернул флот и встал на якорь с подветренной стороны острова, затем сел в лодку с небольшой командой верных людей и отправился на разведку. Пристальный осмотр подтвердил, что отсюда действительно можно пройти на север. В этот момент перед ними появилось каноэ, в котором сидели четыре человека. Лодка, в которой приплыли незнакомцы, была сделана из коры, с высоким носом и кормой, и все это было «прелестнейшей формы и отличной работы». Борта лодки скрепляли полоски из шкуры тюленя «или другого подобного зверя, да так плотно, что внутрь если и попадало сколько-то воды, то очень мало». Дрейк и его люди с трудом могли поверить, что столь искусно изготовленное судно принадлежало не «знатному человеку или какому-нибудь князю», а «столь грубым и неотесанным людям», как эти местные жители, одетые в шкуры и безбородые, в отличие от лохматых английских пришельцев, а вокруг глаз и на лбу у аборигенов были нарисованы красные круги и красные полосы. Среди них были женщины – их шеи и руки обвивали гирлянды из белых ракушек, «которыми они, по-видимому, очень гордились». Понаблюдав за ними какое-то время, Дрейк и его люди решили, что им ничего не угрожает, и высадились на берег, чтобы поближе познакомиться с местными жителями, которые вызвали у них смешанное чувство изумления и замешательства. Это были «люди среднего роста, но хорошо сложенные и соразмерные во всех своих членах». Их жилища отличались простотой: под звериными шкурами, натянутыми на шесты, они держали «огонь, воду и всякое мясо, какое им удалось найти, – тюленину, мидии и тому подобное». Искусно сработанная утварь и инструменты этих далеких от искушенности людей произвели на европейцев большое впечатление. Даже миски, изготовленные, как и каноэ, из коры, отличались «красотой формы и изяществом отделки». Главным режущим и скоблящим орудием местных жителей были «ножи, сделанные из исполинских раковин мидий, подобных которым не видел, должно быть, еще ни один путешественник (а мясо этих мидий, надо сказать, очень питательно и приятно на вкус); отломив толстый и хрупкий край такой раковины, они трут оставшуюся часть о камни… до тех пор, пока она не станет столь прочной и острой, что ею без труда можно резать самое твердое дерево». Английские моряки взяли в руки ножи из огромных раковин, чтобы испытать их в деле, и обнаружили, что эти орудия способны резать даже «кость изумительной прочности». На этом их расследование окончилось. Дрейк и его команда ушли так же быстро, как и появились. 6 сентября Флетчер записал: «Мы оставили за кормой все эти беспокойные острова и вошли в Южное море». Они прошли свыше 560 км по Магелланову проливу – первые европейцы, сделавшие это со времен Магеллана. Это было серьезное достижение. Еще больше впечатляло, что они сделали это всего за 16 дней, в то время как португальскому первооткрывателю понадобилось целых 38 дней. Конечно, у Дрейка были карты и описания, составленные Магелланом и его спутниками, и в результате он тратил меньше времени на догадки и изучение тупиковых путей. Тем не менее этот успешный переход был выдающимся подвигом и свидетельствовал о непревзойденном мастерстве Дрейка-мореплавателя и о силе его удачи. Однако за эту победу пришлось дорого заплатить. Да Силва отмечал, что «в проливах многие люди Дрейка умерли от холода». Выйдя в Тихий океан, Дрейк планировал бросить якорь, приказать всем своим людям сойти на берег и произнести торжественную речь, чтобы напомнить о высокой цели их путешествия, освященного именем королевы, а также поставить «монумент в честь Ее Величества с надписью на вечную память». Он собирался надеть свой лучший костюм и напомнить команде, как далеко они продвинулись и какой долгий путь их еще ждет впереди. Но, поскольку корабли не нашли удобного места для стоянки, он так и не смог произнести свою вдохновляющую проповедь. Порыв «пронизывающего холода, предвещающего наступление жестокой и хмурой зимы» заставил его быстрее двигаться вперед. Холод уже «заметно подорвал здоровье» некоторых участников плавания. Дрейк понял, что ему следует как можно быстрее плыть на север к экватору, «а не двигаться, как раньше, к Антарктике, иначе нас с немалой вероятностью настигнет множество опасных болезней». Дрейк должен был позаботиться о благополучии своих людей и вместе с тем не забывать о конечной цели путешествия. Для этого ему требовались все присутствие духа, выносливость, терпение, мореходные навыки и удача. Неверный поворот мог окончиться катастрофой. Не меньшую опасность представляли болезни и голод, а также группы агрессивно настроенных местных жителей, вооруженных луками и стрелами. Да, пример Магеллана указывал ему путь, но это был далеко не идеальный образец для подражания. Во многих случаях Дрейку приходилось искать собственные решения. К этому времени многие члены команды настолько ослабли, что не могли даже принимать пищу. Некоторые страдали от цинги и сопутствующей ей сыпи и боли в суставах. Как будто перспективы голодной смерти было недостаточно, чтобы заставить Дрейка задуматься, флот настигла очередная жестокая буря. «Море, в которое мы вышли, некоторые называют Mare Pacificum, – заметил Фрэнсис Флетчер, – но для нас оно оказалось скорее Mare Furiosum». Далее он жалуется: «Казалось, сам Господь Бог обратил против нас этот недружественный ветер и невыносимую бурю». Флетчер опасался, что Всемогущий «вынес нам приговор, и не остановит занесенную руку, и не отменит своего приговора, пока не упокоит наши тела и корабли в бездонных глубинах бушующего моря». Испытания продолжались час за часом, день за днем. Наступило 15 сентября, но «невыносимая буря» не ослабевала. Дни тянулись бесконечно – ужасные дни «без единого проблеска солнца, луны и звезд». Приблизительно 28 сентября, когда «буря бушевала с особым неистовством», «Мериголд» пошла ко дну вместе с 28 душами, бывшими на борту, – всех их «поглотили ужасные немилосердные волны, или, точнее сказать, вздымающиеся водяные валы». Флетчер и трубач Джон Брюэр, которые несли вторую ночную вахту (с десяти часов вечера до двух часов ночи), «услышали их страшные крики, когда на них опустилась рука Божья». Все это время силы природы упорно гнали флот к Антарктическому полюсу. Флетчер с содроганием вспоминал бесконечный кошмар неутихающего шторма, среди которого они продолжали двигаться вперед «без всякой надежды… по прихоти неистовых ветров и неустанно бушующих волн, с ужасом замечая временами иззубренные скалы пугающей высоты и исполинские горы на подветренном берегу, к которому нас настойчиво гнали ветры и огромные морские валы, вынуждая каждую минуту ожидать того же конца, который постиг наш другой корабль; из последних сил мы надеялись найти какую-нибудь гавань для убежища, чтобы встать там на якорь и перевести дух, пока Бог в своей великой милости не успокоит море для нашего плавания». Но надежда оказалась тщетной: вместо отдыха их ждала лишь череда тошнотворных взлетов и падений. «Исполнившись злобы, здешние горы… соединили свои силы, чтобы низвергнуть и поглотить нас; каждая гора наслала на нас сразу несколько нестерпимо жестоких ветров, столь ужасных и могучих, что под их действием воды морские расступались вокруг нас едва ли не до самого дна; и эти ветры швыряли нас между волнами, высотой подобными горным вершинам, и несли на скалы, вид которых был страшен, как сама смерть». Ужасающее испытание окончилось, когда кораблям удалось «протиснуться по узкому проходу в скалах, словно сквозь игольное ушко, в просторный широкий залив». Но даже там уменьшившийся флот ждала опасность. «Канаты оборвались, якоря потонули, а наши корабли разделились, и мы совсем упали духом и приготовились к неминуемой гибели». Где-то посреди этого хаоса бесследно исчезла «Элизабет». Поначалу было неясно, что с ней случилось и в какой момент Дрейк заметил ее отсутствие. Никто не мог сказать, погибла она или уцелела. «Золотая лань» продолжала прокладывать путь между островами, а команда собиралась с силами, чтобы преодолеть очередной участок пути в пересекающихся протоках, которые оказались не менее сложными, чем сам Магелланов пролив. В конце концов им удалось на два дня остановиться на отдых на архипелаге, где они «нашли много хороших и полезных трав и пресную воду» – как раз вовремя. Морякам, «ослабевшим и измученным хворями», очень помогла местная трава, напоминавшая щитолистник (лекарственное растение с маленькими округлыми или почковидными листьями), которая «очистила с великой легкостью, облегчила и освежила наши усталые тела» (Флетчер имел в виду, что она успокоила их расстроенные желудки). Во всяком случае, растение было неядовитым. Но переменчивый ветер «и море, бушующее по-прежнему», положили конец недолгой идиллии. Небо потемнело, ветер усилился, и вскоре все «снова восстало против нашего покоя и долгожданного отдыха». Смерть казалась почти неизбежной, «если только Господь Всемогущий не укажет нам дорогу к спасению». Разразилась буря такой силы, что казалось, «будто все недра земные изверглись на свободу, а все тучи небесные собрались в одном месте, чтобы обрушить на нас свой гнев». Бурлящие волны «накатывали из глубины, от самых корней скал, свиваясь, словно пергаментные свитки», и подбрасывали корабль вверх, «будто легкое перышко, и кружили его, подобно снежному вихрю». Обстановка дышала первобытным напряжением. В бушующем море корабельные якоря оказались «поистине ложными друзьями» – они «ускользнули и скрылись в немилосердной пучине, отдав терпящий бедствие корабль и беспомощных людей на милость капризных морских валов, которые перебрасывали нас между собой, словно волан между ракетками». Пытаться снова бросить якорь, чтобы обрести устойчивость, не имело смысла: их отнесло так далеко в море, «что даже лот длиной 500 морских саженей [914 м] не доставал до дна». Буря продолжалась «без передышки», не давая кораблю возможности ни встать на якорь, ни поднять паруса. Последняя слабая надежда на избавление растаяла – «пребезумные волны морские» снова несли их под голыми мачтами к подветренному берегу, прямо на скалы, где их ждала неминуемая гибель. Они воочию увидели приближение конца. «Опасности окружали со всех сторон, и столь мала была вероятность спастись», что казалось, одному только Богу под силу помочь кораблю выдержать «это ужасное испытание». Как писал Флетчер, скорее гора «раскололась бы сверху донизу под действием этих неуемных свирепых ветров и обрушилась в море», чем хоть одному человеку из команды удалось бы выжить. Однако если Бог смог «спасти Иону из чрева китова», разве не могли и они ожидать подобного чуда? В тот момент вмешалось само Провидение – по крайней мере, так показалось Флетчеру. «Господь изменил суровый вид ужасных гор и придал им благосклонное обличье, и небеса засмеялись, и море послушно улеглось, а ветры утихли. Поистине, всюду, куда бы мы ни обратили взгляд, нашим глазам представало самое утешительное зрелище, и мы поспешили туда, где могли дать отдых своим измученным телам». Там их по-прежнему поджидала опасность, но несчастные случаи приобрели скорее назидательно-аллегорический характер. Например, Флетчер описал такой случай: «Джон Брюэр, наш трубач, стоял на юте и дул в трубу, а вокруг царило столь же всеобъемлющее затишье, сколь всеобъемлющей была прежде буря, и ни единое дуновение ветерка не колыхало даже шелковую нить. Вдруг откуда-то сорвался канат и ударил его с такой силой, что он свалился за борт прямо в море». Ужасная неожиданность произошла в мгновение ока. Матросы начали бросать ему веревки, «но он не мог ухватиться ни за одну из них и ничем не мог помочь себе, пока не позвал одного человека по имени, прося, чтобы именно он бросил ему канат, что со всей возможной поспешностью и было сделано, и он сумел ухватиться за него и в последний момент спасся». Джон Брюэр остался жив. Другим членам команды повезло меньше. Пока Дрейк преодолевал одну трудность за другой, восемь человек из его команды пропали без вести. Что с ними произошло на самом деле, остается загадкой. Об их злоключениях мы знаем главным образом из фантастического рассказа юнги Питера Кардера, единственного выжившего, который вернулся в Англию почти десять лет спустя. 6 «Пребезумные волны морские» После исчезновения «Элизабет» Дрейк отправил на поиски пропавшего корабля Питера Кардера и еще семерых человек на своем пинасе. Пищей им служили устрицы, крабы и пингвины. Не имея карты и даже компаса, они шли на веслах на север вдоль побережья и время от времени останавливались на одном из островов, чтобы забить и съесть тюленя. Но они так и не увидели «Элизабет». Корабль бесследно исчез. Когда Кардер и остальные в очередной раз сошли на берег в поисках пищи и воды, на них напало примерно 70 коренных жителей, которых Кардер называет тапинами. Они обстреляли незваных гостей из луков и захватили четырех моряков. Двое скончались в муках от полученных в перестрелке ран. Позднее «наш пинас налетел на скалистый берег и разбился». Из восьми человек выжили только Кардер и его товарищ по плаванию Уильям Питчер. В течение двух месяцев, если верить Кардеру, они питались только фруктами и «ползающими по песку белыми крабами». Не имея доступа к пресной воде, они начали пить собственную мочу. Кувшины, найденные среди обломков разбившегося пинаса, они наполняли на ночь мочой, давали ей остыть и утром выпивали. Через некоторое время они заметили, к своему большому смятению, что их моча стала красной. Они построили плот и смогли доплыть до материка, где наконец нашли вожделенную пресную воду, а также угрей и крабов для пропитания. Обезумевший от жажды Питчер «пил и пил, не зная никакой меры», от чего у него, говоря научным языком, развилась гипонатриемия – опасное для жизни состояние, связанное со снижением уровня соли в крови, известное также как отравление водой. Несчастный Питчер буквально упился водой до смерти, «к невыразимому горю и унынию» Кардера. Тот голыми руками выкопал неглубокую могилу в песке и похоронил человека, которого называл «своим товарищем и единственным утешением». Кардер остался один, но ненадолго. Вскоре он встретил «примерно 30 дикарей, живущих в этом краю… вооруженных луками и стрелами. Они несли с собой две или три большие погремушки, наполненные камнями, и нечто вроде табретов [маленьких барабанов]. Они начали танцевать передо мной на расстоянии примерно мушкетного выстрела, затем остановились и подняли кусок белой сетки из хлопковой пряжи на конце палки высотой в четыре фута». После этого они стали подзывать Кардера, размахивая руками и крича: «Ийори! Ийори!», что, как он понял, означало: «Пойди сюда». Он подошел, и дружелюбная группа из восьми человек, мужчин и женщин, повела его за собой. Они прошли около километра и пришли к другой реке, «где подвесили свои лежанки [т. е. гамаки], привязав их за концы между двух деревьев. Эти лежанки суть нечто вроде белой сетки из хлопковой пряжи, подвешенной в двух футах от земли. По обе стороны от своих постелей они разжигали посредством двух палочек огонь, чтобы обогреваться и отпугивать диких зверей». Разделив поздний ужин, все они «улеглись отдыхать на ночь». Так началось пребывание Кардера среди этих людей. Утром они сняли и свернули свои гамаки, все время выкрикивая: «Тиассо, тиассо!», что означало «прочь, прочь», и прошли, по оценкам Кардера, примерно 30 км в направлении Бразилии, пока не достигли поселения, состоящего из жилищ «наподобие беседок, выстроенных из небольших бревен, сверху и до самой земли покрытых пальмовыми листьями». В этих убежищах без окон с каждой стороны было по 30–40 дверей. В каждую из этих дверей входили и выходили люди. Внутри жил их «верховный правитель» кайоу, которому на вид было около 40 лет, со своими девятью женами. У других мужчин была только одна жена, за исключением тех, кого считали «более доблестными, чем остальных», – им разрешалось иметь двух жен, одна из которых присматривала за детьми, а другая ходила вместе с мужем на войну. Жители поселения хорошо относились к Кардеру. Их предводитель не раз посылал своих подданных с разными угощениями к молодому гостю, чтобы узнать, что ему больше нравится. Ему предлагали «множество видов пресноводной рыбы, разнообразную птицу, всяческие корнеплоды» и некоего «сухопутного зверя», которого Кардер называет армадилло (броненосцем) и у которого, как он обнаружил, «очень хорошее мясо». Поскольку еды было слишком много, чтобы он мог управиться с ней в одиночку, он раздавал излишки благодарным детям, что снискало ему «немалое расположение среди них». В покое и сытости он много месяцев прожил у гостеприимных хозяев, изучая их язык и наблюдая за ними в бою. «Когда я только появился, они как раз отправлялись на войну, вооруженные только луками и стрелами, человек по 300 или 400 за раз». Перебив своих врагов, они крепко связывали одного из них «веревками рука к руке» и волокли его в свою деревню, где привязывали жертву к столбу, «выпивали некий крепкий напиток и плясали вокруг пленного, после чего один из самых сильных в племени тяжелой дубинкой красного дерева одним ударом рассекал ему голову». Чем дальше, тем удивительнее и загадочнее становился рассказ Кардера. Он решил в одиночку пересечь Южноамериканский континент. Спасение от этой самоубийственной глупости пришло к нему в виде 38 коренных жителей, мужчин и женщин, которых он называет тупинамба, – они встретили его и сопроводили в город, население которого составляло 4000 человек (по оценке самого Кардера). При этом все горожане жили в четырех просторных домах, образующих ровный квадрат. На новом месте к Кардеру относились одновременно как к почетному гостю и как к пленнику. Он провел у тупинамба шесть месяцев и выучил несколько слов их языка (например, aipam – маниока). Он настолько сблизился с племенем, что однажды даже участвовал вместе с ними в набеге на врагов, которых он называл вполне правильным именем – тапуи. Позднее, вспоминал он, на поселение совершили набег португальские охотники за рабами, попытавшиеся захватить людей, которые удерживали его в плену. По словам Кардера, охотники за рабами хотели выяснить, смогут ли застать кого-нибудь из «дикарей врасплох», и узнать, что стало с ним: «К этому времени они уже знали, что некоторые из отряда сэра Фрэнсиса Дрейка оказались выброшены на берег и попали к диким людям». Эта часть воспоминаний Кардера, записанных после его возвращения в Англию, вызвала особенно много вопросов – главным образом было непонятно, откуда португальские работорговцы узнали о Питере Кардере, английском юнге? Где они услышали о подвигах Дрейка? Подробности его амбициозного плавания были еще неизвестны в Европе. Впрочем, это неважно, потому что коренные жители убили, зажарили и съели португальских захватчиков. Возможно, Кардер не хотел привлекать к этому излишнее внимание, но факт оставался фактом – он находился в плену у людоедов, а в языке того времени это было одно из самых эмоционально заряженных слов. В то время в Европе только начали появляться первые печатные сообщения о каннибализме в сопровождении жутких гравюр с изображениями расчлененных тел. Бразильский народ тупинамба – племя, у которого жил Кардер, – приобрел скандальную славу именно благодаря этому вопиющему обычаю, и по той же причине им заинтересовался французский философ Мишель де Монтень. В числе наиболее известных работ Монтеня был очерк, посвященный народу тупинамба, где он рассматривал (с безопасного расстояния) их обычаи, которые считал достойной внимания частью природного мира. В сочинении, написанном в 1580 г., Монтень опирался на два недавних отчета: «Всеобщую космографию» Андре Теве (1572) и «Историю путешествия в землю Брезил» Жана де Лери (1578). Сам Монтень никогда не был в Бразилии, но он встречался с тремя бразильцами, приехавшими в Руан по приглашению короля Карла IX, которому в то время было всего 13 лет. Заморских гостей поразило, что «такое множество высоких и бородатых мужчин, могучих и хорошо вооруженных», подчиняется приказам ребенка. Вдобавок их ошеломило крайнее неравенство во французском обществе, где одни «наедались досыта всевозможными яствами», а другие «просили милостыню у дверей, изнуренные голодом и нищетой». Подобное возмутительное положение дел было невозможно в Бразилии, где люди считали себя «половинами друг друга», и бразильцы «находили весьма странным, что эти бедные половины страдают от подобной несправедливости». Под впечатлением от этого альтернативного взгляда на мир Монтень довольно благосклонно описывает образ жизни тупинамба, начав свой очерк с характеристики их «страны с весьма приятным и умеренным климатом», где люди крайне редко болеют – в отличие от Европы, регулярно опустошаемой эпидемиями чумы и других болезней. В его изображении тупинамба ведут почти райскую жизнь, имея «великое изобилие рыбы и мяса, ничуть не похожих на те, которые есть у нас, и не прибегая ни к какой другой хитрости, кроме приготовления их на огне». Но у этого безмятежного природного существования есть свои недостатки – так, тупинамба застрелили из луков первого появившегося перед ними всадника лишь потому, что никогда раньше не видели ничего подобного. Тем не менее Монтень по-прежнему находил, что многое в их жизни достойно восхищения. Его описание города тупинамба совпадает с другими источниками: «Их дома очень длинные и вмещают двести или триста душ. Сверху они покрыты полосами из коры больших деревьев: эти полосы одним концом касаются земли, а другим концом наверху опираются друг на друга, как в некоторых наших амбарах». Он упомянул отличительную особенность их культуры – гамаки «из хлопковой пряжи, подвешенные под крышей, наподобие тех, что есть на наших кораблях; у каждого мужчины есть собственный гамак, а жены спят отдельно от мужей». Монтень так любил гамаки, что даже завел один у себя дома. Тупинамба ели всего один раз в день, а в остальное время пили отвар из корня какого-то растения, «по цвету похожий на наш кларет». По его словам, «целый день они проводили в танцах» (или так казалось). Пока молодые мужчины охотились, женщины варили бордовый напиток. От своих «жрецов и пророков», как Монтень называл старейшин, народ требовал «лишь двух добродетелей: стойкости в битве и привязанности к своим женам». Но если кого-то из них постигнет неудача, ему придется дорого за нее заплатить: «Его поймают, разрубят на тысячу частей и проклянут как лжепророка». Военное дело народа тупинамба напоминало Монтеню о воинах древности: «Они ведут войны с народами, живущими за горами, в глубине этих земель, и отправляются на бой совершенно нагими, не имея другого оружия, кроме луков или заостренных на конце деревянных мечей… Поразительно, какую твердость они проявляют в своем соперничестве, которое заканчивается всегда резней и кровопролитием». По окончании боя «каждый приносит в качестве трофея голову убитого им врага и вешает ее над входом в свое жилище». Странная манера тупинамба обращаться с пленными, вероятно, очень насторожила бы Кардера, если бы он знал об этом обычае. До поры до времени тупинамба оказывают пленнику всяческое гостеприимство, но затем связывают ему руки веревками и «убивают его своими мечами. Сделав это, они жарят его и съедают, а некоторые куски отсылают в подарок своим друзьям». Смысл этого обычая, сообщал Монтень, не в стремлении насытиться. Скорее он представлял собой «крайнюю степень отмщения». Прибывшие португальцы «усовершенствовали» эту практику: они закапывали своих пленников по пояс в землю, расстреливали их из луков, а затем вешали. Из-за этого тупинамба считали их «гораздо большими мастерами всякого рода злодеяний, чем самих себя», и научились подражать «португальским способам казни». Но Монтень не торопился осуждать бразильский народ тупинамба. Он старался постичь их образ жизни, который был, по его мнению, куда более цивилизованным, чем европейские или античные обычаи. «Мы с ужасом взираем на их дикие привычки, но мне искренне жаль, что, осуждая их пороки, мы так слепы к своим недостаткам». Он продолжал: «Я думаю, поедать человека живым – куда большее варварство, чем поедать его мертвым. Варварство – казнями и пытками рвать на части еще не лишившееся чувств тело [как это было принято почти во всех странах в Европе], поджаривать человека на медленном огне, бросать его на растерзание собакам и на съедение свиньям… и, что еще хуже, делать все это под предлогом благочестия и религиозного рвения». Этих людей можно было назвать варварами, доказывал он, но «лишь в отношении законов разума, а никак не в сравнении с нами, превосходящими их во всяком варварстве». По сравнению с европейцами тупинамба «ведут свои войны с полным благородством и великодушием». «Благородный дикарь» Монтеня, на первый взгляд менее развитый, чем европейцы, в действительности стоял в его глазах выше их, в то время как цивилизация, особенно в Европе, с течением времени не развивалась, а деградировала. После того как Кардер прожил среди тупинамба около шести месяцев, в его одиссее наметился еще один невероятный поворот: «Король [кайоу] попросил меня пойти с ним на войну против его врагов тапуи». Кардер согласился и, прежде чем они выступили в поход, показал своим хозяевам, как сделать щиты из коры дерева «для защиты от стрел; их мы изготовили несколько сотен, и к тому же я посоветовал им выстругать около двух сотен дубинок. После того как это было сделано, мы в количестве семисот человек двинулись вперед». На следующий день его практические советы сыграли в сражении решающую роль. «Мы напали на город около четырех часов утра. Противник стоял в обороне, осыпая нас стрелами, которые, однако, имели мало пользы, поскольку мы укрывались нашими щитами. Поработав вдобавок дубинками, мы немедленно уложили на землю не меньше двухсот человек, а остальные, за исключением примерно двадцати, скрылись в лесу». На следующий день вождь «велел зажарить множество поверженных тел на углях и съесть». Кардер сообщил любопытные подробности: «Следует заметить, что сколько людей убивают эти дикари, столько дырок и будет у них на лице. Они прокалывают сначала нижнюю губу, затем проделывают дырки в щеках, потом в бровях и, наконец, в ушах». Эти ритуальные увечья позволяли вести счет жертвам, к числу которых добавились и «те двадцать пленников, которых мы привезли домой и [которые] были впоследствии убиты, зажарены и съедены». Это был не единственный случай, когда Кардер стал свидетелем людоедства. Примечательно, что Кардер во время пребывания у типинамба уже считал, что коренные жители в каком-то смысле принадлежат ему. Спасательная миссия пошла не по плану. Хозяева Кардера захватили нескольких португальцев и африканцев, «и после того, как они признались, с какими намерениями пришли сюда, им раскроили черепа дубинками, поджарили и съели». Наконец Кардер почувствовал, что с него довольно жизни на лоне дикой природы. Он попросил кайоу отпустить его, «чтобы попытаться высмотреть какой-нибудь английский или французский корабль, который сможет перевезти меня на родину». Правитель не только согласился, но и дал Кардеру четырех человек в сопровождение. Им предстояло дойти до восточного побережья Бразилии – около 3700 км через неизведанные дебри, кишащие ядовитыми насекомыми и змеями и населенные враждебными племенами. В одном из наиболее сомнительных пассажей своего рассказа Кардер сообщил, что в конце концов пришел в Баию, то есть прошел через весь континент. Маловероятно, что он смог преодолеть пешком такое расстояние. Возможно, он доплыл в Баию морем, обогнув мыс, что, безусловно, было не менее замечательной авантюрой, чем путешествие по суше. Так или иначе, Кардер не оставил ни малейшего намека о том, как ему удалось совершить этот подвиг. Новые известия о Кардере появились, когда его обнаружил португальский мореплаватель, искавший Дрейка. Вместо этого он наткнулся на Кардера и еще шестерых человек, раненных стрелами. Они скрывались в убежище где-то на побережье Бразилии. Португальцы зачарованно выслушали рассказ молодого человека, который плавал с английским пиратом Дрейком и рассказал им о том, как их флот в составе десяти кораблей сел на мель, а потом огромный галеон с четырьмя сотнями солдат и сотней пассажиров потерпел крушение. Из слов Кардера создавалось впечатление, что в лесу притаились сотни переживших кораблекрушение англичан, и они могли в любой момент напасть. На самом деле такого флота, конечно, не существовало. Португальцы какое-то время держали Кардера под стражей, но затем его взял на поруки некто Антонио де Паива, который «хорошо говорил по-английски, любил наш народ и привел меня прямо в свой дом. Этот Антонио де Паива, проникнувшись ко мне жалостью и посоветовав мне не раскрывать себя… привел меня к губернатору, которого звали Диего Ваз». Однако губернатор сразу же приказал бросить Кардера в тюрьму, а затем отправить его в Португалию, чтобы там он провел остаток своих дней в заточении. Кардер возразил, что «сам разыскал их, пришел добровольно и отдал себя в их руки, сложив свое оружие к ногам одного из их народа». Довод сработал, и две недели спустя его освободили и снова передали под опеку де Паивы, а чиновники направили в Португалию запрос, «чтобы узнать, как королю будет угодно поступить в отношении меня». Ответа пришлось ждать более двух лет. За это время Кардер успел поработать «надсмотрщиком над неграми и дикарями, которые принадлежали моим друзьям и были заняты посадкой и уборкой сахарного тростника, а также имбиря, который там растет очень хорошо». Кроме того, он занимался «рубкой бразильского дерева [цезальпинии] и сплавлял его по рекам на плотах в порт, где его грузили на корабли, и наблюдал за тем, как собирают хлопок, выбирают из него семена и упаковывают его, а также наблюдал за сбором индийского стручкового перца, белого и красного». Позже он пустил в дело свои навыки лоцмана и водил корабли, принадлежащие Антонио де Паиве, вдоль Атлантического побережья от Сальвадора до Ильеуса, Порту-Сегуру и Рио-де-Жанейро. Все это время он ждал того дня, когда корабль увезет его в тюрьму в Португалии. Де Паива выразил сожаление, что больше не может ничем помочь Кардеру, «но любезно предложил доставить меня к месту назначения». В каком-то смысле Кардер действительно решил воспользоваться этим предложением. «Я взял его судно и четырех его негров и притворился, будто иду в море ловить рыбу», – рассказывал он. Когда он сошел на берег, а четырех его товарищей по плаванию спросили, что они тут делают, они, «ничего отнюдь не зная о моем намерении, ответили, что их занесла сюда свирепая непогода». Затем они «вернулись домой со следующим попутным ветром, а я тайно остался». Через несколько месяцев ему удалось попасть на корабль с восемью англичанами и 14 португальцами, отплывший, скорее всего, из порта Ресифи, основанного за 40 лет до того. Когда по пути в Португалию корабль в районе Азорских островов столкнулся с двумя английскими военными кораблями, Кардер сдался им «в качестве законного трофея». Он снова оказался под стражей, но на сей раз в Англии.