ЛЮДИ И РОЛИ — Снимай! — сказал Забирухин. — Что-что? — не понял стоявший рядом главный оператор Морозов. — Начинай снимать туман! Как он сгущается, сгущается, сгущается… Как клубятся эти зайчики, как сквозь них пробиваются солнечные лучики! Главное — не упусти момента, когда туман начнет заволакивать теплоход. И задействуй всю аппаратуру. Всю, понял?! Заметив нерешительность на лице своего давнего друга, Семен Семенович рассердился: — Лешка, ты чего, не врубился? Сама природа преподнесла нам сюрприз! — Ты хочешь использовать… — На лице главного оператора появилась улыбка. — Хочу, хочу! Должен! Давай, пошевеливайся! А я пойду к капитану, попрошу связаться с метеорологами. Узнать прогноз. В метеобюро капитану подтвердили, что уже через час Подмосковье накроет плотная шапка тумана, а над Московским морем видимость упадет до нулевой. Пока капитан пытался выяснить у «ветродуев», долго ли продержится туман, пришел приказ из Пароходства всем судам, находящимся в акватории, встать на якорь и каждые три минуты включать ревун. Послание, полученное по телетайпу, дополнил по голосовой связи прокуренный, хриплый голос: — Мужики, включите на бортах всю иллюминацию, какая имеется. Береженого Бог бережет. — Сам начальник Пароходства решил нас поучить, — прокомментировал капитан Тучков. — И обернувшись к стоящему рядом старпому, спросил: — Все слышал? — Так точно, Владимир Макарыч! — молодцевато откликнулся старпом. — Принял к исполнению! Старпом был высок, строен, форму носил с подлинным морским шиком и пользовался успехом у женщин из киногруппы. У Семена Семеновича при встречах с ним, а сталкивались они на палубе по несколько раз на дню, появлялось желание пропеть ему слова старой нехитрой песенки: Ты, моряк, красив сам собою, Тебе от роду двадцать лет… Но всякий раз он себя одергивал. Боялся, что кто-нибудь поймет его превратно. — Ты, Василий, электричества не жалей, — добавил капитан. — Видал, как заворачивает? Раньше можно было всю ночь обойтись подсветкой салона и ревуном. А теперь?! Яхты-шмахты, глиссеры, моторки. И днем и ночью гоняют как ошалелые. Слыхал, как «Бороде» глиссер борт протаранил? — Угу, — кивнул старпом. «Бородой» звали капитана Зорькина, носившего шкиперскую бородку. Историю про то, как в борт красавца лайнера «Конституция», на котором он капитанствовал, врезался на высокой скорости прогулочный катер московского олигарха, знали все. Катер разворотил борт «Конституции» настолько основательно, что лайнеру пришлось идти в речной порт с довеском: механики, прибывшие на спасательном буксире, не смогли вытащить катер из бортовой пробоины. Тела олигарха и его подруги оказались в пустовавшем на тот момент танцевальном салоне «Конституции». А вот их головы, срезанные обшивкой судна, так и не нашли. ТУМАН СГУЩАЕТСЯ — У, Витек, и повезло же нам! — восхищенно сказал Лапушкин. Некоторое время они молча прислушивались к коротким надрывным всхлипам, доносившимся из тумана. Все ревуны на теплоходах были одинаковые. А мелодии — если только этот рев можно было назвать мелодией — разные. Одни — басовитые и сочные, другие тоже басовитые, но натужные, словно простуженные осенней сыростью. — Позвоним Жемердею по мобиле, — сказал Макаркин. — Узнаем, как хрипит этот шип. Всего и делов-то! — Братан! На катере GPS имеется, — вспомнил Лапушкин и посмотрел в конец пирса. Туда, где был пришвартован катер. Но его уже не было видно. Минуту назад они наблюдали, как подельники покуривали и пили пиво у трапа, ведущего на катер, а сейчас туман накрыл и сам катер, и кайфующих парней, и пирс. — Думаешь, эта прибамбашка и гудки различает? — с иронией спросил Макаркин. Но собеседник подвоха не почуял. — Гудки вряд ли, а «корыта» определит в лучшем виде. Чего бы ради Пилсудский дорогой навигатор на катере завел? «Пилсудский» — была кличка давно разжалованного вора в законе Ромека. Когда Ромек бывал в отъезде, Лапушкин распоряжался катером, по своему усмотрению. — Сейчас вызвоню Жемердею. Лапушкин достал из кармана черной куртки мобильник, набрал номер. Подсветка телефона расплылась в густом тумане голубым мерцающим пятном. — Кончай отсвечивать, Лапа! — обеспокоился Стах. — А то прикатит какой-нибудь любопытный ментяра. Лапушкин прикрыл мобильник отворотом куртки. Прошло не меньше минуты, прежде чем Жемердей ответил: — Ну?! — Почему вальсов не слышно? — А! Это ты. Трудящим подали ужин. Омаров-крабов, под каким-то соусом. Я в этот соус… — прошептал Алик совсем тихо. — Ну, ты меня понимаешь? Лапушкин заржал: — Вот отмочил, кореш! Макаркин ткнул его кулаком в бок: — Узнай про гудок и отключайся. Развел бадягу! — Твой «шип», как сигналит? — Неквас скомандовал отменить сигналы. Бабы от них нервами страдают. — Вот, блин! — расстроился Лапушкин. — Как же мы… — Не дрейфь. Через полчаса на палубе танц-пляс начнется. Слышно будет аж по всей Москве. Сожрут «бобры»[15] своих омаров и врежут. Мне стюард шепнул — стриптиз крутой будет. — Мы им летку-енку[16] на ать-два сорганизуем! — Кончай, ветрогон! — Стах опять толкнул парня в бок. Теперь уже посильнее. Тот ойкнул. — Чего там у вас? — удивился Жемердей. — Все тип-топ. Не напрягайся. У тебя все штатно? — «Рисую и секу». Лапушкин отключил телефон: — Все у них о'кей! Жемердей вывесит над трапом красный фонарь. — Красный фонарь? — Ну да. Красный! — хохотнул Лапушкин. — Прикольно, да? В самый цвет, бляха-муха! Как подумаю о банкирских телках, у меня ярики ломить начинает! — В таком тумане даже красный фонарь только с близкого расстояния можно заметить, — сердито бросил Макаркин. Он всегда придерживался правила: не говори гоп, пока не перепрыгнешь. — О чем базар? Сначала попробуем прозондировать этим самым… Черт! Все время забываю, как прибор называется! Ведь только что называл! — GPS он называется! — буркнул Макаркин. И подумал о том, что приятель небось не знает, с какой стороны подойти к этому навигатору. — Если не получится — пойдем на музыку. Нам же проще. Попробуй, один гудок от другого отличить. — В голосе Лапушкина чувствовалась обида. Удар в бок, которым наградил его Стах, оказался болезненным. — Ты не обижайся. — Макаркин почувствовал напряг, и решил повиниться. Он считал, что перед серьезным делом не гоже ссориться. — Рука сорвалась. В тумане не рассчитал. «Ты в тумане можешь и перо в бок всадить. А потом скажешь, что “рука сорвалась”», — подумал Лапушкин и поежился. Не то, от насыщенного влагой и едким дымом воздуха, заползающего под одежду, не то от мысли: этому волчаре кирюху замочить, что в воду плюнуть. Только скажи, что-нибудь поперек.