Фризе от слова до слова переписал обесцвеченный временем ветхий документ в тетрадочку, сунул ее в задний карман джинсов и с удовольствием покинул читальный зал Публички. Что бы ни говорили педанты, долгое сидение в читальном зале противопоказано нормальному студенту. Вспоминая сейчас эту тетрадочку, наверное, уже тоже тронутую временем, он ясно, во всех деталях, представил себе зеленый сквер перед Александринкой, пеструю толпу туристов, фотографирующихся у памятника матушки Екатерины. Припекало июльское солнце. На Невском, напротив театра Комедии, водитель троллейбуса пытался водворить на место соскочившие с проводов «усы». «Усы» сопротивлялись, возмущенно искрили. Владимир высмотрел в сквере скамейку на солнцепеке и с удовольствием откинулся на спинку. В те времена сквер у Александринки еще не стал местом свиданий «голубого» поколения и, можно было не опасаться, что к тебе «подвалит» какой-нибудь вальяжный его представитель… Пересказав Завещание Анатолия Кони, Фризе вдруг подумал: и каким же был итог тщательно продуманному, благородному порыву завещателя? Что получили от его благотворительности калеки, беспризорники, нуждающиеся писатели и судейские работники? Родственники и любимые женщины? Ровным счетом ничего. «Сгорели» деньги в Волжско-Камском банке и на счете № 6332 в Петроградской конторе Государственного банка России. Превратились в никому не нужные бумажки билеты внутренних займов. «Движимое имущество», антиквариат Кони распродал, чтобы не умереть с голоду в революционные лихие годы. Остальное — даже ордена и медали Академии наук! — реквизировали чекисты. Время распорядилось по-своему, вопреки воле завещателя. Недаром в Священном Писании сказано: живи сегодняшним днем. А в народе живет присловье: не оставляй на завтра то, что можешь съесть сегодня. «А разве со мной такое не может случиться? — рассуждал Фризе. — Жизнь — это вечное повторение. Что с того, что банки, в которых будут лежать мои деньги, называются иначе: Сосьетэ-Женераль, Бэнк оф Нью-Йорк, Сбербанк? И придут ко мне не чекисты, а ребята в масках из какого-нибудь УБЭПА или УБОПА? Какой же выход?» Захочешь, кому-то помочь — помогай сейчас. Не медли. Не жди, конечной остановки! А, может быть, уехать и посматривать на «ребят в масках» издалека, в хрониках новостей? — А ты знаешь, что дома у Набоковых стоял небольшой бюст Кони? И молодой Набоков сравнивал в книге воспоминаний «Другие берега» великого юриста с унылой обезьянкой? — спросил сыщик. — Да? — чувствовалось, что эти слова неприятны девушке. Она и знать не знала, кто такой Набоков. И что это за книжку «Другие берега» он написал. Фризе-то нарисовал ей совсем другого старца. И впервые за несколько лет общения со своим «любимым Владимиром Петровичем» она усомнилась в его искренности: «Небось положили бы перед ним миллион, взял бы не раздумывая. А все эти разговоры — в пользу бедных! Философия». А перед глазами Фризе опять возник унылый лик старого либерала. И пожелтевший от времени, исписанный старческим почерком лист бумаги. Ему показалось чудом, когда в архиве Владимир взял его в руки. Столько бурных лет прошло, а он сохранился! И не оставляло ощущение, что бумага еще сохранила тепло рук, которые писали на ней. Это был листок бумаги, разделенный пополам вертикальной чертой. Вверху заголовок: «Аргументы за и против моего отъезда за границу». Слева — аргументы за отъезд, справа — против: «Переселяясь за границу, я обрек бы себя на тяжкую тоску по родине и оставил бы многих дорогих мне людей». «Не оставляя родину-мать, как добрый сын, я составил для многих нравственную опору и дал повод русской интеллигенции неоднократно доказать, как она ценит мое присутствие среди “униженных и оскорбленных”». Фризе усмехнулся: «Да, до “нравственной опоры” мне далеко. А мое отсутствие среди униженных и оскорбленных, заметит лишь пара добрых девушек. Да Женька Рамодин …может быть». А если уеду… ДЮЙМОВОЧКА Следователь Прокуратуры Центрального округа Надеждина Галина Романовна, Дюймовочка, как звал ее Фризе, собралась купить красивый французский костюм. Она наглядела его в одном из бутиков ГУМа. Но сберкнижка, на которую начислялась зарплата, осталась в квартире Владимира Петровича. У своего дяди, майора уголовного розыска Конева, он, кстати, уже был подполковником, Дюймовочка денег просить не стала: не отдала еще прошлый долг. Оставалось одно — покрепче сжать зубы и пойти в квартиру Фризе — вдруг его дома не будет? Как обращаться с сигнализацией, Галина знала. Она походила по двору, посмотрела на окна. Окна как окна. Не занавешены, а день уже близился к концу, с запада светило прямо в окна жгучее не по времени солнце. Машины Владимира Петровича, белой, как заяц-беляк, во дворе не было. Но это еще ничего не значило — Фризе иногда оставлял свою бээмвэшку где-нибудь на платной парковке. Если собирался пообедать в ресторане. А делал он это часто. Дюймовочка вспомнила, как они то обедали, то ужинали в ресторанах. В гостинице «Метрополь», в ресторане Бизнес-центра, то еще где-нибудь. Ее приятель любил хорошую кухню. Дюймовочка вошла в подъезд и нажала кнопку лифта. Пока кабина отщелкивала этажи, Галина приготовила ключи. Звонить в дверь она не собиралась. Будь что будет. Возьмет свою сберкнижку, кое-какие мелочи туалета — и до свидания. Разговаривать с Фризе она не будет: сожмет покрепче зубы, положит связку ключей на маленький столик в прихожей и легонько прикроет за собой дверь. Пускай не думает, что она на него рассердилась. Просто перегорело. Что уж тут сердиться? В квартире была включена сигнализация. Красный огонек на пульте напоминал об этом. Когда Дюймовочка набирала номер телефона милиции, неожиданно для себя разволновалась. Но ответившая дежурная голос ее знала и вежливо сообщила, что квартира с охраны снята. «Только бы не пришел Владимир Петрович, — подумала девушка. А сердце трепыхнулось и продиктовало совсем другое: — Вошел бы сейчас Володенька, обнял, побаюкал». Но она откуда-то, непонятно откуда, знала: Фризе не придет. Неясное ощущение пустоты возникло в ней. Словно воздух был разряжен так, что оставалось только несколько глотков, чтобы остаться в живых. Ей сделалось страшно. Дюймовочка прошла в кухню. Здесь, как всегда, все блестело чистотой. И было теплее, человечнее. Галина подошла к столу, на котором стоял кофейный агрегат. Владимир готовил в нем кофе-эспрессо. Она прикоснулась ладонью к хромированной поверхности кофеварки: она была чуть-чуть теплая. «Кофеек-то заваривал, — подумала она, светлея. — Без кофе Владимир Петрович ни шагу». Столько в этой квартире с ней произошло хорошего! Здесь впервые Галину назвали Дюймовочкой. Она помнила, как Фризе сказал: «Ты моя Дюймовочка!» Она где-то уже читала, в каком-то романе, про главную героиню, которую звали Дюймовочкой. Но Владимир Петрович только скривил губы и сказал: — А ты никогда не читала сказку про эту маленькую девочку? — Ой! Недавно читала. Там Алиса подумала: «И еще я стала прямо Дюймовочкой какой-то!» — Там дюймовочка с маленькой буквы, а ты у меня с большой! — И покачал головой. Фризе не пришел. Галина взяла из книжного шкафа сберкнижку и удивилась: книжка была толще, чем обычно. Вместо одной сберкнижки там были две. Вторая — новенькая. Раскрыв ее, Дюймовочка прочитала свои фамилию, имя и отчество, но сумма, вписанная в графу «поступления» выглядела нереально. Нули, нули, нули… И одна единица. Один миллион ЕВРО. Остальные графы были девственно-чисты. Галина почувствовала, что ноги у нее стали совсем слабыми, а коленки задрожали. Она села прямо на гладкий, отлакированный пол. БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ ТРЕБУЕТ ЖЕРТВ Шоссе сделало поворот влево и пошло под уклон. Вдалеке мелькнули золотые колокольни Сергиевой лавры и тут же исчезли из поля зрения, когда машина вновь пошла на подъем. Фризе считал, что ни один из переименованных советской властью городов не соответствовал настолько своему новому названию, как Загорск. Въехал на гору — и вот он, Загорск, открывается перед твоим взором. И кто помнил, что назван он так в честь одного из секретарей московского партийного комитета, погибшего в самые первые революционные годы? Разве что туристы, случайно заглянувшие в небольшой сквер, где установлен памятник Владимиру Михайловичу Загорскому. Да и настоящая фамилия у Владимира Михайловича вовсе не Загорский, а Лубоцкий. Но вот новое имя города, начавшее после переименования самостоятельную жизнь, как нельзя лучше подходило к нему. Но Фризе грело исконное название — Сергиев Посад. Произнесешь его — и непременно отзовется в душе сама мать История. Сергий Радонежский прежде всего. И художник Нестеров с его «Видением отроку Варфоломею». Или вспомнятся стихи, никакого отношения к Сергиеву Посаду не имеющие, но такие певучие: Город чудный, город славный, Ты вобрал в свои концы, И посады, и деревни, И лачуги, и дворцы. Сыщик мчался в лавру, где ему была назначена встреча с Патриархом всея Руси. Финансовые формальности были улажены. Самая главная бумага — генеральная доверенность — или авизо? — Фризе так и не разобрался в нюансах — была подписана председателем Сбербанка. Вчера в его огромном кабинете Владимир испытал непонятный дискомфорт. И дело-то было проще пареной репы: поставить завитушку на документе, удостоверяющем открытие Особого целевого счета и переводе на него принадлежащих Фризе средств. Право распоряжения этими средствами — до последнего евро — даритель предоставлял Церкви. Массивная авторучка хозяина кабинета — Владимиру показалось, что она сработана из чистого золота, — лежала на красноватой столешнице необъятного письменного стола. Ожидая, когда же председатель подпишет документ, Фризе пытался подсчитать количество годовых колец на ней, но все время сбивался со счету. «Небось изготовили из какого-нибудь баобаба, — с уважением подумал сыщик про стол. — Стоит не меньше, чем загородный коттедж». Банкир раза три перечитал документ и крутанул свое золотое орудие труда. Авторучка с минуту вертелась волчком по баобабовой столешнице. Фризе подумал: а как же с центробежными силами? Не выльются чернила? Не вылились. Когда председатель, сняв колпачок, взял ручку «на изготовку», на пере не было ни единой капельки. «Ну, с Богом!» — хотел сказать сыщик, но постеснялся. — Вы окончательно решили передать всю сумму Церкви? — спросил банкир. Владимир вздохнул. Уже столько начальников задавали ему этот вопрос! И всякий раз намекали, что Правительство или какой-нибудь Общественный фонд распорядится его деньгами не хуже, чем церковные иерархи. — Да, господин председатель. Окончательно и бесповоротно. Передам Патриарху эту цыдулю и вздохну с облегчением. Деньги на психику сильно давят. Вам, наверное, это известно лучше, чем мне. Банкир поморщился. — Ну, как этот документ еще иначе назовешь? — попытался оправдаться сыщик. — Цыдуля и есть цыдуля. Такого отношения к генеральной доверенности в миллиард евро, — или все же авизо? — председатель не одобрил. Он подчеркнуто небрежно расписался и пододвинул Фризе бумагу. А сейчас эта бумага лежала в кожаной папочке, а папочка в кейсе, запертом на кодовый замок и покоящемся в секретном отделении любимой сыщиком бээмвушки. Но даже из своего тайного укрытия она грела Владимиру душу. От мыслей о скором разрешении «дарительной» проблемы Фризе отвлек резкий милицейский свисток. Владимир затормозил и, съехав на обочину, остановил машину. «Форд» дорожно-постовой службы остановился в пяти метрах прямо перед его БМВ. Из «форда» вышел капитан и вразвалочку двинулся к Фризе. Никаких грехов за собой сыщик не чувствовал, поэтому спокойно ожидал, когда мент приблизится. — Капитан Иезуитов! — небрежно махнув ладонью в направлении фуражки с высоким околышем, представился гаишник. — Позвольте взглянуть на ваши права.