Он за ней следил, она это чувствовала. Значит, в дом возвращаться нельзя. Пока нельзя. Деваться некуда – нужно идти вперед. Добравшись до гаражей, изображая спиной беззаботность, Джесс нырнула в заросли, как той ночью, когда скрылась от Доджа. Что подумал этот парень? Конечно, принял ее за неадекватную бродяжку. В лучшем случае. А в худшем ему уже доподлинно известно, кто она такая и чем занимается. Какую он там компанию представляет? Явно что-то юридическое. Джесс запаниковала. Нет, стоп. Парень сказал, что ему нужна информация о старой леди. О леди, которая жила в этом доме. Продравшись сквозь заросли к мусорным бакам, Джесс остановилась, сняла туфлю, дала отдохнуть намозоленной пятке. Эх, надо было подыграть, прикинуться местной, спросить имя женщины. Может, этот парень тоже ищет миссис Торн? У Джесс защемило сердце: то ли от возбуждения, то ли от тревоги. Она сама хочет отыскать миссис Торн. Она у миссис Торн в долгу – за печенье с инжиром, за рисовый пудинг, за пальто и туфли. Джесс сама себе пообещала приложить все усилия, чтобы выйти на след миссис Торн и вручить ей письмо утраченного возлюбленного. Если поисками занят еще один человек, шансы на успех, пожалуй, удваиваются. И это хорошо. А все-таки странное ощущение. Будто у Джесс все права на миссис Торн, даром что о ней ничего не известно. Даже самые элементарные вещи – как ее имя, какова она собой, жива ли вообще. Джесс знает только одно: миссис Торн когда-то любила американского летчика Дэна, а он любил ее. И любит до сих пор. Джесс шла наугад, желая протянуть время, выждать, когда можно будет вернуться в дом. Неожиданно перед ней, на противоположной стороне улицы, выросла церковь. Старое здание, сейчас так не строят. Громоздкая квадратная башня, закопченные серые стены, вывеска: «Храм Всех Святых. Мы рады каждому». Распорядок служб, часы, когда можно получить святое причастие. Вспомнив о буклете из этой церкви, найденном в груде писем и рекламок, Джесс неожиданно для себя стала пересекать улицу. Крыльцо было засыпано палыми листьями и пакетами из-под чипсов, стены густо заклеены объявлениями. Стряхнув с волос морось, Джесс долго напрягала глаза, отыскивала упоминание о мисс Прайс в расписании дежурств и в перечне кураторов воскресной школы. Поиски успехом не увенчались. Дверь в главное здание была приоткрыта, Джесс осторожно заглянула. Просторный пустой зал, вдалеке, в нефах, тускло светят массивные стеклянные лампы. Джесс толкнула дверь, проскользнула внутрь. Робкие шаги тотчас вызвали под сводами эхо. Перед лицом Джесс подрагивал парок, ею же и выдыхаемый. К запахам холодного камня и полироли примешивался аромат кофе. На тесном пространстве за последним рядом скамей кто-то пытался создать этакий домашний уголок: постелил красный ковер, притащил пару плетеных стульев, прибил полку для книг, поставил желтый пластиковый контейнер с игрушками. Сбоку помещался кухонный стол; на нем-то и стояла кофеварка. Влекомая ароматом, Джесс приблизилась и увидела тарелку печенья. К стене была прикноплена бумажка, размашисто написанная явно рукой священника: «Не стесняйтесь – угощайтесь!» Джесс плюхнула свой пакет на плетеный стул, огляделась. Никого. Перечитала записку, подумала, не розыгрыш ли это. В любом случае соблазн выпить горячего сладкого кофе был слишком велик. Тут же нашлись чашки с блюдцами. Джесс налила себе кофе, взяла печенье, затем еще одно. Потянулась за третьим, но тут раздались торопливые шаги, и Джесс уронила хрупкое лакомство. – Я смотрю, вы нашли угощение. Ешьте, ешьте. Надеюсь, кофе еще можно пить – я сварил его в обед. Самое яркое в говорившем был его джемпер – размеров на пять больше, чем надо, в косую пеструю полоску. Вторым номером шла улыбка – широченная и ослепительная на фоне темной бороды. – Спасибо. Кофе очень вкусный. – Тогда наливайте еще. Если, конечно, вы похвалили его не из одной только вежливости. Сегодня не будет ни репетиции хора, ни других мероприятий. Не выпьете вы – я просто вылью остатки. Меня, кстати, зовут Тони. Тони Палмер. Тони протянул руку для приветствия. Джесс неловко пожала ее, стараясь не коситься на вырез джемпера, хотя ей хотелось узнать, что под ним – пасторский круглый воротничок или обычная мужская сорочка. Для викария Тони был чересчур дружелюбен. Чересчур прост в общении. – Вы служите здесь… – Правильно, викарием! – Он налил себе кофе, положил на блюдце печенюшку. – А вас как зовут? Впрочем, можете не отвечать, если не хотите. Джесс действительно не хотелось отвечать, но, поскольку она пила кофе, сваренный Тони Палмером, и ела его печенье, отказ выглядел бы грубо. – Меня зовут Джесс. Джесс Моран. – Рад познакомиться, Джесс. Добро пожаловать в храм Всех Святых. Даром что в такую холодный вечер, как нынче, я первый готов признать: наша церковь – не самое приятное место. Палмер нарочито поежился в своем кошмарном джемпере и снова улыбнулся. Улыбка была очень милая, однако Джесс не дала себе раскиснуть. Незачем преподобному Палмеру обольщаться на предмет ее набожности. Это правда, они с бабулей не пропустили ни одного выпуска «Благодарственных псалмов»[6], но смотрели передачу ради собственно псалмов. Всегда пели вместе с хором (дело облегчала бегущая строка внизу экрана). Именно так Джесс поняла, что у нее есть голос. Саму службу бабуля не жаловала. Говорила, в церкви полно досужих теток, им больше заняться нечем, кроме как букеты у алтаря ставить да кости перемывать тем, у кого забот полон рот, кто за выживание борется. Джесс пожала плечами: – Вообще-то я не религиозна. Я просто… шла мимо. – Не смущайтесь. Люди приходят сюда по разным причинам. Мы привечаем каждого. Кроме тех, конечно, которые норовят стащить подсвечник. Всем прочим я рад, не важно, приходят ли они поговорить, посидеть в тишине или выпить чашку весьма посредственного кофе. Церковь, знаете ли, нуждается в людях. Без них это просто каменная коробка. Тони Палмер отхлебнул кофе и с грустью добавил: – Пропала нынче у людей потребность посещать церковь. Вот мы и стараемся, приваживаем их. Придумали занятия для малышей, клуб книголюбов, кружок рисования и прикладного искусства, обеденный клуб для пожилых. Заметьте: я ни разу не сказал слово на букву «Б». – Тони возвел очи горе и одними губами произнес: «Бог». Джесс немного оттаяла. Фраза «обеденный клуб для пожилых» напомнила ей о цели ее прихода. – Вы, случайно, не встречали мисс Прайс? Это одна пожилая леди. Может, она приходит к вам в клуб? – Мисс Прайс… Вроде знакомое имя. Вряд ли мисс Прайс ходит к нам обедать. Впрочем, я здесь всего полтора года служу, возможно, она бывала здесь раньше. Это ваша родственница? Джесс поставила чашку, покачала головой. – Так, одна знакомая. И то не моя. Ладно, проехали. – Она подхватила свой пакет. – Спасибо за кофе. И за печенье. – Приходите еще. Преподобный провожал ее взглядом, и Джесс старалась не хромать, насколько позволяли туфли и больная лодыжка. Она приближалась к двери, когда Палмер окликнул ее: – Джесс, погодите. Я тут подумал… Она обернулась. Палмер шел к ней, пальцем постукивая себя по нижней губе. – Не знаю, насколько у вас плотный график, но если выкроите время, приходите к нам в обеденный клуб. Возможно, кто-нибудь из завсегдатаев помнит вашу мисс Прайс. По понедельникам и четвергам, в холле. – Палмер широко улыбнулся. – Я хотел сказать, обеденному клубу не повредит толика молодой крови. Знаете, как взбодрятся наши старички, когда увидят вас? Разумеется, вы тоже сможете бесплатно подкрепиться. Мы подаем горячие блюда, еды вдоволь. Словом, мы вас ждем. И он погладил брюшко, что намечалось под джемпером. – Ладно. То есть спасибо. Джесс хотела выдать отговорку, но голод был слишком мучителен, а перспектива бесплатно поесть горячего супу или рагу слишком заманчива, чтобы отказываться. Лишь на улице она поняла, что Палмер просек эти обстоятельства. А про молодую кровь и бодрых старичков наплел, чтобы не спугнуть Джесс. На душе стало муторно. Глава 4 1942 год Осенние дни становились все короче. К пяти часам Стелла устала от потемок в доме. Небо все еще расцвечено розовыми полосами, волнистый (из-за черепицы) контур церковной крыши чернильно четок. Кружевная вечерняя легкость вместо дневной громоздкости. Теперь, в войну, осенние закаты – роскошь. Как роскошь апельсины, шоколад и мыло. Стелла вышла в коридор. В кабинете мужа почти целый день сидели люди. Час назад Стелла отнесла гостям чай и бисквит, испеченный без яиц. Последний она приготовила специально для епископа. В глазах Чарлза епископ был вроде голливудской звезды и без стеснения наслаждался своим статусом. При появлении Стеллы мужчины прервали разговор; нарочито молчали, пока она расставляла чашки с блюдцами. Зато епископ произнес громко, так, чтобы расслышал Стоукс – преподобный, престарелый и тугоухий: – А вот и очаровательная миссис Торн! Да еще с пирогом! Что в данных обстоятельствах равносильно обращению воды в вино. Вы отлично постарались, милочка! Стелла просияла – похвала исходит от столь возвышенной персоны. Особенно ей польстило, что епископ, пусть косвенным образом, похвалил и Чарлза за его выбор. В коридоре гуляли сквозняки, и тем теплее показалось в кухне, тем соблазнительнее был запах говядины, которую Стелла тушила практически весь день. Жилистая грудинка, завернутая в бумагу, не выглядела особенно заманчивой, однако Ада Броутон, которая в мясной лавке Фэйракра дышала Стелле в затылок, заверила: если как следует протомить говядину на медленном огне, получится отличное рагу. Стелла очень на это надеялась, тем более что на текущей неделе им с Чарлзом не светил другой кусок мяса. Она сочла, что вултонский пирог[7] с сырной корочкой стоит усилий. Накрыла субботний ужин в столовой, зажгла камин в гостиной. Невесело усмехнулась. Усилия! Куда больше трудов она положила, чтобы пробить брешь в стене, внезапно выросшей вокруг Чарлза. После возвращения из Брайтона Чарлз с каждым днем все безнадежнее ускользал от Стеллы. Ей даже казалось, что их отношения теперь более официальные, чем в ту пору, когда Чарлз был хозяином, а Стелла – экономкой. Возможно, проблемы вызваны скудостью рациона. Тогда дело исправит сравнительно сытный ужин в спокойной обстановке, с последующим концертом по радио, который они будут слушать в гостиной, при свечах, у камина… Возможно… Стелла сунула ноги в грубые башмаки на шнурках, шагнула в густую вечернюю синеву. Пахло землей, холодом и печным дымом. Она стала искать падалицы под яблоней и складывать их по-деревенски – в оттянутый фартук. Яблок было мало – сезон прошел, основной урожай давно собрали. В редком доме не объелись яблочного пирога из второсортных плодов и почти без драгоценного сахара. В сахарницу, которая часом ранее отправилась в кабинет, Стелла положила приличный минимум – зато теперь ей хватит на крамбл[8] и на заварной крем. Чарлз слишком отощал. Щеки ввалились, скулы с каждым днем все четче, нижняя челюсть положительно обтянута кожей. Наверное, все оттого, что жена из Стеллы никудышная. Стелла медлила войти в дом, смотрела на город. Субботний вечер. Небо утратило розовый тон, теперь оно густо-лиловое, и несколько звездочек уже выкатились, посверкивают рядом с восковой луной. Скоро осеннее равноденствие. Полнолуние еще недавно называли пособником бомбардировщика. Слава богу, ночные налеты позади. Едва ли кто верит в возможность их возобновления. Стелла подумала о Нэнси. Наверное, прихорашивается сейчас для выхода в компании девушек, вместе с которыми работает в парикмахерской. Уже не раз Нэнси звала и Стеллу («Ты – жена, а не пленница, так ведь?»), но у Стеллы всегда находилась отговорка. Она отлично помнила атмосферу танцулек: потная толпа, оценивающие взгляды. Замужней не пристало подобное времяпровождение. Правда, на прошлой неделе они с Нэнси ходили в кино. Кларк Гейбл и Лана Тернер. «Где-нибудь я найду тебя». Перед основным показом, как всегда, демонстрировали полезный документальный фильм – рецепты блюд из черствого хлеба. Стелла принялась записывать на обложке своей продовольственной книжки, а Нэнси расхохоталась так громко, что на нее зашикали из заднего ряда. В кухне, при свете, Стелла разглядела: яблоки битые и червивые. Удалив пятна и червоточины, она поняла, что яблок хватит лишь на мини-крамбл. Ладно, по крайней мере меньше сахара уйдет. Она оставила яблоки томиться и пошла проверить, нет ли огрехов в сервировке стола. Огрехов не было. Наоборот, сердце забилось чаще от законной гордости. Например, скатерть, старая-престарая, Стелла обнаружила ее в комоде. Она сама вышила маргаритки там, где ткань попортил чересчур горячий утюг. Чарлз, конечно, был недоволен, что Стелла целых три вечера занималась ерундой, вместо того чтобы вязать носки для моряков. Стелла знала: с носками она наверстает. Главное, она не верила, будто бесчисленные изделия из колючей шерсти способны повлиять на ход войны. В то время как вышитые маргаритки произвели немедленный эффект на домашнем фронте, изрядно подняли поникший было дух. На их фоне даже унылый зеленый фарфор и тот веселее смотрелся. Что уж говорить о розовой хрустальной вазе – подарке мисс Бёрч! Вазу Стелла поставила посередине. Жаль, что вместо роз в ней вялые гортензии. Стелла вдруг метнулась к камину, схватила два бронзовых подсвечника, установила по обе стороны от вазы, полезла в ящик за свечами. Заколебалась. Не сочтет ли Чарлз, что она чересчур хлопочет? Взгляд упал на свадебную фотокарточку, ту, где они с Чарлзом режут торт. Стелла взяла рамку, мысленно перенеслась в недавнее прошлое. Тоненькие волоски на предплечьях зашевелились при воспоминании о ладони мужа, накрывшей ее запястье; о тайном предвкушении, вызванном этим жестом. О желании, которое не нашло выхода. Стелла осторожно поставила фотографию на место и чуть отступила, не отрывая, впрочем, взгляда от девушки в белом платье, с огромными темными глазами. Полно: да она ли это? Слишком многое постигла Стелла за два коротких месяца. Например, как стирать пасторские воротнички, как готовить молочный пудинг из черствого хлеба и воды. А еще Стелла поняла, что прелестная наивная невеста гарантированно становится счастливой женой только в кино. Когда Кларк Гейбл обнял Лану Тернер и стал целовать жадно и страстно, Стелла отвела от экрана взгляд. Нэнси даже локтем пихнула подругу, спросила, все ли у нее в порядке. Стелла ответила кивком и порадовалась, что вокруг темно, а сзади сидит раздражительная дама, и, значит, можно не вдаваться в подробности. Тем более что шанс на откровенность Стелла потеряла еще раньше, когда говорила с Нэнси после возвращения из Брайтона. Нэнси жаждала узнать «об этом». Стелла не рискнула сказать правду: брачная ночь обернулась фиаско, пристыженная невеста возвратилась девственно-чистой – такой же, какой была увезена в свадебное путешествие. Разве можно в таком признаться? Стелла живо представила сожаление (а то и насмешку) в глазах Нэнси, поняла, насколько неубедительно прозвучат объяснения насчет свадебных треволнений, дорожной усталости, сырой неуютной комнаты. Торны-старшие, невзирая на протесты сына, сняли номер для новобрачных. Хозяйка гостиницы неприлично похихикивала, усугубляя смущение. Было уже поздно, но Стелла скользнула в ванную и, вся трепеща, надела шелковую сорочку. Вернувшись в номер, она застала следующую сцену: кровать не тронута, а Чарлз, по-прежнему при полном параде, сидит за столом у окна, спрятав лицо в ладонях. От всей его фигуры веяло таким отчаянием, что Стелла произнесла его имя и бросилась к нему, раскрыв объятия. Однако, приблизившись, она увидела, что глаза Чарлза закрыты, а губы шевелятся. Чарлз молился. Ближе Нэнси у Стеллы не было подруг. Но о том, что произошло дальше, Стелла никогда не смогла бы ей рассказать. Никогда не рассказала бы она о том, как Чарлз, открыв глаза и увидев молодую жену, содрогнулся от гадливости. И выдал, цедя слова: – Какой срам. Я подобного не ожидал. Я никак не думал, что ты способна… напялить… эту мерзость. Стелла была слишком несчастна, слишком унижена, чтобы ответить. Тем более не повернулся бы у нее язык объяснить, что в ее представлении примерно такого наряда ожидают молодые мужья от своих жен в первую брачную ночь. Назавтра у Стеллы начались месячные. Обстоятельство усугубило неловкость, зато отсрочило дальнейшие попытки скрепить брачный союз. Супруги гуляли по набережной, заходили в брайтонские церкви и один раз даже побывали на гостиничной танцплощадке. Короче, в глазах окружающих они выглядели вполне счастливыми новобрачными. По ночам они лежали в кровати на приличном расстоянии друг от друга, не шевелясь, точно две мумии. Стелла вздрогнула от скрипа открывающейся двери, от выплеска голосов из кабинета.