– Хочешь для мужа силы поберечь? – съязвил я. Она зашипела, как кошка, встретившая соседскую собаку, но я увильнул от надвигающейся грозовой тучи и выскользнул за дверь. Вовремя! В секцию осторожно постучались. Через пару минут Саид проводил меня до номера Журбиной. Валентина Павловна в домашнем халате и безупречно одетый Касим пили зеленый чай. – Андрюша, – подув на пиалу, сказала Журбина, – твои друзья только что уехали. Касим рассчитал их и дал транспорт до города. – Вот так номер! Мы должны были отдыхать здесь до обеда. Они с девушками уехали или как? – Долговязую неухоженную девицу забрали с собой, а остальные две остались. Андрюша, я вот зачем тебя позвала. Судя по лицам, ни седой мужчина, ни его девушка ночью не спали. У них в комнате до утра свет горел. – Я думаю, им было чем заняться, – неуверенно предположил я. – Касим говорит, что твой друг даже не дотронулся до нее. Я вопросительно посмотрел на узбека. Не под дверью же он всю ночь стоял? – На этой девушке был легкий свитер производства ташкентской швейной фабрики, – пояснил Касим. – В субботу утром, когда она впопыхах одевалась, надела его задом наперед, внутренней этикеткой к горлу. Сегодня, когда я договаривался с автомобилем для них, швы от этикетки на свитере были у нее спереди. Если бы девушка снимала с себя одежду, то второй раз надела бы свитер правильно. Но это еще не все. Ее мужчина вчера плотно поужинал и расслабил брючный ремень. Сегодня утром штаны на нем болтались вокруг талии. Если бы он снимал брюки и потом снова надевал их, то наверняка бы застегнул ремень на нужную дырочку. – Какая у вас наблюдательность! – восхитился я. – Двадцать лет в КГБ Узбекистана! – отрапортовал Касим. – Если бы не андроповские перетряски, я бы и сейчас там работал. – Помяни мое слово, – подвела итог Журбина, – между этим мужиком и девушкой был серьезный разговор личного характера. Он женат? – А черт его знает, наверное, женат, – ответил я. – Вспомни наш вчерашний разговор, – улыбнулась Валентина Павловна. – Не в округлой попе женская привлекательность, а в ее глазах. Хлопнула ресницами – и околдовала. Ты, кстати, давно Альбину знаешь? Ладно, ладно, не хочешь – не отвечай. Предупреди ее, у нас гостит приятель ее отца. Наверняка Ковалику стукнет, что дочка без мужа в дом отдыха приезжала. – Пусть стучит. Евгений Викторович Альбине слова поперек не скажет. Упомянув про Ковалика, я вспомнил про события в его кафе. – Валентина Павловна, вы были на похоронах Шафикова? У его жены никакой мужичок не крутился? – Его супруга в глубоком трауре, а вот рядом с дочерью был молодой человек, по виду спортсмен. В самом начале декабря Лена Шафикова собиралась замуж за сына моего знакомого, а сейчас, как видно, передумала… Касим, ты заказал маникюршу? Перезвони ей, напомни, а то у меня ногти стали, как у сборщицы хлопка после трудовой недели. Поблагодарив Журбину, я вернулся к себе. Альбина принимала душ. Услышав, как хлопнула дверь, она выглянула наружу. – У нас все в порядке? Мой муж в холле с ружьем не сидит? Тогда раздевайся и иди сюда. Я передумала. Результат раннего отъезда москвичей из «Изумрудного леса» стал известен в понедельник, когда нас всех собрали в областном УВД на итоговое совещание. От имени московских проверяющих выступал полковник, любитель ночных разговоров по душам. – Особенно хочется отметить эффективную организацию работы в отделе уголовного розыска, возглавляемом подполковником милиции товарищем Малышевым… Николай Алексеевич, незаметно для окружающих, ткнул меня локтем в бок: «Понял, как надо работать!» Из президиума меня отыскал глазами Шмыголь. Иван Иванович был строг и серьезен, но не насторожен. Он уже знал, что справка о результатах проверки написана в нейтральном ключе. «Не зря я Машей пожертвовал, – подумал я. – Не зря «Сибирским» коктейлем майора поил. Помогло! Все довольные остались. Только пять трупов лежат на разных кладбищах, и никому до них дела нет. Как был «клубок» из непонятных ниток, так и остался». Маша появилась у меня на работе в конце следующей недели. – Я уезжаю в Москву, – заявила она. – Ты рехнулась? – поразился я. – Что ты там делать будешь? Полковник поиграет тобой и бросит, и ты останешься одна в чужом городе… Она хотела что-то возразить, но я, подражая Малышеву, хлопнул ладонью по столу. – Не перебивай меня! Расскажу тебе одну историю. Есть в нашем городе «спецавтохозяйство». Особое подразделение в нем занимается отстрелом бродячих животных. Чтобы добро не пропадало, из шкур убитых собак работники «спецавтохозяйства» шьют унты и шапки. Хорошо шьют, качественно. Некто Бастерс пошитую им шапку умудрился продать чешскому певцу Карелу Готу, который приезжал в наш город на гастроли. Но не об этом речь. Бригадир собаколовов Толкмит вдруг вспомнил, что он немец по нации, и решил иммигрировать в Германию. Я спрашивал его: «Виктор Бернардович, что ты в Германии будешь делать? Собак стрелять тебе в ФРГ никто не даст, и шапки твои собачьи там на фиг никому не нужны». Он мне отвечает: «Я буду в Германии на пособие жить». Он на исторической родине прожить сможет, а вот тебе кто будет в Москве пособие платить? Полковник, часом, не пообещал, что с женой разведется и на тебе женится? – Он пообещал помочь с жильем и найти работу. – Какую работу, ты же ни хрена не умеешь делать? У тебя ни образования, ни навыков. Полы пойдешь мыть или нянечкой в детский сад устроишься? Надеюсь, ты не думаешь, что полковник на одну зарплату сможет содержать и тебя, и свою семью? – Андрей Николаевич, – сухо ответила Маша, – я пришла попрощаться. В этой тетради мои записи, я хотела помочь вам, а получилось, что мы расстаемся, как враги. – Маша, о чем ты? Вернешься, я первый протяну тебе руку помощи. – Андрей, – перешла на «ты» Ивлева, – скажи, тебе попадет за это… за Стрекозу? – Нет. После твоего отъезда я спишу дело в архив и забуду о нем. Маша постояла, не зная, как вести себя в последнюю минуту нашего знакомства. Она ждала от меня человеческого участия, но я был холоден. После «Изумрудного леса» Ивлева как женщина для меня больше не существовала. Я ее в объятия полковника не толкал. Все могло бы сложиться по-другому, но как получилось – так получилось. – До свидания, – она протянула мне руку. – Пока, – равнодушно бросил я и занялся своими делами. Маша посмотрела на свою протянутую руку, шмыгнула носом и вышла за дверь. Еще через неделю муж Альбины уехал в командировку, и она на все выходные переехала ко мне. – Знаешь, почему Маша в Москву рванула? – спросила Альбина. – Я разговаривала с ней перед отъездом. Она призналась, что хочет сбежать от тебя, вернее, от своих чувств к тебе. Глупая девушка. Мой отец относился к ней гораздо лучше, чем ты. Для моего отца она была симпатичной, привлекательной женщиной, а для тебя… Ты замечал, какими влюбленными глазами Маша смотрит на тебя? – Ты тоже временами смотришь на меня так, что дух захватывает. Скажи, Альбина, какой Маше прок от благосклонности твоего отца? Он что, собирался развестись с твоей матерью и жениться на Ивлевой? Представляю картину: Маша – твоя мачеха. – А ты бы женился на Маше? Смог бы отбросить все предрассудки и повести ее в ЗАГС? – Нет. – Ну и дурак! Она бы всю жизнь бегала за тобой, как собачонка, любые промахи бы тебе прощала. Нет более верных жен, чем бывшие грешницы. – Альбина, мне жена-собачонка не нужна. У меня свои принципы, и менять их ради раскаявшейся блудницы я не буду. Даже если у нее нимб над головой воссияет, она мне не пара. – Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь! Влюбишься по-настоящему и наплюешь и на свои принципы, и на биографию избранницы. Найдешь себе серенькую неприметную мышку и будешь ее холить и лелеять, а все вокруг будут недоумевать: «Андрюша-то наш, такой гуляка был, а нынче присмирел, ни на одну женщину, кроме своей женушки, не смотрит!» – Все может быть, – охотно согласился я. Глава 23 Афганский след в «клубке» Всю текущую работу по обслуживанию здания следственного изолятора выполняют осужденные, приговоренные к небольшим срокам за неопасные преступления. Они трудятся плотниками, электриками, разносчиками пищи, моют посуду и убирают двор. Отбытие наказания не в колонии, а в СИЗО, считается большой удачей. Коллектив хозобслуги в следственном изоляторе небольшой, распрей и склок в нем на порядок меньше, чем в колонии. В четверг 18 января в подвальном помещении следственного изолятора произошло короткое замыкание в электропроводке, повлекшее полное обесточивание всего подвала. Без электрического освещения остались и карцеры – одиночные камеры, предназначенные для отбытия дисциплинарных наказаний следственно-арестованными лицами. По правилам внутреннего распорядка в любой камере СИЗО всю ночь должно гореть дежурное освещение. При отсутствии его заключенных переводят в другую камеру. Узнав о серьезной аварии в подвале, начальник следственного изолятора распорядился всех дисциплинарно наказанных вернуть в камеры, а Самошкина временно перевести в «отстойник» – одиночную камеру для вновь прибывших. С особыми мерами предосторожности сотрудники СИЗО повели Самошкина наверх. По пути им попался осужденный-электрик, копающийся в распределительном щитке. Услышав приближение конвоя, электрик залез на стремянку и встал лицом к стене. Как только Самошкин поравнялся со стремянкой, электрик развернулся и нанес ему удар острозаточенной отверткой в голову. Бывший швейцар умер по дороге в тюремную больницу. Электрика заковали в наручники и привели к начальнику СИЗО. – Послушай, Иванов, – сказал «хозяин», – у тебя был срок полтора года, до освобождения оставалось три месяца. Тебе не жалко свою судьбу ломать? – Тут – или-или, – честно признался электрик. – Или я этого фраера кончу, или меня грохнут. – Тебе за убийство лет пятнадцать дадут. – Ну и что? – равнодушно пожал плечами осужденный. – В зоне «грев» мне будет обеспечен, как освобожусь, без поддержки братвы не останусь. Всяко лучше в зоне на почетном месте чифир пить, чем с удавкой в камере познакомиться. Убийство Самошкина было ожидаемым событием и ажиотажа у нас не вызвало. Хоронили бывшего швейцара в воскресенье. За траурными мероприятиями мы организовали скрытое наблюдение и установили, что проститься с покойным приходил Закир Хайбуллин, лидер военно-патриотического крыла «Союза ветеранов Афганистана». В понедельник в редакции газет, прокуратуру и областную милицию пришли письма без обратного адреса. В своем новом послании мифическая «Белая стрела» сообщала, что временно приостанавливает акции возмездия и переключается на поиск предателей в своих рядах. – Хуже не придумаешь! – высказался по этому поводу Малышев. – Теперь на любом криминальном трупе можно оставить записку: «Казнен «Белой стрелой» как изменник» – и все, ищи-свищи, доказывай, что убитый никак не связан с нелегальным подпольем. – По легенде «Белая стрела» – это наша организация, – заметил я. – Если мстители решили искать изменников в своей среде, то они должны убить кого-то из сотрудников милиции, а не человека со стороны. – Откуда ты знаешь, кто в ней состоит! – раздраженно возразил Клементьев. – Вряд ли в «Белой стреле» одни менты. Без помощи со стороны им никак не обойтись. Вспомни пацана с тортиком, он что, у нас работал? – Пацан – это расходный материал, живая бомба. В войну с помощью собак красноармейцы немецкие танки взрывали, а у нас… – Вот именно, «у нас»! – перебил меня Малышев. – У нас-то кого из четверых взорвали? Пока мы не поймем, кто в «клубке» был истинной жертвой, мы не продвинемся ни на шаг.