Хлопок, синяя вспышка. Звук оборвался. Мимо замолчавшего центра угрюмо шли василеостровцы, спускались на рельсы, исчезали в глотке туннеля. Пахло горелой изоляцией. Иван посмотрел на толпу провожающих — женщины, дети, старики, слишком старые, чтобы держать оружие. Многие плакали. Со станции уходили почти все мужчины — даже профессор Водяник шел на войну. Оставался дядя Евпат, куда ему с его ногой. Оставался Постышев — без коменданта нельзя… Иван огляделся. Н-да, тоска. Никуда не годится такое прощание. Прощаться надо весело. — А ну, — Иван повернулся к Гладышу. — Запевай! — Какую? — Нашу. Тот мгновенно сообразил, растянул рожу в ухмылке. Заорал, зарокотал хриплой глоткой: — Когда напиваюсь я пьяный, тогда я мотор торможу, Давай, друг, поехали к дому, а дорогу сейчас покажу! И вдруг сладилось, припев орали уже хором: — Вэ-Вэ-Вэ, Ленинград! Эс-Пэ-Бэ, точка ру! Вэ-Вэ-Вэ, Ленинград! Эс-Пэ-Бэ… * * * Иван остановился, подсветил фонарем. Пашка притормозил, обернулся… — Иди, — сказал Иван. — Я догоню. Трубным деревом или Деревом желаний называлось ржавое переплетение труб, из-за сырости отделившееся от стены туннеля и опасно нависающее над проходом. Иван покачал головой. Действительно напоминает дерево. Жутковатая штука. На каждой «ветке» трубного дерева, на каждом стволе висят цветные ленточки — белые и красные. Сквозняк треплет их, от каждого порыва ветра ржавый металл уныло скрипит. По поверьям Василеостровской, чтобы желание исполнилось, нужно прийти сюда ночью, загадать желание и повязать цветную ленточку. Главное: желать яростно, страстно, до потери сознания. И Хозяин Туннелей исполнит твое желание. Если захочет. Интересно, приходила ли сюда Таня? Иван покачал головой. Не твое дело, Одиссей. Одиссей и Пенелопа — это была их с Катей игра, когда у них все только начиналось. Странно… Пенелопой он назвал одну, а ждать его будет другая. Придурок ты, Одиссей, правильно Катя сказала. В туннеле поднялся ветер. Разноцветные ленточки на трубном дереве зашелестели, застрекотали. Ржавым голосом завыл металл. «Ты не вернешься. Никогда». Глава 4 Генерал Сначала они долго шли за дрезиной, что везла их вещи. Старая дрезина уныло скрипела, стирая катки о ржавый металл. Уклон туннеля здесь был не то, чтобы сильный, но вполне ощутимый. «Адмиралтейская» зеленой линии — самая глубокая станция ленинградского метрополитена. Туннель шел под заметным уклоном вниз. Иван понимал, что они спускаются все глубже под землю, может, даже в самый центр мира. В преисподнюю. Впрочем, никакой нежности к Адмиралтейской он не испытывал. Так что можно и так: в приемную ада. Воды под ногами становилось все больше. Чем дальше они заходили, тем глубже сапоги погружались в темную, хлюпающую жидкость. Сначала воды стало по щиколотку. Затем по колено. Фонари освещали лишь малую часть пути, конец туннеля терялся в темноте. Иван оступился на скользкой шпале, скривился. М-мать. Не делай резких движений, вспомнилось Катино напутствие. Это что — мне теперь на всю жизнь такой лозунг? — Болит? — спросил Пашка. Уже второй час они вышагивали по шпалам в темноту туннеля. Дрезина натужно скрипела, подпрыгивала и дребезжала на неровных, ржавых рельсах. Ее несколько раз пришлось переносить на руках — местами дорога совершенно испортилась. Иван попытался помочь, но его отогнали. «Иди, иди, инвалид детства!» В одном месте полотно железной дороги было прорвано — словно из-под земли вылезло нечто, вывернуло шпалы (одна из них лежала в паре метров от разрыва, другая переломилась пополам) и уползло. То ли вниз по туннелю, то ли вообще в потолок. Иван покачал головой. — Не болит? — продолжал допрос Пашка. Станционная контрразведка, елки-палки. Иван там, на разрыве полотна, запрокинул голову и подсветил диодом. Какая-то выемка там действительно была, дыра фактически, но это могли сделать и грунтовые воды. — Отвали, Пашка, — сказал Иван устало. — Ты это уже в сотый раз спрашиваешь. Не веди себя, как моя жена, я тебя прошу. Во-первых, я не женат, а во-вторых… — …сам такой! — обиделся Пашка и утопал назад, к замыкающему маленький караван Солохе. Еще через полчаса василеостровцы дошли до лодочного причала. Здесь стояли адмиральцы с калашами — почетный караул, блин. Иван пригляделся. Автоматы были новенькие… ну, или прекрасно сохранившиеся. Блестели радостно. А вот адмиральцы глазели на пришлых без всякого энтузиазма. Спасибо, Сазоныч. Слава о твоих подвигах… н-да. Встречающие были в одинаковых зеленых бушлатах, словно солдаты. Парочка в танковых шлемах. Минус еще один армейский пост, мысленно отметил Иван. Где он был, интересно? На Английской набережной? В день Катастрофы погибли все, кто остался наверху. А в Питере солдат было прилично — дядя Евпат говорил, тогда целую дивизию загнали на улицы. Хотя что такое дивизия для Питера? Минимум три сотни пулеметов НСВ и «Корд», подсчитал Иван в уме, несколько тысяч калашей — сто третьих и семьдесят четвертых, патроны, сухпайки (искать в танках и БМП, у которых защита от оружия массового поражения), дозиметры и даже гранаты. Да и вообще много интересного. Только поблизости от станций метро уже все разграблено диггерами и гнильщиками, продано, перепродано, изношено и съедено. Но один пост, видимо, где-то затерялся. И там, судя по шлемам, был танк. Навстречу Ивану выступил человек в черной шинели. — Иван Данилыч, рад видеть, — он протянул руку. — Взаимно, — сказал Иван, откровенно разглядывая незнакомца. Так вот ты какой, каплей Кмициц, про которого говорил Сазон. Приятное волевое лицо, слегка восточные черты, темные глаза, русые волосы. — Все готово. Лодки ждут, — сказал Кмициц. — Сколько у вас людей? — У меня пятеро, — Иван хмыкнул. — Диггеры. У Кулагина, — он мотнул головой: там, сзади. — Тридцать один. Кмициц кивнул. — Обернемся в два захода. Прошу на борт. Лодки прошли по узкому коридору вдоль столбов. Кое-где были привязаны лампы, освещавшие черную, словно нефтяную воду. От воды шел резкий, выворачивающий желудок, запах аммиака. Иван опустил весло в воду и плавно повел — и раз. И два… черт! Прихватило под ребрами. Стало трудно дышать, и все вокруг словно отдалилось. Туннель начал заваливаться набок.