— Не надо мне вещи помогать собирать, — сказал Иван, не оборачиваясь. — Я лучше сам. — Ваня, — сказала она. Как-то очень значительно. — Что? — Иван выпрямился. Повернулся… О, черт. На него словно в один миг обрушился весь сегодняшний день. К монтерам день! Весь прошедший год. Таня, Таня, что же ты наделала? Я не верю в приметы. — Зачем? — Иван замолчал. Таня стояла перед ним в белоснежном подвенечном платье с открытыми плечами. Бешено, невозможно красивая… Волосы собраны вверх, в высокую прическу, выбившаяся прядь падает на изгиб ключицы. Невеста. Отчего не бросилась, Марьюшка, в реку ты… — Зачем? Она подошла к нему и встала рядом. Ивана вдруг пробил озноб, колени дрогнули. Молчаливая Таня. Сосредоточенная. Все для себя решившая. — Зачем? — повторил Иван. — Черт! — Так надо, — сказала Таня. Взяла его ладонь и положила себе на талию. Иван почувствовал под пальцами рисунок ткани. Тепло женского тела… — У тебя руки ледяные, — сказал он. * * * На служебной платформе горел единственный фонарь. Иван уверенно направился туда, обходя по пути завалы из мешков с закаменевшим цементом, пустые катушки для кабелей, кучи строительного мусора и торчащие из бетона ржавые арматурины. — В бой идут одни старики, — сказал Евпат, поднимая голову. — Здорово, Иван! Ну что, герои-мордовцы, покажем молодежи, как зажигали в наше время? — Он оглянулся. — Что притихли, а? Не слышу! Иван посмотрел. За спиной дяди было пусто. Только ветер шевелил привязанную к ржавому флагштоку белую тряпку. Дядин флаг одиночества. Евпат сам выбрал переселение на заброшенную служебную платформу, куда даже племянник не всегда заходил. А точнее сказать — довольно редко. Иногда Ивану казалось, что дядя слегка не в себе. А может, и не слегка. Впрочем, у всех свои недостатки… — Здорово, дядя, — Иван без сил опустился на сломанную кабельную катушку. — Я посижу у тебя минутку, ладно? — Сиди уж… гнать не буду. Дядя шумно зевнул, почесал ухо. Оба помолчали. С потолка срывались капля за каплей, падали в жестяной таз. Звонко барабанили брызги об оцинкованные стенки. Уютно горела карбидная горелка, над ее пламенем закипала закопченная кастрюля — скоро будет чай. Подземная идиллия. Дядя Евпат достал из футляра и надвинул на нос очки (пластиковые дужки перемотаны скотчем), посмотрел сквозь стекла на племянника. Пауза. — Плохо, Иван? — спросил Евпат. Иван пожал плечами. Бывало и хуже… — Нормально. Дядя кивнул: — Понятно. Ты посиди пока, я сейчас кипяточку сварганю… Грея ладони о помятую железную кружку, Иван слушал дядину болтовню. Евпат был единственный оставшийся в живых его родственник — дальний, правда, но все равно. Иногда нужно оставить компанию женщин и компанию мужчин, чтобы выслушать одного уродливого старика. — А историю про ангелов ты слышал? — говорил Евпат. — Нет? Тогда слушай, больше поймешь, что в метро происходит. Слышал когда-нибудь про ошибку Саддама Великого? В те дни народу на станциях набилось столько, что скоро должен был начаться голод, если бы дети продолжали рождаться. Многое взяли в метро люди, но не гондоны, уж извини за грубость… И тогда Саддам Великий собрал детей с одной из станций… С Елизаровской, кажись… И под видом школьных занятий отправил в дальний тупик, там, мол, безопаснее (тогда крысы совсем обнаглели). Где деток усыпили и обработали. Всех до единого мальчиков. Несколько даже померло. А потом дети очнулись. Матери, когда поняли, что произошло, начали бунт. Это как у Нерона, который доигрался в бога. Именно женщины скинули Саддама с трона, никто другой. Да они его разорвали просто, клочка от него потом нельзя было найти. Охрана пыталась стрелять — куда там! Разве баб остановишь? Так и закончилась власть Саддама. Но что делать дальше? Дети-то искалечены. И стали их учить петь. Кастраты. Фаринелли, едрить, все. Как на подбор. До сих пор поют. А я ведь их слышал, Иван, представляешь? Жутко. Словно туннель вибрирует. Голоса чистые и мощные, прозрачные, как кристалл. Они поют, как ангелы. Дядя помолчал, поправил кастрюлю. — А кто-то говорит, что Саддаму Великому было плевать на рождаемость. Саддам хотел на небо живым. И для этого ему были нужны ангелы. — То есть? — Иван не договорил. — Верно, племяш, — Евпат усмехнулся. — Саддам делал ангелов, а не уродов. Хотел как лучше, чудак эдакий. А его не поняли. Это вообще проблема человечества, не находишь? Иван помолчал. — А со станцией что? — спросил он наконец. — С Елизаровской? — А что со станцией? — Евпат поднял брови. — Ну… после этого? Вымерла? Дядя пожал плечами: — С какого бодуна? Других нарожали. Долго, что ли? Бабы они и есть бабы, им только волю дай. Выполнили демографическую программу за одну ночь. Теперь тем балбесам лет по двадцать уже… * * * Проводы бойцов. Сначала намечалась свадьба, затем война. Потом решили совместить. — В общем так, — Постышев обвел взглядом собравшихся. — Если кто еще не в курсе. Мы начинаем войну с Площадью Восстания — с бордюрщиками. Причины вы знаете: убийство, кража, нарушение границ… Все станции Альянса выделят бойцов для этого дела. Но основная тяжесть все равно наша, это понятно. Это наш крест, и мы его понесем. В толпе хмыкнули зло: — Ну еще бы! Постышев посмотрел на Ивана, устало прикрыл глаза, опять посмотрел на собрание. Вздохнул. Сказал негромко: — Надеюсь, я доживу до момента, когда генератор вернется на свое место. Надеюсь на вас, ребятки. Не подведите. Маэстро, марш! Солоха нажал кнопку. Заиграла музыка. Бодро, слегка хрипя на высоких нотах, запел динамик старого японского музыкального центра: Вставай, буржуй, настал твой смертный час! Против тебе весь бедный люд поднялся… Звуки летели над платформой, задорный голос обещал милой многое: Ничего, ничего, ничего… Сабли, пули, штыки, все равно. Ты, любимая, да ты дождись меня, И я… вер… вер…