Попробуй сейчас такое. Вот, ночь только на ногах, а голова уже чугунная. Вырубает на ходу. Иван пошел было к южному торцу станции, но вдруг услышал: — Стоять! Пароль! Мгновенная оторопь. Иван резко повернулся, приседая. Схватился за автомат… — Спокойно, — сказал Пашка, улыбаясь нагло, как танк. — Свои. Бух, сердце. Бух. — Пашка, это уже ни в какие ворота! — Иван опустил калаш, выпрямился. От прилива адреналина болело в груди, дышать стало трудно. — Блин. — Ну и видок у тебя, — Пашка улыбался, сидя на полу. Бочонок с пивом стоял рядом с его ногой — хороший, кстати, бочонок, примечательный. Иван присмотрелся. Белый глиняный, литров на пять-шесть. С вылинявшей наклейкой, но еще можно разобрать надпись и рисунок. «Кёльш, — прочитал Иван. — Немецкое. И где Пашка его раздобыл? Двадцать лет выдержки — для вина и то много, а для пива так вообще». — Какой? — Ну, такой… жениховский, — сказал Пашка. — А я тебя искал, между прочим. Целый вечер по станции мотался, спрашивал — никто тебя не видел. Сазон тоже говорит, что не видел. А ты вон где был. Иван помолчал. — Я на Приморскую ходил, — сказал наконец. — Да ну? — Пашка мотнул упрямой головой. — Че, серьезно? — внимательно посмотрел на Ивана. Пауза. — Ты за подарком мотался, что ли? Во дает. Ну, не тяни, показывай. Нашел? «Кое-что нашел, — подумал Иван. — И подарок тоже». — Нашел-нашел. Завтра увидишь. Нечего тут. — Сволочь! — Пашка вскочил. — Я для него… А он! — вспомнив, что сделал «он», Пашка снова помрачнел. — Да-а. Ты когда определишься, кто тебе нужен? — Я уже определился, — сказал Иван. — Я видел, да. Иван дернул щекой: — Пашка, давай без этого. Мне и так фигово… — сказал он и спохватился. — А… черт… — Понятно, — протянул Пашка. — Эх ты. Будь я на твоем месте, я бы твою Таню на руках носил… Вот скажи: зачем тебе эта Катька? У тебя все на мази, нет, ты все рвешься испортить. Че, совсем дурак?! — Что-то, я смотрю, тебя эта тема сильно трогает. Пашка выпрямился. — Да, сильно. Смотри, обменяешь ты цинк патронов на банку протухшей тушенки. — Па-ша. — Что Паша?! — Пашка взорвался. — Думаешь, приятно видеть, как твой лучший друг себе жизнь портит?! — У нас с Катей ничего нет. — Точно. Я прямо в упор видел, как у вас там ничего нет! — Это было прощание. — Иван помедлил. — В общем, не бери в голову. Пашка несколько мгновений рассматривал друга в упор, потом вздохнул. — Подарок-то покажешь? — спросил наконец. Иван усмехнулся. Открыл сумку, сунул руку и вытащил то, зачем лазил на Приморскую. Пашка осторожно принял находку из рук в руки. — Ух, ни фига себе. И не высохло ведь? — Ага, — сказал Иван, — бывает же. Как тебе? Пашка еще повертел, потом сказал: — А-хренеть. Я тебе серьезно говорю. Это а-хренеть. Держи, а то разобью еще, ты меня знаешь. На ладони у Ивана оказался стеклянный шарик. Выпуклый стеклянный мир, наполненный прозрачным глицерином. В нем на заснеженной поляне стоял домик с красной крышей и с трубой, вокруг дома — маленькие елочки и забор. Иван потряс игрушку. Бульк. И там пошел самый настоящий, белый, пушистый снег. Снежинки медленно падали на крышу домика, на елки, на белую равнину вокруг. — Думаешь, ей понравится? — Иван посмотрел на Пашку, сидевшего с лицом задумчивым, как с сильнейшего перепоя. — Что? — Пашка вздрогнул, оторвался от шарика. — Дурак ты, дружище, ты уж извини. Это а-ахрененный подарок. Металлическая решетка с железными буквами «ВАСИЛЕОСТРОВСКАЯ» отделяла жилую часть платформы от хозяйственной. Анодированный металл тускло блестел. Иван толкнул дверь, кивнул охраннику, долговязому, лет шестнадцати, парню: — Как дела, Миш? — Отлично, командир. — На поясе у Кузнецова была потертая кобура с «Макаровым». Пистолет достался Мише по наследству от отца: тот служил в линейном отделе милиции, когда все случилось. — Да ты проходи. Вообще-то Кузнецову он был никакой не «командир». Парнишка — из станционной дружины, а Иван командует разведчиками… Менты — это каста. Как и Ивановы — диггеры. А каста тем и отличается, что туговата на вход и на выход. Но поправлять парня Иван не стал. У каждого должна быть мечта. — Таня здесь? — Не знаю, командир, — почему-то смутился Кузнецов. — Я только заступил… Иван кивнул: ладно. Мясная ферма. Ряды клеток уходили под потолок станции. Деревянные, металлические коробки, затянутые ржавой сеткой-рабицей. В воздухе стоял душный сырой запах грызунов, несвежих опилок и старого дерьма. Иван прошел между рядами, оглядываясь и приветствуя знакомых заключенных. В постоянном хрупаньи, шебуршении, посвистывании и чавканьи было что-то стихийное. «Мы жрем, а жизнь идет. Не представляю, как это — быть морской свинкой, — подумал Иван. — В этих клетках места почти нет, живут в тесноте, едят и гадят. Мрак». Сидя в отдельной клетке, сделанной из белой пластиковой коробки с красной надписью «Quartz grill», на Ивана смотрел откормленный, пятнисто-белый морской свин. Иван достал припасенный пучок водорослей и сунул в ячейку решетки. — Привет, Борис. Как сам? Свин перестал хрупать и посмотрел на Ивана. «Блин, еще ты на мою голову», — читалось в маленьких выпуклых глазах. Свин был однолюб и пофигист. Свин любил только Таню и пофигистически жрал все, что принесут остальные. Типичный представитель мужского рода, да. — Таня, — позвал Иван. — Ты здесь? Голос тонул в хрупанье и шебуршении морских свинок. Иван прошел между рядами, вышел к рабочей выгородке. Здесь стоял стол, на нем Таня заполняла планы и графики, вносила в учетную книгу привесы и надои — или как они называются? Рядом были составлены мешки с кормом: высушенная трава, водоросли, обрезки ботвы, остатки еды и прочее, что лихие грызуны могли взять на зуб. А могли они многое. Дальше, за фанерной стенкой, начиналась Фазенда, всегда залитая светом ламп дневного света — теплицы, дачное хозяйство Василеостровской. Оттуда шел влажный, земляной запах и вились мошки, вечные спутники земледелия. За стенкой начиналась владения Трындычихи, там росли морковь, капуста, картошка, лук, щавель и даже салат-латук. И одно лимонное дерево — предмет зависти соседей с Адмиралтейской. Пищевые ресурсы. Очень удобно — отходы грызунов на удобрения, отходы растений (и сами растения) морсвинам на прокорм. А морсвинов понятно куда — на сковородку и в котел. Раньше пробовали приспособить туннели для расширения Фазенды, но не смогли справиться с проблемой крыс — пищевые, блин, террористы. Даже железо грызут. Да и с электричеством оказалась проблема — не хватало, ресурс генератора не тот. Так что в вентиляционном туннеле теперь выращивали шампиньоны и черные грибы. Они темноту любят. Грибные грядки рядами нависали в темноте — жутковатое место, если честно. Вешенки, шампиньоны, даже японский гриб шиитаке. Вкусные, конечно, но Ивану там было не по себе. — Только представь — грибница, — говорил дядя Евпат. — Это же готовый коллективный разум. Она может на много сотен метров простираться, эта грибница, связывать тысячи и тысячи грибов в единое целое. И знаешь, что самое жуткое? — Что? — Мы ни хрена не знаем, о чем они думают. Дядя Евпат. Воспоминания. Кусочки черно-белой мозаики. «Старею, — опять подумал Иван. — Да, отличное время я выбрал, чтобы остепениться. Завести семью. Хорошая жена, хорошая станция, хорошая работа — Постышев прочит его в станционные полковники, если не врут. Что еще нужно человеку, чтобы достойно встретить старость? Н-да». — Таня, ты где? — Иван вышел в тамбур между фермой и Фазендой.