– Но мы же еще не договорились, – произносит Харпер, глядя на меня. – Я хочу, чтобы мы учитывали все мнения. – Тебе решать, – говорю я. – Это ты арендовала машину. – Я помог за нее заплатить, – говорит Брекен. – Так что у нас тут демократия. – А я говорю, давайте уже поедем по какому угодно шоссе и перестанем это обсуждать, – хнычет Кайла. В зеркале я вижу, как Брекен ухмыляется. – Ну что же, у нас кворум. – Получается, трое против двоих, так? – мягко спрашивает Джош. Я поворачиваюсь, и с его лица исчезает резкое выражение. – Кайла не против, и мы с Брекеном за. Харпер проверяет телефон. Она бледнеет и заносит пальцы над экраном. Но затем трясет головой и убирает телефон в сумку. Вид у нее такой же потрясенный, какой был у меня в тетиной палате прошлым Рождеством. Что-то происходит у Харпер дома. Что-то плохое. Я наклоняюсь вперед, чтобы лучше ее разглядеть. На груди ее блузки алеет ряд кровавых капель: три идеально круглых зловещих пятна. Я осторожно касаюсь ее руки, и она, вздрогнув, поднимает взгляд. – Харпер? – тихо спрашиваю я. – Все в порядке? – Черт, – выдыхает Брекен, замедляя ход. Мы проезжаем мимо нескольких машин, съехавших в канаву. На вид ничего ужасного: это не масштабная авария из двадцати автомобилей. Однако это еще одно доказательство: на этой дороге небезопасно. – Так мы никогда не доберемся домой, – тихо вздыхает Джош. Похоже, его слова задевают Харпер. Она поворачивается к Брекену: – Сколько до Истона? – Пять-шесть километров на север от нашего маршрута. – И ты правда думаешь, что мы доберемся домой? – Да. – Голос его звучит до странного ласково. – Мы довезем тебя домой. Я уверен. – Тогда нет смысла оставаться на этой дороге. Надо попробовать I-80. – Харпер согласна, – дружелюбно говорит Джош. – Ну что же, Мира. Теперь ты не против? Я не отвечаю: и голосование, и замедленный ход машин напоминают мне, что погода портится. Это больше не веселая поездка с компанией студентов. Это метель в Пенсильвании, и я окружена незнакомцами. Нам нужно соблюдать осторожность. Я бросаю взгляд в окно. Легко забыть, что такое зимы в Пенсильвании. Замедлить ваш ход – это самое безобидное, что могут сделать местные дороги. А нам ехать еще несколько сот километров. Шесть Зари: Ну, как там? Я: Как ехать на пассажирском кресле у Сатаны по девятому кругу ада. Зари: Настолько хорошо? Я: Лучше не бывает. Зари: Вот ведь хрень. Я: Ничего, справлюсь. Главное – добраться домой. Я нужна маме. Зари: Ты всем нам нужна. Я замираю. У меня всегда что-то сжимается в груди, когда Зари начинает подобные разговоры. Вот что значит уезжать за тридевять земель: тебя нет рядом, когда происходит что-то важное. Тебя нет рядом, чтобы оценить новый наряд, или обсудить, флирт это был или дружеский разговор, или утешить подругу после ужасного расставания. Ваша дружба медленно и странно угасает, и после полутора лет, проведенных в компании неблизких приятелей из художки, я скучаю по Зари. Я скучаю по наличию лучшей подруги. От разговора у меня болит живот – а может, это все наша поездка. Брекен чаще Харпер перестраивается в соседние ряды, и меня от этого начинает тошнить. Нужно ответить Зари, пока я еще могу смотреть на экран. Я: Мне нужно идти. Скоро приеду. Я убираю телефон в карман. За окном медленно проплывает заснеженная дорога. Я бы могла ее нарисовать. Мне даже хочется ее нарисовать: серо-синие тени, мерцающий свет фар на серебряном снегу. А на чем мне сфокусировать картину? О, ну это совсем легко: выбирай любую машину в канаве. Мигание аварийных сигналов и водитель, замерзший и уставший дожидаться подмоги. Должна сказать, что Брекен отлично водит: спокойно, уверенно. Пару раз машину слегка заносит, но сосредоточенность Брекена и, как кажется, безупречная система противоскольжения нашей машины не дают нам завалиться в канаву. Если учесть, сколько мы уже видели аварий, то, думаю, нам очень везет. Не знаю… Может, они и правы насчет метели. Тут, похоже, дела плохи. Но разве в горах хоть когда-то бывает лучше? Дэниел раньше то и дело мне твердил, что, если в Пенсильвании плохая погода, надо держаться как можно дальше от I-80. С другой стороны, еще он говорил, что никогда не оставит нас с мамой. Так что как знать, как знать… Когда мы съезжаем с шоссе, дорога становится намного хуже. Липкая слякоть брызжет из-под колес, и дворники снова спотыкаются о ледяную корку на стекле. Брекен едет через город по направлению к I-80, и на каждом светофоре у меня в животе что-то неприятно перекатывается. Меня вот-вот укачает. На перекрестке впереди зажигается желтый, и машина перед нами резко тормозит. Ее заносит. Брекен тихо матерится и тоже ударяет по тормозам; Харпер тонко вскрикивает. Противоблокировочные тормоза, содрогаясь, быстро стучат в такт моему сердцу. Сквозь лобовое стекло я вижу бок красного, в соляных подтеках минивэна. Там внутри могут быть дети. Вдруг они наблюдают, как мы на них надвигаемся? Не знаю, успеем ли мы вовремя остановиться. Я сжимаю кулаки, и внутри у меня все тоже сжимается. Машина скользит все медленнее, медленнее и наконец останавливается в паре сантиметров от минивэна. Я прерывисто выдыхаю. – Блин, сколько можно-то уже? – беспокойно спрашивает Кайла. Она елозит на сиденье, и лоб у нее блестит от пота. Понятия не имею, что на нее нашло: мне сейчас совсем не до нее. С другой стороны от меня Джош, морщась, тянет за край своей скобы. Все эти резкие старты и остановки вряд ли на пользу его ноге. – Можно как-то помочь? – спрашиваю я его. – Ну, твоей ноге? – Да, если достать мне новую связку, – хмыкает он, отрываясь от книги. – Особо тут ничего не сделаешь. Впрочем, у тебя много неожиданных талантов. Может, ты, вдобавок к знаниям о дорожных условиях в Филадельфии, еще и прикосновением рук умеешь лечить? Мои щеки горят огнем. Я опускаю глаза, и Джош мягко смеется. – Прости, – говорю я. – Я нервничаю. Наверно, лучше мне заткнуться. – Знаешь, можно ведь просто признать, что ты была неправа. – Правительство рекомендует не ехать по I-78, если только в крайних случаях, – говорит Харпер, подсвеченная синим экраном телефона. – Хм, похоже, мы правильно сделали, что сменили маршрут, – говорит Брекен и подмигивает мне в зеркало заднего вида. Не знаю, чего во мне больше – стыда или злости. Однако мне хочется показать средний палец всем попутчикам одновременно. – А тебе всегда так неловко, когда ты ошибаешься? – спрашивает Джош. Я бросаю на него резкий взгляд, но в его лице не видно ни капли насмешки. И жалости тоже. Он смотрит на меня так, будто я сложная задачка по математике. Да, что-то меня совсем кроет. Никак он на меня не смотрит, и у меня нет никаких причин злиться на ребят. Я расстроена, что мама проведет ночь в одиночестве. Я расстроена, что не полетела более ранним рейсом. Господи, да что там! Меня огорчает и то, что я уехала на другой конец страны, хотя Фиби умоляла меня не бросать учебу и мама была с ней согласна. Но никто меня не предупредил, что, если я вернусь в Сан-Диего, мама останется одна в годовщину смерти сестры, да еще и разведенная. Нет, не сестры. Фиби. Сестра – это такое безличное слово. Шесть букв, два слога, ни запаха благовоний и масляных красок, ни вкуса имбирного печенья. Ни темных волос, наспех собранных в пучок у шеи. Сестрой может быть кто угодно. Но никто на свете не сможет быть Фиби. Я прижимаю руку к груди, где распускается бутон новой боли. Господи, если мне так горестно, то через что же проходит мама? Завращались колеса; Брекен отъехал от очередного светофора. Я вернулась в реальность. – Мы разобьемся, не доехав до магистрали, – говорит Харпер, когда шины наконец цепляются за землю. – Все будет в порядке, – говорит Брекен.