Я не выдерживаю. – Это не мое сиденье! И не мой нож! И мы оба знаем, что ты это говоришь, чтобы снять с себя подозрения. Брекен резко бросается вперед: – Ах ты маленькая… Джош отталкивает его: – Не трогай ее! – Это мой нож! Мы втроем замираем. Кайла. В ее голосе ни стыда, ни чувства вины. Она стоит, сложив руки на груди и высоко задрав подбородок. – Да, это мой нож. – Ты пронесла нож в самолет? – недоверчиво спрашивает Харпер. Мне тоже сложно в это поверить. – Да нет же, идиотка. – Кайла снова закатывает глаза. – Я купила его в магазине на бензоколонке. Там сзади была витрина. Ну, со всяким рыбацким говном. – Когда? – спрашиваю я. – У тебя же не было денег. Кайла напрягает челюсть. Очевидно, что она что-то усиленно обдумывает. – Ну ладно. Я его взяла. – Она вздыхает. – То есть украла? – переспрашивает Харпер. Кайла пожимает тощим плечом. – Ну а что? Они не заперли витрину. Буквально напрашивались. Я непонимающе моргаю. – Ты украла охотничий нож. С заправки. – Ой, да ладно, только не притворяйтесь, что вас это шокирует. – Но зачем? – ошеломленно спрашивает Джош. – Для самозащиты, – мрачно отвечает она. – Я типа никого из вас не знаю. – И ты думала, что мы такие опасные, что тебе может потребоваться такой огромный ножище? – спрашиваю я. Она всплескивает руками, словно устав от нашей тупости. – Там был нож. Я его взяла. Подумала, а чего бы не взять, может, пригодится. А если не пригодится, подарю папке на Рождество. Он такое любит. – Ты украла подарок на Рождество? – Джош еще явно не отошел от шока. – И что с того? – Кайла складывает руки на груди. Ни проблеска раскаяния во взгляде. – Ну ладно, если забыть про сам факт… Все равно, зачем ты спрятала его под сиденьем Миры? – Потому что вы начали проверять сумки, и я не хотела, чтобы вы тут все обгадились от страха. – Вполне естественно бояться, если у кого-то из попутчиков с собой оружие, – говорит Харпер. Кайла склоняет голову набок. – Естественно? Что-то вы не очень боялись ехать с чуваком, который попытался сбить другого человека насмерть. Брекен кидается в ее сторону: – Да сколько можно… – Хватит! – Джош поднимает руки, одну к Кайле, другую к Брекену. – Правда, хватит уже. Судя по всему, выбор у нас теперь такой. Можем остаться здесь и спорить о том, кто что сделал, или можем вернуться в машину и попробовать доехать до какой-нибудь заправки. – Ты забываешь про третий вариант, – с хмурым блеском в глазах говорит Брекен. – Какой? – спрашивает Кайла. – Оставить меня здесь? – Я просто говорю, что ты украла нож. И вот не надо тут рассказов о том, что ты хотела подарить его папочке на праздник. Что ты скрываешь? – Что я скрываю? Хочешь сказать, у тебя нет секретов? – спрашивает Кайла. – Занятно… Может, сначала поделишься своей собственной тайной? Лицо Брекена тут же превращается в неподвижную маску. – О чем ты? – Ты ведь не думал, что если я закрываю глаза, то сразу засыпаю? – О чем ты? – повторяет он, но гораздо тише. Похоже, он абсолютно точно знает, о чем она. Кайла ухмыляется. – Я слышала твою покаянную беседу с приятелем. – Заткнись. Брекен краснеет. – Какую беседу? – Харпер поднимает глаза. – Давай же, – хмыкает Кайла. – Расскажи им. Как ты сказал? Они не смогут смотреть на тебя как раньше. – О чем она? – спрашивает Харпер. – Не твое дело. – А похоже, что наше, – возражает Джош. Над нашими головами проносится стон. Мы замираем, глядя вверх. Там лишь заросшие деревьями горы и снег. И этот ужасный, бесконечный скрежет, который пробирается мне под кожу. Все глубже и глубже. Что-то трещит. Как удар грома: оглушительный хруст, от которого содрогаются внутри кости. Я ничего не вижу. Не вижу, что происходит. – Берегись! Джош отдергивает меня назад, но это и не нужно. Дерево падает как в замедленной съемке. Ствол приземляется поперек дороги с оглушительным шумом. Ветви цепляются за склон на другой стороне дороги. Древесина разламывается, кора рвется, и верхушка дерева падает на асфальт. А потом наступает тишина. Двадцать пять Мы спешим обратно в машину и валимся на сиденья трясущейся кучкой страха и усталости. Двигатель гудит; из вентиляционных отверстий дует теплый воздух, но мы не можем ехать вперед. Там лежит упавшее дерево. Придется возвращаться. Я словно парю над собственным телом, вылетев из машины. С высоты мне кажется, что над нами ставят опыт… ну, вроде того, о котором Джош рассказывал в самом начале поездки. Будто весь этот кошмар – плод нашего коллективного воображения. Теперь, оторвавшись от тела, я почти могу притвориться, будто всего этого не существует. Умом я понимаю, что это странное онемение долго не продлится. Типичная диссоциация, эдакий подарок мозга усталому телу, когда он не дает человеку развалиться на части. Я читала об этом в брошюре о смерти, которую нам кто-то дал после смерти Фиби. И я вроде как должна быть благодарна за это ощущение, потому что, как сообщила нам медсестра из хосписа, где лежала Фиби, бесчувствие – дар. Оно помогает нам двигаться дальше и пережить то, что кажется непереносимым. Я должна доверять логике происходящего, но логика подводила меня раньше. По логике, тетя вообще не должна была заболеть. Не наша Фиби. Она не пила алкоголь, ни разу в жизни не курила, ела много овощей и занималась йогой. Она была крепкой и сильной. Из тех женщин, про которых думаешь, что они доживут до девяноста трех лет и мирно скончаются во сне при свете полной луны и под стрекот сверчков. Вот что должно было случиться, логически говоря. Разумно было бы ожидать такого развития событий. Но на самом деле произошло совсем другое. Фиби дожила до сорока одного года. Она стонала, хрипела и скрежетала, минуту за минутой умирая в больничной палате с желтыми стенами, где пахло дезинфицирующим средством и смертью. В палате, которая казалась такой же изможденной и изъеденной раком, как и ее тело. Потеря Фиби научила меня, что, когда мир разваливается на части, мозг ничем не помогает. Он отключается и лишь тихо гудит. Сердце будет рваться и болеть, пока не уверишься, что вот-вот умрешь. И в каком-то смысле даже будешь желать себе смерти. А вот инстинкты… именно они спасут тебя от смерти.