Состояние стало особо весомым аргументом, и те двести тысяч золотых лакхемов изрядно поправили ситуацию. Жаль, закончились. А что поделаешь? Быть королем непросто. – Дорогой супруг, – Матильда присела в придворном книксене. И высокий парик, из которого торчали страусовые перья, качнулся. Перья тоже качнулись, засияв в свете свечей. Новая мода. Алмазная пыль. И перья, и пыль стоили дорого, а уж если вместе… заныли и зубы. Дражайшая Флорочка, весьма милая особа, к которой Вециан изволил проявить внимание, намекнула, что весьма желала бы получить подарок. Эти самые перья. А в казне пусто. Совсем пусто. Даже тоска с этой пустоты берет такая, что колет не только в спине, но и в груди. – Счастлив видеть вас, – проскрипел Вециан, указав на кресло. – Идите. Это уже лекарю, что замер, явно прислушиваясь к каждому слову. И поднялся-то он неохотно, начал что-то там говорить, что, мол, нужно за примочкой приглядывать, что… – Идите, – повторила королева и таким тоном, что лекарь враз куда-то подевался, а с ним и помощники, и даже лакей, державший поднос со сластями. Во дворце норов Матильды знали преотлично. И она, поправив шелковые юбки, убедившись, что никто-то не слушает, шагнула к мужу. Длинные смуглые пальцы – а ведь сколько уж лет их пытаются отбелить – вцепились в ухо и крутанули. – Ай! – возмущенно взвизгнули Его королевское Величество, но вырываться не стали. Пальцы у Матильды, даром, что смуглые, но цепкие весьма. – Ты чего? – А ты чего? Совсем страх потерял? – поинтересовалась она сварливо. И сразу стало понятно, что вот она, купеческая дочь. Даром, что Ришьенам еще дед Вециана титул жаловал вместе с подходящею супругой из старого, но оскудевшего рода. За полста лет аристократизму не прибудет. Как были торговцами, так и остались, но… …задолжал он им прилично. И вновь просить придется. – Эта девка в глаза мне заявила, что мои перья не так и хороши, что ее всяко лучше будут. – Это Флора? – Вециан поморщился. Надо же, какая дура… а милой казалась. – Она самая, – Матильда ухо отпустила и сползшую было примочку поправила. – Все не успокоишься никак? – Мотечка… – Что «Мотечка»? Сколько уж я лет Мотечка… совесть имел бы… не нагулялся еще? Нога вон болит, небось. И спина. И хранитель стула вновь жаловался, что облегчение у тебя тяжко наступает. – Лекарь… – Лизоблюд, – Мотечка ногу ощупала. – Чей-то родственничек. Я другого приведу, может, не при чинах, а батюшку пользует. Батюшка дурного не посоветует. – Как он? – Обыкновенно. Ругается. Девку эту гони, может, она и мила, но дура редкостная. – Погоню. – И чтоб никаких перьев… вона, колечко там пожалуй, какое. Или цепку. Могу прислать, которые не особо нужны. Тканей отрез. И буде с них. А то и вовсе… Он бы и сам не отказался, чтобы «вовсе». Девицы стали откровенно утомлять, особенно молодым пылом, который всякая норовила проявить. И все чаще Вециан ловил себя на мысли, что совершенно не хочется ему уединения с фавориткою. А хочется тихо гулять. Беседовать. Беседовать с девицами получалось плохо. Они то хихикали, то жеманились, то говорили какие-то вовсе уж глупости. То ли дело Мотечка, только вот… – Репутация, – вздохнул он тяжко и прижался щекой к холодной ладони. Руки у Мотечки были совсем не королевскими, широкими и холодными, но такими ласковыми, как ни у одной фаворитки. Вециан и прикрыл глаза. – Сама знаешь, слухи пойдут… возня эта. Как же я устал. – Бестолочь, – с нежностью произнесла Матильда. – Какой уж есть. Так ты из-за этой девки расстроилась? – Не особо. За нею де Вилье стоят. Те уж вознамерились на концессии. Вециан поморщился. А ведь было время, когда он девицам сам по себе нравился, без страусовых перьев и концессий родственничкам. – Ирнейцы тут посла послали. – Это правильно, – боль в ноге отступала, да и спина подуспокоилась. – Послов надо посылать. Матильда фыркнула, верно, соглашаясь с мужем. Никогда-то за двадцать лет брака она ни спорила, ни закатывала прилюдных скандалов и вела себя так, что… что повезло. Прав был отец. И ныне Вециан был благодарен ему за эту правоту. А что вида не княжеского и за спинами шепчутся, мол, худородная, так тот шепоток он еще когда заткнул, самых рьяных шептунов спровадивши границы родины крепить. – Хотят-то чего? – не открывая глаз, поинтересовался он. – Денег. Приданое не устраивает. – С чего вдруг? Устраивало же. – Так к ним вестийцы послали. – Послов? – Именно. У них тоже принцесса имеется. – Ей же двенадцать только! – Кого это волнует, – Матильда сняла примочку и осторожно помяла колено. – Коновал. Ныне же чтоб в своих покоях один был. Ясно? Приведу нормального целителя. – Не сердись. – Я не сержусь. Вестийцы за своей дают полоторы сотни золотых дархемов и еще право беспошлинного прохода через Громовой перевал. Тогда понятно, отчего ирнейцы вопрос с оглашением помолвки всячески затягивали. Небось, переговоры шли. Шли, шли и пришли… деньги? Денег, конечно, нет, но ради союза можно бы поискать. Дед вот Леточки всегда готов помочь. Внучку он любит. Внучек. И расстроится. Но с перевалом… с перевалом золоту не тягаться. – Заговорили, что боги против союза. – Разрывают? – Именно. – Что можем сделать? – уточнил Вециан, ногу опуская. – По сути – ничего, даже если возражать станем, не послушают. Оно и понятно. Архейские горы и перевал, единственный путь к богатым вестийским землям. И зная о том, пошлину они брали изрядную. – И с чего вдруг вестийцам оно понадобилось? – Политик, – Матильда задрала юбки и поправила съехавший чулок. – Думаю, собираются присоединить Ирнею. Та-то мелкая, но кое-что в ней есть. Пускай себе… девочка расстроится. Сперва жених помер, потом сбежал. Пусть и не совсем, чтобы жених, но все одно слухи пойдут. Это точно. И главное, вновь же, ничего-то с этими слухами и не сделаешь. – Турнир надо объявить, – предложил Вециан. – Рыцарский. В честь прекрасной дамы. Поднимет настроение. – И во что обойдется? – Обойдется. Но ежели на благое дело. Приглашения правильно разослать, созвать людей нужных… знаешь, а ведь виросский царь тоже не женат.