И вправду рад. Это Мудрослава почувствовала. А еще некое смутное беспокойство, тревогу даже. За кого? За нее? Что такого может с нею произойти? Из того, что еще не случилось? – И государь наш кланяться велел… В этом Мудрослава изрядно сомневалась. – А еще письмо вам передать, – Древояр махнул рукой, и вперед выступил Тихомир с резною шкатулочкой. На краях её каменья горели, а в центре самом нагнулся, выставив могучие рога, тур. Знак рода. Стоило коснуться, и отворилась беззвучно крышка, признав за Мудрославой право заглянуть внутрь. Свиток? И с красными печатями. Вот от брата, личная. И от думы… стало быть, и вправду понадобилась. Мудрослава свиток развернула и прочла. Нахмурилась. Прочла еще раз. Он это серьезно? Но… разве возможно такое? – Мне надо подумать, – сказала она, разворачиваясь, испытывая огромное желание немедля сбежать и… спрятаться. Можно в подпол. Или в бочку с капустой, благо, капусты в ней не осталось, как не осталось и моченых яблок, и многого иного. Но вот так… – Конечно, матушка, – Древояр махнул рукой. – Идите, окажите князю уважение. А я тут… побеседую. И под руку подхватил. От кого другого подобного обращения Мудрослава не потерпела бы, но Древояр… всегда-то он рядом был. И когда матушка отошла, и когда батюшки не стало. Учил. Успокаивал. Советовал. Наставлял. Вытирал слезы и ругал, не без того. Но всегда-то по делу. – Вели, чтоб сбитня принесли, что ли, – сказал он, глядя на дворовую девку, которая так и застыла, глаз своих с Медоуста не сводя. И виделось в них та, дурковатая бабья готовность, немедля удариться в любовь. От голоса Древоярова девица вздрогнула. – Так… немашечки, – сказала она. – А чего есть? – Взвар. Травяной. – Вот его и неси, – Древояр ткнул её посохом в бок, легонько, но напрочь выбивая из головы мечты. И к лучшему. Бояре на дворовых девках не женятся, а вот пользоваться так завсегда радые. Ей-то с того ничего не прибудет, а то еще, коль проведает кто про грех этакий, и вовсе со двора погонят. – Да уж, – Древояр оглядел комнатушку и покачал головою, темные глаза его налились гневом. – А говорил я, что не будет с этой женитьбы пользы. Но разве ж его переупрямишь? Мудрослава вздохнула. Присела на краешек скамьи. – И теперь, да? Если сама не поеду… – Оно-то так, – Древояр опустился на лавку, которая тяжко застонала под весом истинного боярина, заставив его нахмуриться еще больше. – Оно-то, конечно, велено уговорить. Да… сама понимаешь, ежель заупрямишься, то все одно поедешь. Ухтомского пошлет. А тот на разговоры тратиться не станет. Кинет в седло и увезет, а там уж братец найдет, чем укорот дать. Вспомнилась тесная келья монастырская, в которой Мудрослава провела неделю перед свадьбою, чтоб, стало быть, подумала о выборе. И судьбе. И… рада была. После той кельи замужество избавлением показалось. А теперь… – Что ты думаешь? – спросила она и девку, которая взвар принесла, отослала. Правда, та не отошла далеко, небось, подслушивать станет. Наушничает. Все-то тут подслушивают, подглядывают, доносят, кто князюшке, кто женушке его, кто братцу. А те, которые половчее, всем и сразу. Древояр тоже понял. Хмыкнул и бороду огладил, а после щелкнул пальцами, воздвигая стену незримую. – Так-то оно лучше… что я думаю… думаю, что тебе бы в мужском обличье родиться, Славушка. Тогда б мы все беды не знали. Братец-то твой, конечно, силушкою не обделен, но к ней бы ума немножечко. Да сдержанности. Да умения самому думать, без дружней помощи. Он покачал головою. – Опасные речи, – сказала Мудрослава, хотя слышать подобное было, безусловно, приятно. – Так с тобой же ж. Уж ты не донесешь. – А если донесу? – Тогда, стало быть, зря жил. – Так все плохо? – Не сказать, чтоб уж вовсе плохо. Он ведь не глупый, если так-то. Но горячий уж больно. То в гнев, то в радость. Сперва сделает, после думать начинает. И хорошо, когда поправить можно. Давече вон Саржевского едва на плаху не спровадил. Кто-то там чегой-то донес, а он и рад поверить. У Саржевского норов-то еще тот, неуживчивый… хорошо, хоть сразу не казнил. Стали разбираться, так и вышло, что нет за ним вины, наговор лишь. Святояр-то повинился, замирился, шубу вон кинул горностаеву. И вроде как оно ладно вышло, да… ты ж знаешь, Саржевский не таков, чтобы обиду позабыть. Мудрослава подавила вздох. Чудит братец. А ведь уже двадцать годков сменял, должен был бы в разум войти. – И дружки его в уши мед льют, он и гораздый слушать. – Может, еще наладится? – Думаю. Я-то, грешным делом, отойти от дел собирался. Старомысла за тебя сватал. Думал, поженитесь, он при думе сядет да при братце твоем. Хороший мужчина. Спокойный. И крепкий. На Древояра чем-то похож, разве что моложе будет. Вот лица его Мудрослава не помнила, но сердце сжалось болезненно. Почему так не сложилось? Древояр-то дурного мужа не выбрал бы, такого, который в питие да пиру меры не ведает. И жили бы… у Старомысла терем в Вироссе имеется. Богатый. Там, небось, зимою сквозь окна не дует. – Да твоему братцу напели, что надобно земли соединять, царствие виросское длить. Вот соединили. И что толку-то? Вздохнули оба о надеждах несбывшихся. – А теперь-то что? – Теперь… – Древояр огладил бороду. – Страшно? – Страшно, – призналась Мудрослава. От него ли, старого, скрываться. И не так уж глуп братец, ежели послал единственного, пожалуй, человека, которому она верила. И которого готова была слушать. Сам ли додумался? Хорошо бы. – И чего боишься? Мудрослава призадумалась. А и вправду? Чего она боится-то? – Не знаю. Но… это же… Проклятые земли. И… и там чудовища. Твари. Мертвецы ожившие. И тот, кто этими мертвецами повелевает. Вздумалось ему жену искать. На кой ляд ему жена вообще? – Оно-то, конечно, верно, да только поспрашивал я людей, которые там бывают. – А такие есть? – Есть, конечно, – усмехнулся в бороду Древояр. – Купцы-то туда, оказывается, частенько наведываются. И такие, которые уж давно торг ведут… – С мертвяками? – Да говорят, что уж сколько лет ходит, но ни одного мертвяка не видывал. Вот чудища, те случаются, но и то редко. Повыбили их, стало быть. А так-то горы. За горами – земли. На землях, стало быть, люди. Селения. Есть малые, есть побольше. – Люди? – верилось в подобное слабо.