Евроремонт по-русски Кипу внучкиных живописных шедевров я разделила на две части: безусловные шедевры и то, что было просто пробой пера. Пробой пера я решила растапливать печь: все хранить – это где же места набраться? Родители решили, что наше провинциальное жилье безразмерное, – увы, оно тоже имеет свои границы… Печка располагается в бане. А баня временно поменяла свое назначение: теперь мы не омываем здесь свои бренные тела, а… готовим пищу. Баня теперь выполняет функцию кухни. Все началось с телефонного звонка мужа: – Алло, приезжай скорей! Три дня назад он провожал меня на родину – навестить родителей – и наказывал: «Живи, сколько хочешь, назад не торопись». И вот… – А что случилось-то? Я же только уехала… только приехала… – Понимаешь, я тут ремонт начал. Кое-какие вопросы надо решать вместе… и вообще… Ничего не поняв (какой ремонт, если собирались – когда-нибудь! – всего-навсего переклеить обои?!), я все-таки выпросила еще три дня для общения с родственниками, а потом – никуда не денешься – стала собираться домой. Конечно же, тогда я еще не представляла, куда возвращаюсь. Читатель вправе удивиться. И даже возмутиться: чего наводить тень на плетень – уехала из дома, туда же и возвращаешься. При чем тут «куда»? А вот при чем. Уезжала я из нормального, давным-давно обжитого дома, где все стояло, лежало, висело на своих привычных местах. Правду сказать, стояло, лежало и висело так долго, что вопрос о ремонте назревал уже давно, но… только лишь назревал, ничего решительного и определенного сказано и тем более сделано не было. И вдруг… Словом, когда я приехала домой и зашла на кухню… Кухни как таковой уже не было. Было пустое помещение, без единого, присущего данному виду жилища, предмета. Попросту – голые стены. Хотя уже и не совсем голые. Потому что посредине безымянного на данный момент помещения стоял дядька в тельняшке и кепке и вдохновенно покидывал на стены куски сырой глины. Часть брошенного куска прилипала к стене, часть падала на пол. Счастье мое было в том, что я не знала еще, сколько времени все это будет продолжаться. И сколько глины мне придется ежевечерне выгребать и выносить вон… Приехала я веселая, вдохновленная встречей с родиной и родными, и потому беззаботно предложила работнику («Митя, а хотите – Дмитрий Иванович», – представился он) поесть. Дружно мы похлебали сваренного на скорую руку супу. С этого момента баня, в которую муж предусмотрительно поставил электроплиту, и стала кухней. Стояла ранняя осень, было тепло, и потому создавшаяся ситуация до поры до времени не очень меня напрягала. Митя, Дмитрий Иванович, замешивал раствор и забрасывал им стены, выравнивая все сначала мастерком, а потом длинной прямой доской. Стены кухни и впрямь становились ровнее. А это было то, о чем мы больше всего мечтали, на что и купился супруг, встретившись с Митей у общих знакомых. Там Митя приводил в порядок ванну. И дело уже подходило к концу. Конечно же, мастер был заинтересован в скорейшем обретении нового объекта, вот почему, оказавшись у нас на кухне, проявил недюжинный напор, уговаривая мужа не откладывать осуществление нашей голубой мечты в долгий ящик. «Клеить обои на эти колдобины? Да я вам такие стены сделаю – никакое зеркало не сравнится!» Так все и началось… Шло время. Стены, как я уже сказала, действительно стали выравниваться, но – до чего же медленно все это происходило! Митя был немолод, работал один… А дни уже становились холодными, и, зайдя однажды в баню, то бишь на кухню, я поняла, что надо топить печь. Тут-то мне и попались на глаза внучкины рисунки. Убирая дом (осень же, время приборок перед близкой зимой), я поняла, что надо разгрузить шкафы. Так внучкины рисунки были разделены на безусловные шедевры и пробу пера. Конечно же, это мои термины – оценка труда любимой внучки любящей бабушкой. Вообще же на сей счет имелась и другая точка зрения: когда внучкина мама, а моя дочь, показала рисунки тринадцатилетней девочки профессиональной художнице, та безапелляционно заявила: – Увы – случай совершенно безнадежный. У девочки нет даже скромных способностей. Внучка приехала на каникулы, поплакала на бабушкином плече и сказала: – Я буду рисовать все лето – и научусь! Вот увидишь, бабушка… И я увидела… Бедный ребенок (впрочем, почему бедный? Богатый – владевшей им идеей, желанием творить!) все лето просидел за столом, изнуряя себя работой и изводя немыслимое количество бумаги. Бумага (плотная писчая, формат А4) у меня была, карандаши, акварельные краски, гуашь и кисти были закуплены. И вот – пробы, пробы, пробы… И вдруг… Конечно, только восторженная бабушка смогла назвать того ангелочка шедевром. Но он действительно мне понравился: большеглазое личико, белые крылья за спиной и сабелька в руках, такая славная, совсем не страшная, не воинственная… За ангелом последовала девочка, много девочек – не на шаре, а на пуантах, в развевающихся одеждах, отчего их фигурки были невесомолетящими… Честно сказать, я думала, что на этом творческая фантазия моей ненаглядной внучки и закончится. Но опять: вдруг… За чередой летящих девочек возник портрет мальчика, и донельзя удивленная бабушка нашла в нем сходство с отроком Варфоломеем кисти Нестерова! С той поры и пошли лица. Портреты. Тем летом почти все они были как раз пробой пера. Но когда дочка привезла уже зимние рисунки внучки («учебу совсем забросила, рисует и рисует»), я убедилась: а дело-то продвигается! Нынешнее лето она опять просидела, горбясь над столом, за которым в детстве рисовала ее мама. Внучкины рисунки (лица) впечатляли меня тем, что, глядя на них, можно было прочитать (угадать) многое из жизни тех, кого они изображали. Одни лица «рассказывали» о себе больше, другие – меньше. Но, может быть, я просто плохо «слушаю», и когда-нибудь… Вот почему, сидя перед печкой и перебирая пробу пера еще и еще раз, я размышляла над вопросом: правильно ли я поступлю сейчас, приговорив ее к сожжению? Пожалуй, начну-ка растапливать печь газетами. Пока огонь в печи нерешительно разгорался, я извлекла из стопки прошлогодних рисунков портрет: женскую головку с рыжими волосами и рыжим воротником пальто. Кажется, ничего особенного (прошлогодний же рисунок). Овал лица выписан нечетко (тогда она этого еще не умела), лоб срезан верхним краем листа (взялась рисовать, не сделав ни разметки, ни даже визуальной прикидки). Пышные волосы, конечно, затушевывают этот недостаток, а кроме того… кроме того, у рисунка было одно несомненное достоинство: у женщины оказались совершенно осмысленные глаза. Художница разместила зрачки ровно посередине глаз, и рыжеволосая женщина находила меня в любой точке бани, где бы я ни находилась: напротив нее, или стоя у стола, или сидя на лавке. Мое кухонно-банное одиночество закончилось… И я собиралась подвергнуть этот портрет сожжению?! О нет – я украшу им интерьер, прикрепив кнопкой на стену! Печь дымила безбожно, и скоро я поняла, что обогревать помещение придется все той же электрической плиткой. И это даже хорошо – меньше будет возни: воткнул штепсель в розетку – и все дела. Все остальное было плохо. И с каждым днем становилось еще хуже. Мне надоело мыть посуду в тазу, вода на плите закипала так долго, что обед надо было начинать готовить сразу после завтрака, а ужин – после обеда. Жизнь приобрела однообразную и скучную форму, из которой, казалось, уже не вырваться… Тут-то я и начала разговаривать с женщиной на стене. Глаза мои обращались к портрету, можно сказать, поневоле. Куда ни повернись в маленьком замкнутом пространстве – вот она, рыжеволосая. Со временем я обнаружила в ней кучу других достоинств. Например, такое: ее осмысленные глаза были наполнены совершенно определенным чувством, а именно – добротой. Она смотрела на меня с сочувствием – а это было то, в чем я на тот момент больше всего нуждалась. Я решила дать женщине имя. Из сознания почему-то выплыло: Клавдия. Но, в самом деле, почему? Такое имя чаще всего давали простой женщине из народа. А у этой много чего… непростого… Взять хотя бы губки – они сложены с достоинством. И почему я решила, что на ее плечах рыжий, под цвет волос, воротник? Это не воротник, это – тоже волосы, бегущие по плечам. Просто сзади они перехвачены резинкой, нет – брошью, потому что резинкой это благородное создание пользоваться не могло! И как только я это открыла для себя, то сразу же и заметила, какая у Клавдии длинная и тонкая шея – еще одно доказательство ее благородного происхождения. Да и такое ли это простое имя – Клавдия? Была же у Андрея Белого – из эстетов эстета – жена, которую он любовно звал «Клавдинькой». В отличие от других, то и дело предававших странного человека и поэта женщин, эта всегда была ему верна и бремя совместной жизни несла с достоинством, пониманием и любовью. Вот и моя Клавдия – женщина, способная все понять. …Пойми меня, Клавдия: я уже устала от этого внезапно обрушившегося на меня ремонта и не знаю, как дожить до его конца! А тут еще внучка позвонила, вникла в ситуацию и рассказала о подружке, уехавшей в прошлом году вместе с родителями в Канаду. «У них, бабушка, теперь никакого быта нет. В смысле – проблем с бытом: так все продумано и удобно для жизни. А нужен ремонт – придут люди, все, что надо, сделают, а потом все уберут после себя – до щепочки, до соринки»… «Ну, уж это из области фантазии», – не поверила я, с грустью разглядывая груды скопившегося к вечеру на полу раствора… Что я: муж – организатор и затейщик всего этого дела – тоже устал и вчера даже сорвался до бранного слова. А что будет дальше? Дальше супруг выдвинул прогрессивную идею: поскольку стены в кухне действительно становятся на удивление ровными, есть смысл сделать ремонт во всем доме. Но это, конечно, не сейчас, это как-нибудь потом, а сейчас надо только заменить обычные окна на пластиковые. Погода пошла на потепление, значит, надо пользоваться моментом. Разговор происходил на кухне (в смысле в бане). Я посмотрела на Клавдию Аполлинариевну (да-да, такой женщине негоже быть без отчества, и пусть она будет Аполлинариевна – решила я. – Пусть хотя бы отчество у нее будет откровенно благородного свойства…). Посмотрела – и получила примерно такой совет: видишь, муж на взводе, перечить ему в такой ситуации опасно. Да и идея-то здравая: действительно, ремонт в доме надо начинать с окон, чтобы не клеить потом обои во второй раз. – Ну что же… ищи ребят. Договаривайся. Ребята нашлись быстро. Их было трое. Вожак (и это не преувеличение: встреть такого в лесу – испугаешься, потому что внешний вид – словно вчера из лагеря, не из пионерского, конечно). Второй парень, слава Богу, вполне нормален: широкоплечий, широкозадый (вот и хорошо – почнет рамы покидывать, аки перышки). Да и имя у парня хорошее – Димой зовут. Третий молодец, напротив, телосложения хрупкого, зато вежлив и предупредителен невероятно: можно ли у вас попросить водички… спасибо, вы очень любезны… Ребята сделали замеры и уехали делать рамы, обещав быть через три дня. Прошло три дня. Прошла неделя. Я с тревогой поглядывала на небо: сейчас уже не только дождя, но и снега ждать можно… На десятый день ребята, наконец, объявились. «Извините за задержку. Доканчивали работы на прежнем объекте. Не беспокойтесь – все будет сделано быстро и хорошо. Качество работ – европейское». В самом деле: ребята шустро принялись выставлять, а точнее сказать, выбивать старые косяки и рамы. Уже к середине дня дом зиял провалами бывших окон. Тут же были привезены и пластиковые рамы: беленькие, чистенькие, оклеенные синими полосками бумаги – чтобы пыль или грязь ненароком не пристала. Воодушевленная темпами работ и видом европейских (тут уж я с ними была согласна) новых окон, я летала из дома в баню, то бишь на временную кухню, легкокрылой птицей. Да я и ребят покормлю сейчас… чего им время на обед тратить… Пока в кастрюлях булькало, не выдержала, пошла в дом: а вдруг там хотя бы одно окно уже вставлено? Войдя в комнату, где шла работа, я увидела странную картину: специалисты по евроремонту… резали стену. В прямом смысле. Каким-то могучим аппаратом… – Ребята, это что?! Это зачем?! Широкоплечий Дима, не обращая на хозяйку никакого внимания, продолжал резать стену, а вежливый Вадик принялся успокаивать: – Вы только не волнуйтесь, все будет хорошо. – Да, но почему… – Понимаете, мы немного ошиблись в расчетах: новые окна оказались на пять сантиметров больше прежних. Но вы не волнуйтесь… На ватных ногах я вышла на улицу. Вот вам и европейское качество… Это у них, в Канадах… а у нас… А тут и супруг объявился – приехал на обед. – Ты… в курсе? И бранного слова опять ожидала, и злости, и гнева, а в ответ раздалось спокойное: – В курсе, в курсе. – И – что теперь? Весь дом будут резать? Мы к Новому году кончим это дело? И вообще – у нас теперь будет дом или Пулковская обсерватория? Установим телескоп и станем наблюдать звезды. Помех-то теперь почти и нету. На юмор меня хватило, на выдержку – нет. Заревела, побежала в баню… то есть на кухню… Европейское качество… куда нам… А еще собиралась читать внучке мораль: как тебе не стыдно завидовать уехавшей подружке, если ты нарисовала такого мальчика… Ты всмотрись лучше в пейзаж на картине Нестерова – какая там Русь: задумчивые холмы и речка с бирюзовой водой, а листочки на березке – как свечечки, и два деревца между святым старцем и отроком: маленькая сосенка, беззащитная и трогательная, как ребенок, и другое, сломанное. Кем? И зачем?.. Столько красоты и смысла во всем – даже дух захватывает! Но сейчас, в этот вот именно момент, от другого захватывает дух – от нашего неуменья жить и работать по-человечески… Клавдия Аполлинариевна смотрела на меня с укором. И взгляд ее говорил: ну, ну, не ожидала от тебя такого… так близко принимать к сердцу… Вспомни хотя бы Карлсона, его «пустяки, дело житейское»… И впервые я рассердилась на свою Клавдию: а я-то тебя считала умной, интеллигентной женщиной, способной понять и разделить чужое горе… Горе? – тут же сказали ее глаза, а губы вдруг стали ироничными. – Ты не преувеличиваешь?.. Зашел супруг. – Ну что с ними делать теперь? Судиться? Тогда мы действительно к Новому году в дом не войдем. К тому же свою промашку они понимают: обещали все сделать по самым низким расценкам. Я опять посмотрела на Клавдию Аполлинариевну. Она, кажется, едва заметно мне подмигнула: ну? Вы не Рокфеллеры? Нет. Вот и соглашайся. Если рассудить здраво, в больших окнах есть даже свое преимущество – в доме будет больше света. Пока же было больше работы: раскрошенный кирпич в комнатах дома летел на пол, пыль стояла столбом. Я с ужасом думала о белье и одежде в шкафах, о диванах и полках с книгами. Конечно, я приняла меры по их укрытию, но что они дают мало результата, точнее, дают результат совершенно ничтожный – уже поняла. А тут еще… Отвлеченная окнами, я стала реже заходить на кухню (настоящую, не банную) и однажды обнаружила, что Митя уже заканчивает стену, на которой мы с мужем договаривались поставить дополнительную розетку. Сколько живем – столько пользуемся на кухне одной-единственной розеткой, на которой «висят» холодильник, светильник, приемник, аппарат для измерения давления. Договор был – пользуясь ремонтом, поставить еще одну розетку. Я предвкушала счастье маленького удобства: убрать, наконец, лежащий на полу удлинитель и все идущие к нему провода. И спокойно мыть пол, не путаясь тряпкой в проводах. И вот… Конечно, виновата сама: проворонила время, когда он смотрел на ту же проблему первоначально, то есть намеревался поставить еще одну розетку. А теперь: – Это твоя очередная блажь и каприз! Я устал исполнять все твои прихоти! А я? Я не устала?! Я потому и упустила нужный момент, что устала думать обо всех этих окнах, розетках, мусоре, кастрюлях и тряпках… Это мучительно, в конце концов, постоянно думать о пустяках. – Вот! – неожиданно услышала я. – Ты произнесла ключевое слово. Именно: пустяк – то, из-за чего ты сейчас страдаешь. Согласись с Карлсоном…