Я опустилась на банную (кухонную) лавку и спросила себя, не поехала ли у меня крыша. Я уже слышу голоса несуществующих особ? Нет, надо как-то от всего этого отвлечься, так и вправду можно сойти с ума. Вот – пойду и сяду за компьютер, посмотрю, что мне ответила Лариса. Я не стала говорить внучке, что в Канаде у меня тоже есть «свои» люди, и не кто-нибудь, а подруга детства. Дети у нее выучились и, намучившись с поиском работы в родной стране, нашли ее за рубежом, а через какое-то время и родителей забрали к себе. И живет моя Лариса в Канаде уже не меньше десятка лет, и, значит, составила о стране даже более четкое и полное представление, чем внучкина подружка. Но сначала я позвоню самой внучке. Или даже лучше ее маме, которая решила вновь показать дочкины опусы (так она называет ее рисунки) все той же художнице. Голос дочки был растерянным. «Ну что, что?» – торопила я. – Она сказала: «Бывает же такое… Поздравляю. У вас талантливая девочка». Каким счастьем разлились эти слова в моей истерзанной ремонтными переживаниями груди! Талантливая девочка… Значит, надо этот талант развивать! Развивать, не растрачивая время и силы на преодоление разного рода житейских трудностей! У них, у детей, их тоже немало. Господи, может, и вправду надо бежать из этой страны?! Что там ответила Лариса? Скорее всего, она найдет эти соображения разумными. Потому что до сих пор ее рассказы о своем заграничном житье-бытье были восторженными: «Мы с мужем объехали всю Европу, побывали в Америке. Зарплата детей и наши с мужем пособия позволяют путешествовать по всему миру»… Живут же люди… Ах, Лариса, целую жизнь ты просидела в библиотеке, и твоей зарплаты хватало только на то, чтобы навестить родителей. Зато теперь… Ну что, что ты мне сейчас скажешь?! Бывшая библиотекарша отделалась стихами: Над Канадой небо синее, Меж берез дожди косые, Хоть похоже на Россию, Только все же не Россия… И больше – ни строчки… На самом краешке заката К старости Петр Григорьевич снова стал похожим на Петьку, каким когда-то был: ходил разболтанной походкой, засунув руки в карманы поношенных штанов, крутя-вертя головой вверх-вниз, вправо и влево, ни на чем особо взгляд не останавливая. Соседка Дуся говорила: – Ну вылитый сорванец! Только вихры седые. – А то ты меня сорванцом помнишь? – А вот и помню! И вот как: я первый год в школу ходила; сижу как-то раз у окошка, а ты мимо с букетом черемухи идешь. Одна рука в кармане, в другой букет… Поди-ка, своей Глафире и нес? Когда Петра Григорьевича что-то сильно удивляло, он заставлял свои кочующие по миру глаза остановиться. Вот и сейчас – вперился ими в соседку, гадая: неужто и вправду помнит? Сказал же нелепицу: – Хочешь – я и тебе подарю? – Тьфу, дурак, – разобиделась Евдокия. Глафира ушла, откуда не возвращаются, прошлым летом. Петр Григорьевич стоял над ее гробом и думал: неужто вся жизнь уже прошла, просеялась через сито времени? Вот ведь только – вчера – залез в соседний огород, наломал черемухи, понес ей. Черемуха полетела через окно во двор… – Ишь, чего выдумал! Чтобы я за него, за голытьбу, дочь отдал! Глашин отец валял валенки и на этом основании считал себя крепким хозяином. А Петрова отца раскулачили, все имущество отобрали, из дома выгнали. Жених был – гол как сокол… Спасибо – разрешили работать в колхозе водовозом. Воду Петро возил в поле, а там уже появились первые трактора. Обретаясь возле трактористов, он быстро сообразил, как надо управляться с техникой. И поскольку нужда в специалистах в те годы была великая, его пересадили с водовозной брички на трактор. Вот тут-то Петро и показал свою «кулацкую» закваску: обедать не ходил – ел на ходу, в машине; ночевал тоже в поле, возле трактора, – кинул телогреечку – чем тебе не постель? Руководство колхоза только руками развело: делать нечего – приходится объявлять несознательного элемента передовиком производства… Тогда он и расхрабрился, ломал у соседа черемуху, видя перед собой чудные Глашины глаза: тиха – воды не замутит, а глаза подымет – и мир будто качнется… И вдруг – от ворот поворот… Домой – в сараюшку на краю села – Петро шел на ватных ногах. А вечером в проеме двери появилась Глаша… Вскоре она, уже как жена, собирала его на курсы водителей автомашин. Собирала на месяц, еще не зная, что домой он вернется только через пять лет… – Нет, вы поглядите – опять нарисовался! На скамейку возле Дусиного дома кто только не садится: в магазин народ идет – надо присесть, поделиться вчерашними новостями; из магазина – опять присест, новые вести душу распирают. Только сосед такой привычки не имел. И вот – второй раз за день нарисовался. – Ты чего, Петро? – Серьезный разговор, Евдокия. – Ну дак… выкладывай. И Петро понес: президент на всю страну объявил, что к 9 Мая участникам войны будут давать новые квартиры; надо только доказать, что имеющееся жилье старо и негоже, да с квадратными метрами не подкачать: меньше одиннадцати на человека быть должно. – Это что – как у кобеля в конуре? – не поняла Евдокия. – Ну, у кобеля все же помене… – Да я-то тут при чем? Ты ветеран, а не я. Я тебе даже не родня. – То-то и оно! А надо бы родней стать. – Это как? – А выходи за меня замуж! У Евдокии и дыхание перехватило: – Ах ты, кобель… вот где кобель-то… Фартук сняла – и ну его по мосластой спине… Ночь Евдокия не спала. Разбередил душу седой пацан! Ишь, чего выдумал – замуж! Как и язык-то повернулся! Глафира только год как ушла. А ее Захар, наоборот, так давно убрался, что грех уж и говорить о каких-то замужествах. Годы-то – не предвенечные, а предвечные уж идут… …И Захар, и Петро вернулись с войны в один месяц – зимой сорок пятого. Оба раненые, один в руку, другой в ногу, да какое это увечье по тем временам? На улице сохло на корню четырнадцать девок, а повезло двум – ей да Глаше. Но если Глаша ждала своего Петра уже как замужняя жена, то она… Приехал Захар как раз под общее собрание колхозников, и его тут же выставили кандидатом в председатели. Народ дружно проголосовал: во-первых, мужик, и почти здоровый, во-вторых, по довоенному времени все знали Захара как парня нехулиганистого и работящего, – так чего же еще?.. Тут же, на собрании, представитель райкома то ли в шутку, то ли всерьез посоветовал: «Да и жениться надо сразу. Понадобишься срочно – где тебя искать? А семейного человека найти легко – он при жене и доме…» Знает Дуся – не одну атаку выдержал в те дни демобилизованный боец. Его же сосед, Макар, заявил тому бойцу напрямую: «Бери мою Нюрку. И тебя, и всю твою семью прокормлю». Захар выбрал ее… За две недели спроворили свадьбу: мать напекла из муки, выделенной Захару уже как председателю колхоза, хлебов – как до войны, без желудей, наварила холодца; отец привез из города селедки да белого вина. Позвали родню да соседей. Так и стала Дуся, как и Глафира, замужней женой – хоть и без венца, без кольца. Обвенчаться хотелось: уж очень красивым ей казался этот обряд, но церковь закрыли, священника угнали в неведомые края еще в тридцатом, когда она совсем мялявкой была… Вечером легли спать: отец с матерью на печи, на полу – четверо братьев и сестер. Они с Захаром на кровати шевельнуться боялись, какая уж там брачная ночь… Весну и лето прожили, как люди. Утром – оба на работу, и Дусе – никакого послабления: что полола, что косила – со всеми бабами в общем ряду. Разве что вечером заезжал председатель за своей женой на дрожках – вот тогда-то они и улучали заветную минутку, заворачивали в какой-нибудь лесок. А осенью… Осенью Захара посадили. За что? А зерно колхозникам роздал. Вина была не в этом, а в том, что – роздал прежде госпоставки. Как день ясно – госпоставку он тоже бы отвез на элеватор, не через день, так через два (на тот момент техники под рукой не случилось, вот почему он и ссыпал зерно в церковь), но кто-то «просигналил», а сигналы в те времена последствия имели крутые… Поехала она к Захару через три года. Муж написал ей, что срок закончился, но взяли его на работу в местный совхоз. И квартиру дали. Это слово – квартира – звучало для нее примерно как «рай на земле». Ехала целую неделю (поездом, машиной, подводой), пока не попала, наконец, в бурятские края. И – вот он, рай: комната в общежитии на двенадцать квадратных метров. «О, и тогда у меня жилплощадь норму перекрывала», – вспомнив разговор с соседом, подумала Дуся. И снова вернулась к воспоминаниям. Стол в барачном раю был голый, кровать – голая, но вечером Захар куда-то сходил. Принес сначала одеяло. Потом матрац. – Ну а подушку-то уж ей оставь, – остановила супруга Дуся. Сказала, и – молчок. А чего кипятиться-то? Мужик должен был как-то жить в этом бурятском краю? Она еще и благодарить должна – за уход, за догляд… Скоро стала понимать по-бурятски, радовалась, что в магазине много рыбы. А муж вдруг засобирался домой. И вот тут его понимать она не захотела: – Куда домой-то? Где он у нас – дом? Опять целым кагалом жить? Но Захар стоял на своем. Так и вернулись… – Ты пойми, дурья твоя голова, что судьба дает нам шанс! – «Шанс»! Слова-то какие выучил! Зачем он тебе, этот самый шанс? – Да ведь денег дадут! Купим хороший дом! Не захочешь со мной жить – потом разведемся! – Ты человек легкий, тебе не привыкать людей смешить. А я так не привыкла.