Спускаясь по лестнице, я наткнулся на трудовика. Дядя Виля плавно покачивался у зеркала, поправляя галстук. Неподалеку, удобно устроившись на широком подоконнике, болтали о своем, о девичьем, Ирочка «Белочка» и Феруза Валеевна. Двери учительской были приоткрыты. На старом продавленном диване посиживали военрук Макароныч и наша классная. Циля Наумовна оживленно тараторила, а Марк Аронович, по-моему, совсем не слушал ее. Просто смотрел на позднюю свою избранницу, улыбался в усы и расслабленно кивал. Им было хорошо вдвоем. Внезапно двери актового зала распахнулись, выпуская музыкальные громы, и на пороге замерла Рита. Увидав меня, она обрадовалась и подбежала. – Я потеряла тебя! – пожаловалась девушка, надувая губки. – А я тебя нашел! Сулима взяла мои руки и приложила ладонями к щечкам. – Уж полночь близится… – пробормотала она. – Наши будут гулять до самого рассвета… Давай убежим? – Давай. А куда? – Увези меня! Далеко-далеко… В степь! В черных глазах напротив потихоньку разгорался темный пламень, и мой пульс участился. – За мной! – Ой, подожди! Я сейчас! Девушка метнулась в актовый и вскоре вернулась, прижимая к груди бутылочку токайского – недавнюю гостью магазина «Вино». – Бежим! – воскликнула Рита, смеясь. Она схватила меня за руку, и мы ссыпались по лестнице. – Стоп, не в фойе! – былая настороженность вернулась ко мне. – Сюда! Я увел спутницу в пустующий класс и растворил окно. Соскочив на землю, помог спуститься Рите. Теплая июньская ночь вобрала нас в себя, пряча ото всех. – Куда теперь? – прошептала девушка. – Я перегнал машину в школьный гараж! Обогнув темное крыло школы, мы понеслись через футбольное поле, путаясь в траве и хихикая. – Представляешь, – поведала моя спутница, задыхаясь, – я сегодня еще не пила! Совсем! Ни граммулечки! – Ох и напьемся… Хохоча, мы выбежали к гаражу. Торопливо лязгнув ключом, я отворил тяжелые ворота. «ИЖ» едва виднелся, ловя капотом дальние отсветы школьных окон. «Побег на рывок!» Скользнув за руль, я завел мотор, не включая фар, погонял немного на нейтрали и выехал. – Садись! Я закрою пока… О припасах в багажнике я умолчал. И о пледе тоже… Мечте положено сбываться самой по себе, а не по пунктам согласованного плана. – Поехали! Всё так же не включая фар, сквозанул по переулку – остерегался внимания «старшей пионервожатой». Лишь выехав на Киевскую, врубил ближний свет. – Покажи медаль! – Рита забралась с ногами на сиденье, скинув туфельки. – А я ее маме отдал. И аттестат. – А-а… Твоя мамуська не только красивая, но и умная. И хорошая. Знаешь, что она мне сказала? Пусть, говорит, Мишенька не портит себе вечер. Я, говорит, обещаю не волноваться и лечь баиньки! Представляешь? – А папусик твой переживать не будет? – улыбнулся я. – Не-а! Я его предупредила, что не одна буду, а с тобой! «Ижик» урчал, глотая километр за километром. Унеслись назад темные дома окраины, потянулись поля, расчерченные лесополосами. Я свернул налево, к Романовой Балке, но не доехал – лучи фар нащупали удобный съезд, и машина покатила по грунтовке – границе невозделанной степи. В мятущемся свете она напомнила Балтику в Варнемюнде – цвел ковыль, и его длинные шелковистые пряди серебристого цвета колыхались широкими разливами. Вывернув руль, я направил пикап прямо в гущу травяного моря – метелки ковыля и типчака шелестели по бортам, как буруны. – Давай вот здесь! Ага… Я заглушил двигатель. Машина проехала немного, подминая дикие злаки, и замерла. Навалилась тишина, оглушая невероятным простором. Кругляш луны распускал нити холодного сияния, оно высвечивало степь неземными красками, а далекие горизонты терялись в потемках, словно края света. Я вылез и, быстро обойдя машину, подал руку Рите. – Как на другой планете… – завороженно проговорила она, захлопывая дверцу. Шум показался нам чужеродным, как клякса в чистовике. – А мы будто одни в целом мире! – подхватил я, расстилая плед. Толстый и плотный, он примял ковыль, словно увесистый ковер. У меня мгновенно пересохли губы, стоило услышать, как тихонько жужжит «молния». – Не смотри на меня… Я прерывисто вздохнул, следя, как под легчайшим ветром играют тени по разнотравью – расходятся полосами, рвутся, сливаются, тают… – Теперь можно… Рита стояла, облитая лунным светом, смущенная и доверчивая в своей наготе. Голубое блистание стекало с покатых плеч на высокую грудь, струилось по животику и стройным ногам, оттеняя пленительные западинки. – Как жалко, что всё не наяву. – Я опять вздохнул, теперь уже затрудненно. – Ты мне снишься… – Почему-у? – напевно протянула подружка, плавно взмахивая руками. – Потому что таких красивых девушек не бывает. – Быва-ает… Бывае-ет… – Рита затанцевала под неслышную музыку. Ее гибкое тело, серебрившееся в нездешнем свете, словно переливалось из одного па в другое, нагоняя сладкую истому и странное, колдовское оцепенение. Лишь расслышав, как шелестит трава под легкими девичьими шагами, я справился с мороком. Сам удивился, но мои пальцы расстегивали пуговки моментом, как у танцора в мужском стриптизе. Раз, два – и теплый ветерок обвевает тебя везде… – Наконец-то ничего не мешает! – Рита бросилась ко мне, прижалась – горячая, гладкая, бархатистая, – нащупала сухими губами мой жадный рот, и весь подлунный мир отступил в потемки, закатился, канул… * * * Июньская ночь коротка. Луна куда-то подевалась, я даже не заметил захода, а серебристая озаренность уступила предрассветному сумраку. Прозрачная пепельная мгла, минута за минутой, размывала обрызганную звездами тьму, а там, где сходились небо и земля, зарделись розовые утрешние тона, предвещая восход дневного светила. Ночная чернота выцветала, изнемогая под напором зоревых лучей, и вот над восточным окоёмом проступила малиновая горбушка солнца. Седой ковыль верноподданнически перекрасился, послушно кланяясь рассветному накалу. – Я самая-самая счастливая на свете! – прошептала Рита, гладя мое лицо. – Люблю тебя. – Дремотно улыбаясь, я ловил ее пальцы губами. – Веришь? – Верю! Засмеявшись, девушка перекатилась, вставая и прогибаясь, да так, что во мне снова забурлило желание повалить ее обратно на мятый плед. – Хорошо… Как же мне хорошо! – Рита распахнула руки, словно обнимая набухавший алый шар. – Здравствуй, солнце! Здравствуй, счастье! Упруго вскочив, я обнял ее со спины, касаясь губами исцелованной шеи. Полгода назад, и тоже за городом, я зло кривился от чудной песенки из недалекого будущего, а ныне напеваю с улыбкой, веря, надеясь и любя. «От чистого истока в прекрасное далёко, – крутилось в голове, – в прекрасное далёко я начинаю путь…» (Конец пятой книги) * * *