И как у Эвелин не остановилось сердце, а её саму не выкинуло за пределы реальности в столь блаженную пустоту бессознательного забвения? Какое-то время она даже боялась пошевелиться. Двигались только глаза и немного голова, в попытке скосить взгляд в сторону и успеть определиться где она, что здесь делает и почему лежит плашмя на сене и деревянных досках какой-то лежанки. Хотя нет. Это была не лежанка, пусть и выглядела так под обильным слоем накиданной сверху соломы. И, как видно, её не заметили в довольно сумеречном помещении только благодаря высоте этой «подвесной кровати». - Он прям так тебя слушается? - А у него есть выбор? - В порту что-то было не особо заметно… - Потому что было слишком много свидетелей. Что тут непонятного? Она рискнула повернуться на бок и чуть подползти к краю навеса, когда поняла, что сёстры Клеменс уже не просто вошли в пустой, по их мнению, денник, а прошли в самую его глубь, буквально под широкий пролёт второго яруса. Увы, теперь Эва видела только открытый проём стойла, его пустующую часть нижнего помещения и край макушек двух сестёр. София, видимо, стояла прямо под ней. - И как это вам удавалось столько времени водить всех за нос? – это был почти предвосхищённый голосок Клэр. - Угу, и скрывать всё от нас! – а это подчёркнуто обиженный от Валери. - Потому что так было нужно, для его же безопасности. - Поэтому ты и решила его сегодня нам выдать? Решила наполнить его жизнь смертельной опасностью? – Валери определённо иронизировала, хотя и с ощутимым сомнением. - Любые чувства и отношения требуют серьёзных испытаний, как и доказательств их истинности. - Так это ты решила его испытать? Проверить, на что он готов ради тебя? - А что ему ещё остаётся делать? Я же говорю, у него нет выбора. Будет делать всё, что я не скажу и не захочу… Пойдёт на любое выбранное МНОЙ испытание!.. - Уж ежели говорить по правде… - в замкнутое пространство денника неожиданно ворвался ещё один голос, более сильный и куда звучный, сминающий всех и вся на своём «пути». – Так себе испытание… Эвелин чуть было не отшатнулась резким рывком от края своего укрытия, едва не выдав себя этим, когда её расширенные от изумления глаза чётко и ясно разглядели входящего в конюшню молодого мужчину. Того самого… Портового грузчика в зелёной косынке. Точнее без косынки, и в одежде… нормальной чистой одежде… на абсолютно чистом теле (уж на счёт последнего она была осведомлена, как никто другой из присутствующих). - Добрый вечер, леди. Я так понимаю, он обещает быть довольно занятным? Глава десятая Льняная сорочка неопределённого «грязного» цвета с длинными узкими манжетами и более просторными рукавами. Облегающий жилет не атласный, но из добротной тонкой шерсти, тоже немного лоснится, как и полагается всем мужским жилетам с неглубоким закруглённым вырезом под шалевые лацканы. Галстука нет, но это не значит, что его вообще не носят. Ну и брюки, узкие, с высоким поясом, под цвет жилетки тёмно-табачного оттенка. Не прибавить, ни отнять. Как говорится, всё на своём месте. Всё, что требует нынешняя мода от представителя мужеского полу нынешнего века – не щеголя и не франта, но и не бедняка, не способного чистить и следить за своей одеждой из-за постоянной нехватки денежных средств. Даже коричневые остроносые туфли из матовой кожи, но без гетр, выглядели достаточно новыми и точно по ноге. А уж фигура у него была определённо не из стандартных, как по высоте, так и по развитости. Подбирать уже готовое на неё заморишься. Встреть Эвелин его впервые в таком виде на улице, едва ли бы сумела определить в нём обычного чернорабочего, да ещё и портового грузчика. Приняла бы запросто за человека среднего достатка, возможно даже за какого-нибудь клерка или помощника адвоката, которому не хватало разве что тёмного котелка на голову и костюмного пиджака, хотя последний он как раз небрежно и держал на двух пальцах за воротник, перекинутым через плечо за спиной. И именно последнее с торчащей из уголка его пухлогубого рта золотистой соломинкой выказывало в нём явное пренебрежение общепринятыми правилами этикета и поведения в обществе, особенно перед дамами. Он и на этом не остановился. Прислонился плечами и затылком к широкому косяку у дверного проёма и скрестил голени над щиколотками, когда поставил правую ногу носком с внешней стороны левой стопы в почти пятой позиции. А потом ещё сунул большой палец второй руки в прорезной карман брюк. То, как он смотрел на всех сестёр Клеменс лишь усиливало к нему мнение, как о человеке невоспитанном и вполне даже нагловатом. Если бы он так взглянул на Эвелин Лейн – та бы покраснела от стыда сразу же и незамедлительно. Хотя… краснела она и без того достаточно обильно, только от воспоминаний о нём же без одежды в окружении таких же голых мужчин. Видимо последний факт подрезал ей смелости на весомую долю процентов, поскольку её потянуло отползти от края навеса в безопасную глубь – очень и очень медленно, с замирающим дыханием и бешено бьющимся сердцем в груди, гороле и в висках. Но надолго ли? - Да ты, смотрю, в край срам потерял. Не много ли себе позволяешь, хабал, ещё и перед леди знатного роду? Поди, спутал нас с той непотребной швалью, с которой привык общаться всю свою жизнь? – конечно это была Софи с её извечной манерой перетягивать одеяло на себя и необъяснимым пристрастием принижать кого бы то ни было, не важно за что и как. Её надменный голосок Эва не спутала бы ни с чьим другим. - А не много ли знатная леди употребляет дурных выражений, коими не престало пользоваться господам среди себе равных. – приглашённый гость тоже не лез в карман за ответным словом. Он и в порту на этот счёт не особо-то тушевался. - Как ты точно подметил «среди себе равных», но никак ни с теми, чьё воспитание с поведением желают быть лучшего, и кто ведёт себя соответственно своему происхождению. И то, даже подобные тебе не позволяют своей вульгарной натуре поднимать глаз долу на стоящих пред ними знатных господ. Так что твоё оскорбительное поведение успело переступить все дозволенные границы далеко не только здесь. - Тогда нижайше молю незаслуженного мною прощения за моё непозволительное поведение, оскорбляющее глаза и слух столь чутких и ранимых особ. Если мне не изменяет память, это вы меня сюда позвали, прекрасно зная, к какому классу людей я принадлежу. А то, что я не привык стелиться перед всеми подряд, понимаю, не делает мне чести и не является вашей на то виной, но всё же, не снимает с вас ответственности за данное приглашение. Вы ведь знали, кого приглашали и чем вам это может грозить. Кстати, мне уже и самому не терпится узнать для чего я здесь. Наверное, это оказалось сильнее Эвелин, сильнее здравого разума и инстинкта самосохранения. Слушать просто голоса, всё гуще и чаще краснея от смысла высказанных слов – слишком мало, тем более ведая, кому принадлежал один из оных. Ей просто обязательно нужно было видеть его лицо, то, с каким выражением он всё это проговаривал, используя такой богатый набор красноречивых фраз и оборотов речи, который едва ли был свойственен людям его класса. Шокирующая загадка, так и притягивающая к себе любопытных мотыльков своей тёмной стороной нераскрытой тайны. Хотя, не исключено, что было что-то ещё, кроме нездорового интереса. Необъяснимое желание увидеть его снова? Как будто ей было мало чувства стыда, то и дело притапливающее и сознание, и тело жгучими приливами шипящей крови с обязательным выбросом-ожогом по коже удушливой испарины. Но она всё равно это сделала. Опять подтянулась к краю навеса и осторожно приподняла над ним голову, надеясь на достаточную громкость голосов, звучная вибрация которых в более-менее просторном помещении денника могла с лёгкостью поглотить мягкий хруст сухой соломы. И опять её накрыло волновым жаром от макушки до кончиков сомлевших пальцев на ногах, стоило лишь увидеть ничуть не изменившееся лицо, фигуру и позу молодого грузчика. Интересно, сколько ему было лет? По возрасту, явно не юнец, но уже в том соку, когда понятие взрослый мужчина вполне применимо, но не настолько, чтобы по праву называться умудрённым жизненным опытом матёрым волком. Возможно где-то от двадцати пяти до тридцати лет, в зависимости от среды, в которой ему приходилось расти или даже выживать. Ведь легко можно состариться и в более ранние годы, особенно если ты выходец из рабочих низов и вся основа твоего бытия – нереально тяжкий трут в непригодных условиях все двадцать четыре часа в сутки. Конечно, он не тянул на изнурённого жизненными невзгодами и полуголодным прозябанием несчастного работягу, но ведь и в порту он работал далеко не от хорошей жизни. Как бы там ни было, но жгучее желание разгадать эту загадку разгоралось с каждой пройденной минутой всё жарче и неуёмней. Что же его связывало с Софи, почему он здесь, вернее, из-за чего (или из-за кого)? Не похоже по поведению данной парочки, чтобы они испытывали к друг другу какие-то трепетные чувства привязанности, уж слишком недавние обсуждения сестёр Клеменс расходились с происходящим. Не тянул он на несчастного воздыхателя, никак и ни под каким углом. - Твоё дело не узнавать и любопытствовать, а выполнять всё, что тебе не прикажут. – поведение Софии также не проливало хоть какого-то маломальского лучика света на всю эту историю. Оно и не отличалось от её привычного поведения на людях, ещё и с представителями низшего сословья. Но если в других ситуациях она в упор не замечала последних, то в этой всё было с точностью наоборот. Повышенное внимание к обычному портовому грузчику побило все возможные рекорды несвойственных ей странностей. Последовавшая за её предсказуемой репликой реакция молодого мужчины была вполне объяснимой и оправданной. Он осклабился какой-то уж жёсткой ухмылкой, не очень изящно выдохнув несдержанным смешком, скорее не прикрывшим, а усилившим его ответное изумление. А его неизменившаяся поза, казалось, ещё больше подчёркивала его истинное отношение к услышанному. - Хотите сказать, я обязан делать абсолютно всё, невзирая на отсутствие какой-либо адекватности в данных приказах? - А у тебя есть какой-то обоснованный выбор? Кто ты вообще такой? И что стоит твоё слово против нашего? Если тебе, конечно, позволят его высказать из чистого к нему любопытства. Хищный оскал достойного противника сменился жёсткой линией плотно сомкнутых губ, но ещё кое-как удерживающих ироничную усмешку. Он и глаза прищурил, усилив давление заострившегося взгляда по лицу той, кто пытался поставить его пред собой на колени всего лишь капризной прихотью избалованной стервы, пусть ещё пока не буквально, но уже подталкивая к этому, говоря едва не открытым текстом и используя для этого не самые лучшие уловки. Неужели думал разглядеть за представшей его взору маской что-то ещё? Надеялся, что это шутка? - А если я просто развернусь и уйду? Я ведь мог и вовсе не приходить сюда. - Да бога ради. Тебя ведь никто насильно не держит. Да и как мы можем такое сотворить – три беззащитные девушки, против подобного верзилы и бзыря*. Такого наглого шантажа, наверное, не вынес бы любой мужчина из любого классового сословия. А что мог противопоставить он – простой грузчик и безродный холоп? - Так может уже узнаем, для чего я здесь? Если вам, конечно, в большую радость источать изощрённым словоблудием. - Ну отчего же опять эти грубости, Килл? Или тебе нравится после очередной попытки что-то там и кому-то доказать, унижаться в вынужденных извинениях? Ты же прекрасно понимаешь, что здесь у тебя нет соперников, тебе не с кем тут сражаться или пререкаться. Ты тут – никто! Человек, которого пригласили знатные барышни, проявив незаслуженного снисхождения к тому, на кого бы они при иных обстоятельствах и внимания никакого не обратили. Как видно, он оказался прав. Софии действительно нравилось тыкать в свою жертву раскалёнными спицами слегка завуалированных оскорблений, доставляя ей во истину садистское удовольствие. Вот только Килл (теперь-то Эвелин запомнить это имя уже надолго) ни видом, ни жестами не проявлял какой-либо визуальной реакции от полученных по его самолюбию наживных ран. Словно ему было всё равно. Да и что, в сущности, он мог здесь такого увидеть или услышать? От кого? Более юных чем он барышень, вся власть коих над данной ситуацией сводилась лишь к их более высокородному положению? Ему ведь на самом деле ничего не стоило уйти отсюда. Для того, чтобы использовать против него хоть что-то за пределами этой конюшни, необходима та же едва не отчаянная смелость с толикой нездорового безрассудства. Конечно, смелости у Софи Клеменс всегда имелось в наличии довольно немерено и при любых обстоятельствах, а вот на счёт безрассудства… - Так и что же эти барышни хотят изволить? Я здесь стою уже не мало, а всё никак не дождусь конкретных к себе указаний. Я же тут для этого? Выполнить чьё-то исключительное пожелание? – конечно, всё это время он смотрел в лицо Софии, обращался только к ней и, возможно, видел лишь её одну. Будто здесь, кроме них двоих больше никого и не было. Валери и Клэр молчали, даже Эва ощущала себя абсолютно непричастной к происходящему, и не потому, что о её присутствии никто не знал. Это сценка была явно из темы по выяснению отношений между двумя людьми, и вся её нелицеприятная основа заключалась в используемых для неё методах. И исходили они пока что лишь от одного их главного участника. - Ты прав, прелюдия слишком затянулась. Тем более вечер близится к ужину и было бы не очень приятно столкнуться здесь с разыскивающими нас слугами из Ларго Сулей. Мало, что им может ударить в голову, когда увидят нас в компании незнакомого им мужчины. Поэтому тебе не мешает поторопиться. - Поторопиться? В чём? - В том, в чём тебе нет равных. Не даром говорят – яблоко от яблони. Всем в Гранд-Льюисе известно, кто ты такой и чем любишь промышлять на стороне, пока твоя маменька делает вид, будто смотрит в сторону и это её нисколько не касается. Так что для тебя не станет чем-то сложным и невыполнимым проделать свои излюбленные фокусы прямо здесь и при нас. - Свои излюбленные фокусы? – его терпению можно было только позавидовать. Ни одна пущенная в его сторону колкая фраза не задела уязвимых сторон его честолюбивой гордыни. Казалось, ещё немного и он в буквальном смысле слова заскучает. - Ну да. То, что твоим «клиенткам» нравится в тебе больше всего. Твоя аполлоновская нагота. Ты же демонстрируешь им её, возможно даже в некой показательной манере. Только не говори, будто им не нравится приказывать тебе раздеваться и наблюдать за этим со стороны. А тебе, в свою очередь, делать это для них. Кажется, это был первый за всё его пребывание здесь момент, когда его лицо облачилось в уже знакомую маску бесчувственной отчуждённости. Больше никаких ухмылок, включая жёстких и хищных оскалов. Только окаменевшая холодность и буравящий насквозь взгляд, от которого даже у Эвелин вскрывало по затылку и спине ледяными коготками примораживающего страха, а ведь он сейчас смотрел вовсе не на неё. - Так это всё?.. – лёгкие нотки низкой сипотцы задребезжали в его голосе едва уловимым напряжением. А до этого тишина внутри денника показалась ощутимо пугающей и вполне даже звенящей, наливаясь с каждой пройденной секундой осязаемым гнётом надвигающейся беды. Эва даже дышать перестала, испугавшись не на шутку, что её могут теперь услышать. - Всё что вам было нужно? Чтобы я перед вами разделся? – золотая соломинка неспешно перекочевала из одного уголка его рта в другой. И, кажется, Эвелин услышала, как та хрустнула меж нещадными тисками сжавшихся челюстей мужчины. – Так сказать, удовлетворил ваше праздное любопытство? Или всё-таки не всё? Он вдруг сплюнул в сторону измочаленную соломинку и неожиданно оттолкнулся от косяка. То, что он начал делать после этого, пригвоздило прятавшуюся наверху четвёртую зрительницу теперь уже намертво и без возможности что-либо сделать по собственному хотению. Хотя по началу она не сразу поняла его достаточно прямых намерений. Уж как-то всё быстро завертелось, особенно когда он отшвырнул совершенно не изящным жестом свой пиджак в угол денника и шагнул вперёд, где-то к центру помещения, не сводя припечатывающего к месту взгляда с того, с кем, наверное, мечтал сейчас сотворить что-то во истину нехорошее. Что-то, чья пугающая тень скрытых в его голове мыслей и образов теперь так явственно отражалась на поверхности его чёрных глаз. Но всё, что он тогда сделал – принялся расстёгивать под грудью и на животе пуговицы жилетки. Быстро, но сдержанно, без рывков, вполне расслабленными пальцами или скорее привычными для него движениями. Просто расстёгивал, а потом просто снимал, откидывая уже ненужной тряпкой в сторону и даже не глядя куда. Именно тогда, когда Эва осознала, что он действительно вполне серьёзно намеревался раздеться, её и приложило припечатывающим ударом-контузией едва не до обморочного состояния. - Может мне ещё что-то сделать? Например, продемонстрировать, как я иногда занимаюсь сам с собой рукоблудием? Вам ведь известно, что это такое? Поди сами таким не брезгуете в своих тёплых постельках, а тут получите дополнительный стимул к нужным фантазиям. На рубашке он расстегнул пуговицы только на манжетах и как ни в чём ни бывало стянул через голову всю сорочку, при чём так быстро, что у Эвелин не успело как следует дыхание перехватить, от чёткого понимания, что она смотрит на его обнажённый торс уже второй раз за этот день. Зато слух резануло раздражающим девичьим хихиканьем, прыснувшего звуковой бомбочкой прямо под девушкой, одновременно по-детски глупого и с плохо прикрытым восторгом. Уж кому-кому, а ей было далеко не до смеха, особенно когда в голову ударило мощным выбросом ошпаривающего адреналина, вплоть до качнувшегося под ней и вокруг денника и поднявшегося в ушах обжигающего шипения. А что творилось с её сердечком и закипевшей кровью, залившей щёки, уши и даже шею горячими «бутонами» подкожных алых «роз»... И всё это глядя на полуобнажённого (пока полуобнажённого) мужчину, чью наготу она успела лицезреть в самый притык несколькими часами ранее, но не успела рассмотреть всё её совершенство в неспешном и спокойном состоянии умиротворённого эстета. До чувства умиротворения сейчас ей было как до Луны ползком, но, по крайней мере, её никто в эти минуты не видел, а, значит, не подгонял интуитивным импульсом очередного постыдного бегства к выходу из конюшни. Так что, продолжала она любоваться представшей сценкой и тайно, и не против воли, и с той возможностью, когда за подобное ей не выскажут в лицо каким-нибудь осуждающим выговором. Пусть тело всё ещё находилось в оцепенении воспалённого жара, лихорадочной дрожи и содрогалось от мощных внутренних толчков обезумевшего сердца, какое-то мнимое ощущение временной безопасности и даже защищённости скрадывало часть ненормального волнения, подобно густым теням помещения под потолком, скрывавших её собственное местонахождение от глаз остальных участников разворачивающегося безумия. И, само собой, отвести взгляд в сторону она бы уже не сумела, не говоря о тех моментах, когда окутавшие её сети эмоциональной неуравновешенности на происходящее ощутимо ослабили свои смертельно-опасные тиски, а она продолжала наблюдать за действиями человека, который теперь в сущности заполнил собою всё – визуальный обзор и чувства восприятия на него. Словно другого больше и не существовало, ни за пределами этих стен, ни где-либо ещё, и ей приходилось тонуть во всём этом, поскольку иного выбора у неё не было. Или ей казалось, что не было?.. - Поверьте, мне нисколько ни жалко. Даже более того, открою маленькую тайну… - случайно или нет, но проникающие в денник раскалённые до красна лучи заходящего солнце, подобно острейшим клинкам из ослепляющего «металла», прознали и рассекали воздух насквозь, останавливаясь лишь на одном неприступном для них препятствии – на живой скульптуре мужской фигуры. Красными «порезами» скользили по бронзовой, а в тени почти тёмно-медной коже, огибая или же соприкасаясь с контрастными рефлексами и рельефными мазками угольных штрихов. Оторвать восхищённый взгляд от этой завораживающей игры небрежных движений, света и теней было просто нереально. Будто сюда проник древнейший ведический бог, очаровав и заколдовав всех своих глупых жертв магическим танцем физических заклинаний. Ещё и не по моде длинные до основания шеи локоны тёмно-каштановых (а в темноте почти багряно-смоляных) волос только усиливали данный эффект – удерживая чужие взоры своими тончайшими нитями чёрных паутинок брильянтовым отблеском недосягаемого сокровища. Если по его лицу сейчас начнут проявляться языческие письмена-иероглифы, а на теле проступать витиеватыми узорами оцветнённые шрамы, наверное, Эвелин нисколько этому не удивится. Они итак уже все балансировали на гранях у пересечения двух несовместимых миров, превратившись в одно целое – в общую биомассу, в прозрачную глину, именуемую чувствами. И кто-то (чьи-то ловкие пальцы) ваял из них угодные лишь ему ощущения и порывы, придавая им желанные формы и линии, по которым выбивал золотыми иглами, как по обнажённой коже, татуировками тайных знаний и древних рун. Страшно, восхитительно и недосягаемо… как при падении… смертельно необратимом падении. - На самом деле мужчинам нравится хвастаться своим хозяйством и демонстрировать свои размеры не только друг перед другом, особенно, если там есть, что показать. Да и кому, как не искушённым дамочкам оценивать подобное добро. – его руки уже опустились к поясу брюк и к длинному гульфику, в этот раз уже не так быстро расстёгивая скрытые пуговки внутренней застёжки. И всё равно дыхание спёрло не только у Эвы. В деннике опять стало неестественно тихо. Языческий бог продолжал свой ритуальный «танец», удерживая внимание каждой, находящейся здесь дурочки без какого-либо усилия. Да и кто сказал, что это он безропотно выполнял чьей-то каприз или глупый приказ. По его поведению, взгляду и высказанным фразам, всё выглядело с точностью наоборот; по реакции всех трёх сестёр Клеменс – выдавало обратным последствием. - Если ты думала, что для меня это станет каким-то особым испытанием, Софи, боюсь тебя горько разочаровать. – он расстегнул только верхние пуговицы, ему хватило и этого. – Это не испытание, это последняя точка, поставленная твоими загребущими пальчиками, там, где ей было место с самого начала. И он приспустил штаны с бёдер, так спокойно и даже расслабленно, самым обычным и непринуждённым движением красивых скульптурных рук. Никакого смущения на чеканной маске неуязвимого для простых смертных совершенного божества. Пронизывающий насквозь взгляд – почти пуст и апатичен, ибо самое незначительное в нём проявление какого-либо чувства грозит реальной смертью для любой глупой жертвы из рода людского. И, видимо, никто из них не понимает, насколько он был щедр в те секунды, имея тело пусть и земного, но бога, а власть – надчеловеческой. Власть – управлять чужими умами и желаниями, власть – проникать в сокровенное, чужое и тайное.