Вбирает пальцами и через ладонь равнодушное тепло прогретой горячим воздухом бронзовой ручки. Неожиданная прохлада накатывает на разгорячённое тело невидимым облаком сбитого эфира, словно дом выдохнул в открывшийся проём накопившимся переизбытком столь упоительного озноба. Может так он выказывает своё радушное приглашение – заманивает и затягивает скрытыми в себе дарами и щедротами? Она действительно на какое-то время испытывает едва не блаженное облегчение. А может и не на какое-то? Оказаться через столько-то времени внутри живительной прохлады, где нет острых запахов сухой травы, земли и пыли с иными примесями резких ароматов. И никакого чувства лёгкого покачивания, словно под фундаментом движется или земля, или поток живой воды, как это было на пароходе в течении целого месяца. Взгляд скользит по янтарным стенам сквозного холла с открытыми арочными проходами-проёмами в смежные залы гостиной и столовой, словно уже ищет признаки столь желанных на данный момент диванов и кресел. Обилие деревянных панелей из золотого дуба, резные и лепные молдинги на стенах и потолке, массивная люстра из бронзы и хрусталя под золочёную ковку баллюстрад двух лестничных пролётов, раскрывших свои витые крылья по обе стороны центра фойе, которое уводило взор ещё дальше к противоположным дверям дворового выхода. Те самые исключительные детали, за которые цепляется глаз в попытке вспомнить давно утерянное или, наоборот, найти различия с чем-то, что выглядит совершенно незнакомым, может новым, может изменённым. Например, круглый столик для писем, вычурная подставка-корзина под зонтики и трости, массивный циферблат барометра в окружении картин в тяжёлых багетах, изображающих местные пейзажи и марины, – незаменимые мелочи в каждом доме, где живут большие семьи и где домашний уют всегда на первом месте. - Простите, мэм… вы кого-то ищите? Она даже не вздрагивает, поскольку прекрасно слышала за полминуты до этого чьи-то приглушённые шаги с мягким шелестом накрахмаленных юбок. Вернее, один из ближайших к ней звуков, поскольку передвижение на верхнем этаже и быть может совсем рядом в смежных комнатах не одних лишь человеческих ног (возможно что-то даже передвигали или временно переставляли), наполняло особняк своей обособленной, скрытой от чужих глаз, довольно бурной жизнью. Жизнью без хозяев. Не сложно подсчитать сколько примерно требуется слуг на столь немаленькое поместье. Эва смотрит в удивлённое или слега напуганное круглое лицо молодой служанки, облачённую в обязательную для её социального и рабочего статуса униформу: серое платье с закатанными руками, белый передник и накрахмаленный чепчик с торчащими над чёрными кудряшками тщательно заправленных волос крылышками кружевной оборки. Надо сказать, лицо далеко не красивое и даже не миловидное, но из-за чуть глуповатого выражения, вызванного появлением в доме довольно-таки странной гостьи, казалось достаточно интересным и даже забавным. Эвелин понимает, что видит её впервые в жизни, и не удивительно. Скорей всего её наняли на Ларго Сулей не так уж и давно, а может она подрабатывала здесь как раз в летние сезоны, во время нашествия господ в Гранд-Льюис. - Я Эвелин… - губы вздрагивают словно от спазма, а не от рефлекторной улыбки. Пришлось ещё и прокашляться, поскольку горло засвербело и едва ли выдало хоть какое-то подобие желанного звука из-за напрочь севшего голоса. – Эвелин Лейн… племянница мистера и миссис Клеменс. На круглощёком лице служанки буквально засияло восторженным просветлением ответная улыбка, от которой невольно заулыбаешься и сам. - Ну да! Конечно! Нас же предупреждали, что вас будет четверо в этот раз… - она резко запнулась, видимо сообразив, что сказала лишнего. – А почему вы одна? – и даже скосила взгляд в сторону бокового фрамуга парадных дверей, к вертикальному ряду занавешенных прозрачной тюлью окошкам. Наверное, удивилась, что не слышала до этого шумных звуков подъезжающего экипажа и теперь пыталась разглядеть силуэт тёмной коляски с остальными её пассажирами. - Потому что дошла сюда пешком… одна. – несколько шагов вглубь фойе и руки сами тянутся к подбородку, к лентам соломенной шляпки. Но лучше бы, конечно, было присесть на несколько минут и перевести дыхание, желательно с закрытыми глазами. Похоже взмокла ещё и шея, и волосы. Ощущение дискомфорта усиливалось с принятием телом благодатной прохлады дома. Хотелось уже избавиться не от одной только шляпки. - Одна?.. Пешком? – тем занятней было наблюдать, как круглое лицо служанки комично удлинилось, расслышав нечто невозможное для её привычного понимания. - Да. Решила прогуляться… немного. - Немного? – до этого маленькие, буквально птичьи глазки девушки ещё больше округлились, едва не подавшись из орбит наружу. – Это что, прямо от самого порта? - Гвен, я куда тебя послала две минуты назад? Почему ты… О!.. Мэм? – из открытого проёма большой столовой, откуда до этого выскочила молодая горничная, вышагнула ещё одна представительница штата прислуги Ларго Сулей – на этот раз немолодая женщина, лет пятидесяти, в чёрном облачении более старшей по положению служанки, может камеристки, может экономки. По крайней мере, передника на ней не имелось, а собранные в строгую высокую причёску тяжёлые локоны когда-то смоляных волос (сейчас уже посеребрённых густой проседью от висков и над центральным пробором), прикрывал не сколько чёрный чепчик, а его декоративное подобие. - Простите… я не слышала, чтобы в двери кто-то звонил. – она тоже стушевалась и тоже какое-то время близоруко всматривалась в знакомое лицо незнакомки, пока та не сняла с головы широкополую шляпку, отбрасывавшую дополнительную тень на полускрытые черты. – О, мисс Эвелин?.. Простите ещё раз, но, надеюсь, вы будете снисходительны к моей нерасторопности, поскольку я видела вас здесь в нашу последнюю встречу, если мне не изменяет память, лет десять назад. Если бы вы не были так похожи на свою покойную матушку и здравствующую бабушку Викторию Вудвилл, боюсь, я бы и вовсе вас не узнала. - Ничего страшного. – Эве с избытком хватает и данного «недоразумения», где к ней обращались чуть ли не как к прямой хозяйке окружающего места. Слишком неожиданно и даже слегка пугающе. Не привыкла она к подобному вниманию от других людей и от слуг, кстати, тоже. Попытка улыбнуться искренне и без ярко выраженного смущения, наверное, не особо-то удалась, ведь в отличие от служанки, Эвелин никак не могла припомнить имени стоявшей перед ней женщины. Да, лицо у той казалось не просто знакомым, а очень хорошо знакомым. Разве что смущала обильная седина в волосах и спутанные паутинки пока ещё не сильно глубоких морщин, по большей части у глаз и вокруг пухлогубого рта. Смуглая кожа, чуть выступающий вперёд с нижней челюстью подбородок и раскосый разрез выразительных тёмно-карих очей выдавали в ней представительницу смешанных кровей местного происхождения. Грубо говоря, перед девушкой стоял один из прямых потомков первых метисов южных графств Эспенрига, а именно, выходцев из коренных поселенцев Эмеральдовых остров маори и влившихся в них более поздних завоевателей с европейского континента. Очень редкий для Леонбурга расовый тип людей, зато обильно распространённый на юге страны. - Главное, что узнали и не спутали с кем-то ещё. – смущение всё-таки берёт верх, особенно под прицелом двух пар глаз сразу двоих служанок. Уже не терпится укрыться в спасительном одиночестве с утроенной силой и быть может даже не в этом доме. - Мисс Эвелин добралась сюда пешком, представляете, мисс Моана? Одна! – первой оживилась Гвен, решив внести собственную лепту в и без того напряжённую ситуацию. - Ты ещё здесь? Кажется, я посылала тебя за новой скатертью пять минут назад. - Ох… да… Меня уже тут нет. – юная горничная комично скривила маленькие губки и едва не на носочках, изображая беззвучно крадущегося воришку, которого чуть было не поймали на горячем, прошмыгнула под лестницу. Эва чуть сама не вытянулась по стойке смирно от повелительной тональности вроде бы и спокойного, но крайне доходчивого голоса старшей служанки. - Прошу простить эту несчастную. Гвен здесь всего второй год и только как две недели после долгого перерыва меж сезонами. Очень долго свыкается со статусом домашней прислуги и частенько забывается. - Право… Моана, не стоит извиняться. Боюсь, мой статус не особо далеко ушёл от вашего. Точно, Моана. Очень необычное имя для Севера, но не для Юга. Понятное дело, почему Эвелин не смогла сразу вспомнить, как звали главную экономку Ларго Сулей. - Тоже скажете, мисс Эвелин. Чувство юмора у вас в точь как у вашего покойного батюшки. Да и что же мы до сих пор тут стоим? Если вы и вправду шли пешком сюда от самого порта… - пробежав намётанным взглядом по заметно помятой фигурке юной госпожи, Моана сделала более чем просто точный вывод о последних часах, проведённых девушкой далеко не в удобном экипаже на мягких сиденьях и подушках. – То вам срочно нужен отдых и солевая ванна для ног. Поди сбили все ступни и натёрли обувью мозолей. И проголодались по любому. Я угадала? - Скорее очень сильно хочу пить. Почти до истерики. Глава девятая Усталость – это хорошо. Это тяжёлая голова, налитые неподъёмным гнётом мышцы рук и ног, а, значит, полуотупевшее состояние. Мысли не формируются и не скачут, как шальные, не будят воспоминания последних часов. Эмоции притуплены, уступают более сильной слабости – физической. Всё больше тянет принять горизонтальное положение, закрыть глаза и провалиться в плотный вакуум непредсказуемых снов. Но Эва упрямится. Рано для сна. Вечер уже на пороге – время повышенной активности для всех и вся. Надо столько успеть ещё сделать и ей тоже. Не важно, что она проделала такой серьёзный марш-бросок через весь город, который для многих может считаться вполне героическим поступком. Для прислуги это скорее выглядит бессмысленной глупостью или господской блажью. Преодолевать большие расстояния для них — это даже не вопрос и не сверхзадача, а необходимая привычка. Это знатным господам не пристало заниматься подобными вещами, ведь у тех столько вспомогательных средств для передвижения – кони, экипажи, автомобили. Теперь на неё будут коситься весь вечер ещё и слуги. И, судя по всему, Гвен с превеликой радостью поделится с остальной прислугой недавно увиденным и услышанным, сделав по этому поводу какие-то свои исключительные выводы. Правда, Эвелин всё равно. Пусть временами и подкатывало тошнотворной волной ещё слишком ярких картинок-воспоминаний о мужской бане в порту. Страх царапал диафрагму и сбивал неровным ритмом накатывающего волнения перетруждённое за этот день сердечко, и куда больший, чем опасения о сплетничающих между собой служанках на счёт её одиночной прогулки по Гранд-Льюису. Моана проводила девушку несколькими минутами ранее в малую гостиную, отдав распоряжение ошивающимся неподалёку и без того занятым служанкам (подготовка дома к прибытию сестёр Клеменс шла во всю, видимо, уже не первый день), чтобы юной госпоже принесли свежезаваренного чая, лимонной воды и фруктов. Экономка пообещала, что комната для мисс Эвелин Лейн будет готова с минуты на минуту. Хотя ничего удивительного в этом тоже не было, ведь в приоритете сейчас находились покои более важных для этого места особ. Но чая и воды она дождалась именно там, где её временно оставили без присмотра, на удобной софе у приоконного столика. Ждала недолго, скользя по внутреннему убранству гостиной хоть и уставшим, но вполне заинтересованным взором. Обтянутая шёлковым гобеленом мягкая мебель (оливковые цветы с золотым кантом на молочном фоне) под бежевые оттенки и рисунок тканных шпалер на высоких стенах, контрастировала с более тёмным деревом резных столиков, вычурного серванта с декоративной посудой и чуть более скромного комода рядом с белым камином и приземистым клавикордом из красного дуба. Многие вещи кажутся знакомыми, хотя интерес к разглядыванию то и дело перебивается шумом из соседних комнат и над головой. Да и сам взгляд время от времени, нет да потянется, будто неосознанно, в сторону высокого окна. И вовсе не из-за местных красот южных тропиков, примыкающих к подъездной аллее земельными угодьями виллы Ларго Сулей. Эва тоже ждёт, невольно подключившись к всеобщему ажиотажу поместья. Нетерпение конфликтует со страхами и недобрым предчувствием. Вместо того, чтобы расслабиться, размякнуть на мягких сиденьях и диванных подушках в исцеляющем коконе нежной прохлады дома, почти с напряжением сидит и ждёт. Ждёт, когда же на южно-восточной дороге под склоном Гранд-Пойнт, среди разросшихся дубов и прочей растительной фауны наконец-то замелькает силуэт знакомого экипажа. По времени, он уже давно должен был там появиться, а то и раньше. Эвелин вообще думала, что он нагонит её где-то на полпути или ещё в центре города. Какая-то непредвиденная задержка? Что-то случилось? Нехорошее или просто неожиданное? Она ещё не знает, что будет делать, когда увидит его, но ей уже дискомфортно от этих мыслей. Тело зудит от усталости, ощущение, будто чувствуешь её каждой его клеточкой, в налитых гудящим напряжением мышцах, суставах и костях. Хочется, как можно скорее стянуть с себя раздражающие тряпки многослойной одежды, те же туфли и, самое главное, корсет. Но ещё больше хочется спрятаться и желательно на несколько часов. Слишком много всего навалилось и было пережито, и оно явно ещё не закончилось, по крайней мере не для Эвы. Принесённые на серебряном подносе молчаливой горничной чай и вода чуть ли не сразу же вернули к жизни истощённое от жажды и физического переутомления тело. Девушка старалась пить воду со свежевыжатым лимонным соком (видимо, хорошо охлаждённую в погребе кладовой), не слишком поспешно, чтобы опять не бросило в пот. Но последнего не удалось избежать благодаря горячему чаю, пусть и пригубленному не более четверти чашки. А может виной оказалось неожиданное движение за окном? Тёмная точка, царапнувшая боковое зрение скользящим полётом отнюдь не спикировавшей с крон деревьев большой птицы. Сердце вновь набрало бешеные обороты запредельного ритма без предварительного предупреждения, буквально с одного мощного толчка. Естественно тут же бросило в жар и даже слегка ударило в голову. Она не ошиблась. Это был экипаж Клеменсов. Меньше, чем через две минуты поднявшийся внутри дома гомон взволнованных голосов прислуги подтвердил её страхи. Какое-то время Эвелин просидела перед широким экраном окна в застывшей позе, почти не соображая и не замечая происходящего, будто провалилась в лёгкую прострацию. Наверное, часть увиденного за эти неестественно долгие секунды, бесследно всосало чёрными дырами контуженного подсознания. Вроде бы она видела всё, полностью проследив за передвижением массивной коляски, довольно быстро преодолевшую немалое расстояние по дубовой аллее к арочным воротам Ларго Сулей. Но вспомнить чуть позже основную экспозицию всей картины-действия почему-то не удавалось. Будто урывки или размытые фрагменты очень реалистичного сна. Даже когда ландо остановилось всего в нескольких футах от ступеней крыльца и, соответственно, в нескольких ярдах от окна, перед которым сидела девушка. А потом её и вовсе буквально подбросило на месте, словно беззвучным взрывом, стоило только рассмотреть среди восседающих в открытом экипаже пассажиров воздушно-ангельские образы трёх сестёр Клеменс. Расслабленные, непринуждённые, с миловидными выражениями чуть подуставших лиц, довольно искренне радующихся то ли окончанию чрезмерно утомительной поездки, то ли ожидаемому их отдыху в родных пенатах Ларго Сулей. Они задирали свои чудные головки вверх, рассматривая окна второго этажа и покатую над ним крышу восхищёнными взорами восторженных детей, будто видели всё это впервые в своей жизни или же пытаясь вспомнить забытые ассоциации, связанные с этим местом. Пока ещё приятные, возбуждающие только лучшие желания и позитивные эмоции. Чего не скажешь об Эвелин Лейн. Она-то и подскочила с софы, как раз из страха, что София (или Валери, или Клэр, а то и все сразу) повернёт голову и посмотрит в окно, через которое Эва за ними наблюдала. А к этому она была не готова, ни физически, ни морально. Поэтому-то и было легче сбежать, при чём буквально. Что она и сделала, вроде как неосознанно метнувшись в противоположную сторону дома, к выходу на задний двор поместья. Яркое солнце ударило по глазам практически прямыми лучами ещё до того, как она дошла до дверей и толкнула их застеклённые створки едва не отчаянным жестом. И чуть было не ослепла без шляпки и зонтика, одновременно врываясь в горячий эфир плавящегося воздуха, как в безжалостное пламя невидимого кострища. Раскалённый до невозможно белого не такой уж и большой шар дневного светила ненадолго завис над кронами высоких садово-парковых деревьев, выстроенных густой стеной всего в каких-то пятнадцати ярдах от крыльца. Не спасал даже искусственный пруд с фонтаном. Предвечерняя пора – самая нещадная и опасная. Вроде бы пик дневной жары уже понижает свою критическую температуру кипения, но земля, камни и вода настолько прогреты, будто находишься внутри жаровни, где всё плавится и обугливается не за счёт огня, а благодаря прокаленным насквозь булыжникам и углям. Но даже это не смогло остановить очередной побег отчаянной беглянки. Она застыла на пороге всего на несколько нерешительных секунд, приложив ко лбу ладошку защитным козырьком, пока не проморгала слепые пятна с глаз и не вгляделась в представшие взору головокружительные перспективы будущего приключения. Лицо почти разгладилось и даже чуть засияло от осветившей его улыбки почти детского восторга. Она вспомнила! Наконец-то всё вспомнила! И если не всё, то вполне достаточно для воплощения в жизнь вспыхнувшего в голове нового и куда более захватывающего плана действий. Даже раздумывать не стала. Просто шагнула и просто нырнула в гостеприимную пучину поджидающего её мира детских воспоминаний безумно далёкого прошлого и скрытого настоящего. Теперь это был не побег, а желание – чёткое, неуёмное, охватывающее воспалённый разум и чувства конкретными образами и эмоциональным наитием. И, главное, в этом не было ничего дурного, за что было бы можно получить соответствующее наказание или осуждение. Разве можно кого-то ругать за обычную прогулку, тем более в пределах имения? Хотя, по правде, не совсем в пределах. Разросшийся сад Ларго Сулей всё ещё представлял из себя устаревшую картину начала девятнадцатого столетия, когда в моде ландшафтного искусства преобладала естественность «дикой» природы, а пейзажный стиль охватывал умы знатных европейцев не слабее заразной болячки. И всё же уход за парком и садово-парковыми постройками здесь вёлся с тщательной бдительностью, не смотря на ощущения, будто всё, что здесь росло, цвело и захватывало «незащищенные» территории, якобы было запущено и жило по своему личному усмотрению. Эвелин увидит разницу совсем скоро, как только пройдёт невидимую границу где-то в конце сада и переступит её на другую сторону – в соседнее имение, в настоящее царство тропических джунглей и то самое заколдованное королевство спящей красавицы, которое она представляла себе по дороге в поместье Клеменсов на Дубовой Аллее. Если бы не яркое предвечернее солнце, возможно так бы оно и было, как и волнение, охватившее млеющее в груди сердечко, зудящие ладошки и даже горло, могло бы оказаться куда сильным и глубоким, увидь она по-настоящему заброшенный парк в молочной дымке сырого тумана и в серых красках мрачного дождливого дня. Глаза всё равно защипало, а дыхание перехватило нежданными тисками острейшей боли. Нет, не физической, но от этого не менее болезненной. Теперь она видела, что это был не сон, что огромный особняк с тёмными колоннами и заколоченными почерневшими ставнями большими окнами – это не плод её детских фантазий. Он существовал, взаправду. Лейнхолл. Родовое поместье её отца – её собственная колыбель жизни, семейное гнездо Лейнов, в котором она появилась на свет и прожила первые годы своего беспечного существования. И сейчас он смотрел на неё (или она на него) застывшим серым склепом человеческого гения в оковах безжалостной дикой природы, спящим (а может даже и мёртвым) великаном над гладью заросшего пруда. Если бы не птицы в ветвях окружающих деревьев и огромных шатров местных кустарников, можно было бы и впрямь решить, что здесь всё умерло на веки-вечные и не подлежит воскрешению ни при каких обстоятельствах. Да и ей стоило не малых усилий, заставить себя сойти с места, будто её вторжение было способно нарушить царствующую здесь безжизненность. Хотя жизни тут хватало с лихвой, пусть и иной, не свойственной человеческому восприятию, но она здесь цвела и буйствовала – в тех же раскидистых деревьях, переплетённых сетях извилистых лиан и одичавшего плюща; в салатовом ковре водной ряски, почти полностью укрывшей поверхность пруда с более упрямым роголистником и почти вытесненными соцветиями местных кувшинок и водокраса. Зато сколько у берега разрослось болотной калужницы – махровым покрывалом почти одичавших жёлтых цветков. А прежние газоны – их уже просто не существовало, не под двухфутовыми зарослями осоки, ежевики и аира. Рискнуть пройтись в их чащобу не решился бы даже самый смелый первооткрыватель, особенно без высоких ботфортов на ногах и длинной палкой в руках. Эвелин даже не сомневалась, что здесь притопило большую часть земельных территорий. Если бы не кое-как уцелевшая аллея, ведущая к центральной дорожке из гранитных плит над прудом, к дворовому крыльцу дома, она бы точно не рискнула двинуться дальше. А боязно было и без того. Слишком запущенное место. Что там пряталось в непроходимом покрове той же травы, цветов и кустарников – известно лишь провидению. Только внутренняя тяга тоскующего сердца оказалась сильнее любых защитных страхов. Она знала, что была обязана это сделать. И не потому, что хотела вспомнить, а потому что это было неотъемлемой частью её самой, той жизни и того прошлого, где она когда-то была счастлива и кому-то нужна, жизненно необходима. К оплетённой одичавшей розой, дамским виноградом и плющом, почти почерневшей ротонде в противоположном углу карйней границы сада она не решилась пойти, даже зная, что где-то там была каменная тропинка и мостик, переходящий в спуск из витых ступенек на нижний уровень берегового участка крошечной бухточки, тоже принадлежавший Лейнхоллу. За ротондой должно было быть искусственно ограниченное русло какой-то местной речушки, благодаря которой и жил искусственный пруд на заднем дворе имения, и которая, скорее всего, не раз выходила из своих берегов за последние годы во время зимних разливов и сезонных муссонов. Конечно, Эвелин не могла не вспомнить о ней, потому что эта речушка через несколько ярдов от моста и крутого скалистого утёса спадала бурным потоком неслабого водопада прямо на морской берег. Она и сейчас его слышала, как ей казалось, с сильно приглушённым прибоем океана. Пока её тянуло к спящему дому Лейнхолла. Очень сильно тянуло, даже предчувствуя, что она не попадёт внутрь из-за заколоченных оконных ставней и дверей, не говоря о более жёстких и куда крепких оковах из тугих лиан и вьющихся растений, оплётших мёртвое здание жадными объятиями полноправных владельцев и непобедимых завоевателей. Да, она сумела до него пройти, по аллее из сада Ларго Сулей, по гранитной дорожке над центром пруда, но едва ли ступить за порог или заглянуть в забитые наглухо окна. Только прогуляться по каменной площадке одной из параллельных террас, где когда-то под навесом плоской крыши, поддерживаемой теми самыми тёмными колоннами (теперь уже непонятного цвета), располагались удобные гарнитуры мягкой мебели дворового перистиля. Пока сердце в груди пыталось совладать с мощным прессингом взбунтовавшегося волнения и болезненной тоски, Эва неспешно брела по открытым зонам заброшенного имения. Увы, но это был предел её незапланированного путешествия по умершему прошлому. Всё, что ей было доступно – обойти дом и пройтись по выгоревшему плитняку когда-то окружавших его аллей и дворов, единственным участкам сухой земли, не заросших по пояс травой и сорняковыми растениями местной фауны. Но и этого, как выяснилось позже, оказалось не мало. Особенно после того, как девушка вышла к примыкающей пристройке заброшенной конюшни и тут же, почти не задумываясь, прибавила шагу, едва заприметив раскрытые настежь створки крайней секции совершенно пустого денника. Она так и не сумела объяснить бурного источника захлестнувшей её радости при виде здания, которое вроде и не должно было вызывать столь ярких эмоций. Может это было что-то подсознательное, на уровне спящих детских инстинктов? Она когда-то обожала лошадей? Отец разрешал ей проводить здесь много времени, кататься на каком-нибудь пони и общаться с более большими лошадками? Кажется, у неё было всего этого даже более, чем предостаточно. У неё тоже имелось своё собственное детство – насыщенное, полноценное, окружённое настоящей любовью прекрасных родителей и их непомерной заботой. Поэтому её сюда и тянуло? Отыскать в этих ветхих «руинах» кусочек того светлого прошлого, в котором она была по-настоящему счастлива и где её ожидало куда лучшее будущее, чем сейчас? Наверное, всё это уже не важно. Вернуть умершее невозможно. Воскресить ушедших безвозвратно людей не способны даже боги, пусть древние легенды и говорят об обратном. Эва знала наверняка… узнала ещё десять лет назад, навечно распрощавшись с иллюзиями наивных детских фантазий. Теперь же всё это подтверждалось. Ставило свой жирный крест на давно прошедшем и даже окружающем. Войдя в пустое стойло, она не увидит там желанных картин из забытых воспоминаний, хотя и удивится царящей там чистоте и прибранности. Просторный денник для одной лошади, где не пахло оной уже не менее последних восьми лет. Здесь вообще ничем таким не пахло, кроме рассохшегося деревянного настила – эдакой изысканной сухостью древесных опилок, и более насыщенным душком добротного сена. Вполне себе даже приятные запахи. И на удивление чистые доски поскрипывающего пола, и деревянные ступени сквозной лестницы, ведущей на навесной ярус открытой «лоджии» под хранение корма или для сушки сена в сезоны дождей. Не то, чтобы Эвелин придала увиденному какое-то важное значение, она же не была в соседних денниках и не знает, как выглядели комнаты заколоченного дома. Главное, что она сумела забраться хоть куда-то, хотя бы в крошечный закуток сталь драгоценного для неё прошлого. Тем более это Лейнхолл – её прямое наследие. Нравится это кому-то или нет, но на данный момент она являлась его неоспоримой хозяйкой, пусть и временно бесправной по тому же завещанию отца и его всё ещё здравствующих доверенных лиц. Это было её личное королевство. Да, запущенное, да частично разрушенное и непригодное для жизни, но всё-таки её. Что-то, чем владеешь по праву, пусть и не в полную меру. Почти как в детстве, когда представляешь себя принцессой несуществующего замка. Последнее не столь существенно, если фантазии и воображение говорят об обратном. Важно, что испытываешь в подобные моменты ты, а не то, что говорят об этом другие. Да и что ей тогда ещё было нужно? Возвращаться в Ларго Сулей, зная, что там сейчас происходит – не имело смысла. Зачем? Она не для того сюда забралась. Она и нашла это место, чтобы наконец-то спрятаться и забыться. Да, подняться на второй ярус денника, не сколько исследуя его скрытые перспективы, а желая воспользоваться расстеленным по его настилу пышным «матрацем» сухого сена. Посмотреть в прорези подпотолочных окошек без стёкол и ставней, «прощупать» возможности предполагаемого убежища на вполне ближайшее будущее, и даже рискнуть опробовать его – разлечься на хрустящей перине приятно пахнущей соломы, будто в стогу на выкошенном поле под открытым небом. Разве что вместо неба на неё смотрел давно не беленный потолок. И расслабиться… Впервые. За столько времени. Закрыть глаза, хотя бы на пару секунд… -…не слишком ли поздно? - Уверена, что Лили не пойдёт нас разыскивать со сворой собак и слугами, вооружёнными пугачами? - Она сейчас занята выяснением отношений с экономкой, кто теперь из них самый главный в Ларго Сулей до прибытия маменьки. Ей определённо не до нас. - Если не бросилась искать Эвелин, значит, и нас не станет. - Тем более вы здесь долго всё равно не задержитесь. Максимум двадцать минут, и то, если он припозднится. Открывать глаза страшно не хотелось. Будто они взяли над телом верх не свойственным для них упрямством, а веки налились томным гнётом, не желая впускать внешний свет в сумеречные зоны ускользающей неги. Сознание тоже противилось, словно боролось с прорывающимися извне звуками, пытаясь их прогнать или вовсе заглушить вязким вакуумом тающего сновидения. Правда длилось это не так уж и долго, ровно столько, сколько Эва боролась с пробуждением. Хотя после проснулась практически сразу же и моментально, когда до неё наконец-то дошло, чьи голоса её только что разбудили и чьё приближение за стенами конюшни огласило о неминуемом вторжении в её не такое уж и скрытое убежище. - А он точно придёт? - Вы что, сомневаетесь в моих словах? Не просто придёт, а именно прибежит, как та собачка на свист любимого хозяина, виляя хвостом и пританцовывая на задних лапках. Последняя фраза, произнесённая надменным голоском Софии Клеменс и поддержавшее её хихиканье остальных сестёр, явно восхищённых её бравадой и смелыми ассоциациями обсуждаемого объекта, буквально ворвались в пределы денника громогласными звуками непрошенных гостей из внешнего мира.