Нет уж, никуда я не пойду. Слишком велик риск, что он заберет у меня Хлою. Не стану рисковать. Я ему не доверяю. Снова стук, другая женщина пронзительно верещит: — Мы только хотим задать вам несколько вопросов! Я отмахиваюсь от нее и включаю радио, чтобы заглушить ее голос. Она снова стучит в стекло, потом барабанит уже довольно сильно. Еще один репортер барабанит в другое окно. Кажется, машину раскачивают. Жму на клаксон до тех пор, пока они не отступают. Совсем чуть-чуть. Тогда я открываю окно и говорю им, что напущу на них полицию, если они не оставят меня в покое. И замечаю, что Джоанна выглянула в окно, чтобы посмотреть, что происходит. Я снова поднимаю стекло, вздыхаю, закрываю глаза и пытаюсь угадать, что они делают там, в доме, о чем говорят. Он наверняка обнимает мою дочь и говорит, что любит ее. Мои родители наверняка очень милы с ними обоими — сейчас они больше беспокоятся о себе и о своей внучке, чем обо мне и о моей дочке. Меня это злит. Не должно злить, но злит. Видите, я и в самом деле плохой человек. Мне нужно выпить. «Пойду прогуляюсь, — пишу я маме. — Пришлите эсэмэску, когда будете уходить, я встречу вас у машины». Она присылает ответ: «Ок». За мной увязались два журналиста. — Кто вы такая? — Вы родственница? — Вы знаете родителей? — Всего несколько вопросов. Я перехожу на бег — оснований преследовать меня у них нет. Бар закрыт. Ну а чего я хотела, четыре часа ночи. Я бегу обратно в машину, расталкиваю локтями людей с микрофонами, запрыгиваю внутрь и блокирую двери. Замечаю, как в окне колышется занавеска. Джоанна. Я не стану ее жалеть. Сосредоточусь на главном. Что бы там у них ни произошло, Хлою я им не отдам. Не могу удержаться и оглядываюсь. Смотрю на окно и вижу, что она все еще там. Если между нами и есть какая-то связь — две матери, рискующие больше никогда не увидеть своего ребенка, — я отказываюсь эту связь признавать. За последние четыре года я столько о ней передумала, что она стала для меня кем-то очень важным, почти мистическим — эдаким Святым Духом. А теперь вот она — стоит передо мной, и даже с этого расстояния видно, что она всего лишь напуганная девчонка. Когда она пошла в школу, мне было семнадцать, я курила, обжималась в темных углах, сдавала экзамены. Интересно, страх и грусть, которые плещутся в ее глазах, появились только сейчас, из-за ребенка, или они поселились в ее душе раньше — из-за Алистера? В конце концов, она-то с самого начала знала, что он лжец. В отличие от меня, узнавшей об этом лишь в самом конце. Я включаю радио и гляжу на приемник, чтобы не таращиться на нее. Как странно, что она так долго смотрит на меня. Мне неловко. Я не поднимаю глаз, но чувствую, что она все еще там. Сообщение о Ное — первое в выпуске новостей. Разыскивается человек в джапаре, владелец белого «юта». Они допрашивают одного педофила, живущего неподалеку, — он недавно вышел из тюрьмы. Сорока семи лет. У меня все плывет перед глазами. Снова смотрю на окно. Так и есть, она все еще там. Скорей бы ушла. Мне как-то не по себе. Зачем она на меня смотрит? Занялась бы лучше поисками ребенка! Твою мать, пропал двухмесячный младенец, а эти допрашивают педофила. * Хлоя выходит через час, садится в машину, с силой захлопывает дверцу. Со мной она не разговаривает. — Все в порядке? — спрашиваю я — уже во второй раз, — когда мы отъезжаем на несколько кварталов, но она не отвечает. Сейчас она не маленькая девочка, обнимающая во сне плюшевого мишку, а подросток — вот уже два года он рвется из нее наружу. Любящие глаза стали злыми. Восхищенная улыбка — подозрительной и надменной. Я прекрасно знаю: когда она такая, лучше на нее не давить. Подожду, пока она уснет, чтобы выяснить, что произошло. — Ну рассказывай, — говорю я папе, когда через полчаса Хлоя засыпает. Папа, как и я, прекрасно умеет пересказывать события и разговоры. Он излагает все по порядку, не упуская ни одной важной подробности. Папа говорит, она обняла отца. Тот сказал, что любит ее и что она ни капли не изменилась. Сказал, что она — словно яркий свет, что, когда она вошла в комнату, все вокруг преобразилось. Сказал, что справится с любыми трудностями, если рядом с ним будет его любимая девочка. Наверное, Хлое показалось, что он перебрал с пафосом, потому что она его перебила и стала засыпать его и полицейских вопросами о том, что именно произошло, где конкретно, во что был одет Ной и так далее. Она попросила у отца распечатанную на принтере фотографию и сделала заметки в блокноте, который лежит теперь у нее в кармане джинсов. Она не обращала никакого внимания на Джоанну, но та, впрочем, и не пыталась с ней заговорить. В доме находились трое полицейских, они ставили телефоны на прослушку и перешептывались, а в остальном, в общем-то, им делать было нечего. Алистер «как всегда, выделывался». — В смысле? — Самый умный, — объясняет папа. — Отмахивался от Хлои, когда она стала повторять вопросы, командовал полицейскими. «Допросите продавца из магазина!.. Снова обыщите дома!.. Джапара! Нужно искать человека в джапаре! И „юты“! Белые „юты“! Еще педофилы в районе есть?» Изображая Алистера, папа копировал его командный тон — получалось пугающе похоже. Просто удивительно, как это я могла находить голос Алистера сексуальным! — Нам с мамой он ни слова не сказал, — продолжает папа. — Но мы вообще-то и сами не горели желанием общаться — посочувствовали, и все. А когда Хлоя от него отстала, он и про нее тоже напрочь забыл. «Каким ты был…» — думаю я про себя. — А что Джоанна? — Странная. — Папа пожал плечами. — Не плачет. Ведь ты бы плакала, правда? А эта только все в окно смотрела. Хлоя… — Папа оглянулся, чтобы убедиться, что Хлоя его не услышит. — Она точно спит? — это он маме. — Да, устала, бедняжка, — прошептала мама и поцеловала спящую внучку в макушку. — Когда мы уже поднялись уходить, — продолжил папа, немного понизив голос, — Хлоя вдруг сказала полицейским: «Может, это она сделала?» — и показала на Джоанну. Алистер на нее накинулся: «Что ты такое говоришь! Немедленно извинись!» Она отказалась, и он опять: «Сию же секунду попроси прощения!» Хлоя тогда: «С чего это мне извиняться? Это же не я теряю твоих детей!» Сказала — и вылетела из дома. — Господи боже, а Джоанна что? — Просто уставилась на нее. Странная девица. Возможно, Хлоя права. — Ты серьезно? — В девяноста процентах подобных случаев виноватыми оказываются родители. 14 Александра 16 февраля Я не стала будить Хлою, чтобы отправить ее в школу, и была она вне себя, когда обнаружила, что уже 10:30. — Конечно же я пойду! — кричит она, натягивая форму. — Нужно всем рассказать, чтобы они тоже его искали! Может, мне даже разрешат выступить на собрании. — Подожди! — кричу я и гонюсь за ней с «настоящим домашним завтраком», который приготовила впервые за несколько лет. — Встань-ка с этим вот тут. Коробка для завтраков новая, голубая и впечатляющая: с отделениями для фруктов внутри и с боковым креплением для бутылочки с каким-нибудь полезным напитком. — Улыбнись! — прошу я, держа наготове фотоаппарат. — Что-то не хочется, — и она захлопывает за собой дверь. Я распечатываю фотографию как есть, без улыбки, и вклеиваю в альбом — доказательство того, что я — из тех матерей, которые готовят детям полезные завтраки и аккуратно упаковывают их в стильную голубую коробку. Фил прислал мне уже два сообщения. Я звоню ему на мобильный. — Да, мы в порядке. В смысле в шоке. — Я еще не на работе. Возьму отгул. — Не надо, нет необходимости. Я буду занята. Увидимся за обедом — в «Лимонном дереве»? — Хорошо, в двенадцать тридцать. Дай знать, если захочешь, чтобы я заехал раньше. Я отправляюсь на пробежку, чтобы проветрить голову, а потом встречаюсь с Филом в университетском кафе. Фил преподает в университете физику. Он устроился у окна, и до меня вдруг доходит, что у нас с ним тут уже есть постоянный столик. В углу висит телевизор, и Фил смотрит репортаж, который я уже видела — вчера вечером. Одет вразнотык, нормальная будущая подруга непременно бы занялась этим вопросом: на нем коричневые ботинки, голубые джинсы, черная футболка и серая кофта на молнии. На мой вкус, он выглядит круто. Фил поднимается обнять меня. — Как Хлоя? — Мне кажется, у нее шок. Спрашивала, можно ли воспользоваться твоим сканером, чтобы после школы сделать плакаты. — Конечно, скажи, чтобы заезжала. Потом можно будет вместе выгулять Зигги. Зигги — десятилетний австралийский терьер Фила, Хлоя его обожает. Обычно я выжидаю хотя бы минут десять, прежде чем вывалить на Фила свои многочисленные проблемы, но сегодня мне так долго не вытерпеть.