16:47. Вадим Вадим проветрил, но дым все равно не рассеивался. Хорошо, что по плану сейчас следовало пойти в магазин и устроить там какую-нибудь заварушку погромче, чтобы обеспечить себе алиби. Маршрут он выбрал особенный. Он вообще любил места, с которыми было что-то связано. Часто посещать их было нельзя, острота рассеивалась, и ходил он туда только в крайних случаях – когда наползал этот густой морок. Но сегодня, в такой удачный день, стоило пройтись там, где все и началось. Там, где он впервые нарушил запрет, где проявил волю и доказал самому себе, что они зря считают его слабаком и ссыклом, он сильный и смелый. Он всегда был сильным и смелым. С раннего детства. Из школы отпустили раньше, на целых два урока. Он обожал, когда такое случалось: мачеха все равно ждала его вовремя и не могла узнать, когда заканчиваются уроки – все одноклассники жили в другой стороне, а значит, можно было аккуратно погулять где-то, где нельзя. Это были не простые возвращения из школы, походы по ее поручениям в дальний магазин или на почту, это было совсем другое. Он знал, что если она узнает, то накажет его как-нибудь сильно, поставит в угол или не даст еды, и от этого нарушать было опаснее. Он сделал вид, будто идет к дому, он шел неспешно, пока все его одноклассники не разошлись, а потом долго завязывал шнурок на перекрестке и, когда вокруг уже точно никого не оказалось, нырнул в кусты. Ну мало ли, вдруг он решил пописать. В кустах пахло мокрым и затхлым, валялись бутылки и продираться через ветки было трудно – отодвигать их не получалось, они все равно отгибались обратно и били по лицу. Поэтому пришлось закрыть голову руками и идти напролом (теперь тут совсем непролазный бурелом, поэтому пришлось обойти). С другой стороны кустов, там, где он никогда еще не был, обнаружилась странная улица – крайняя – на ней был только один ряд домов и густые заросли вместо второго. Похоже, ездили по ней редко, потому что дорога была совсем уж кривая и поросшая травой. Он пошел вперед, дальше от дома, и часто оборачивался, хотя уже придумал, что скажет, если его поймают, – зашел в кусты пописать, случайно задумался и вышел с другой стороны, а потом заблудился. Дома на этой улице оказались совсем старыми и дряхлыми (некоторых теперь и вовсе нет), кроме одного, выстроенного из серого шлакоблока и еще не облицованного. Около дома был насыпан песок, а у дороги – куча гравия – видимо, хозяин дома и дорогу решил себе сделать сам (дом уже заметно обветшал). Песок на ощупь был совсем мелким и желтым. Когда он пнул кучу, от нее осыпалась часть и как лавина сползла вниз. А на месте пинка образовалась вогнутая вмятина, как козырек, – и было странно, почему этот козырек не обвалился тоже, песчинкам ведь не за что было держаться. Когда он попытался проверить, насколько прочен козырек, он вдруг услышал голос и испугался, что его поймали: – Низя рассыплять! За кучей в траве на старом половике сидела девочка. Рядом с ней лежали куклы и алюминиевая кукольная посудка. Наверное, в школу девочка еще не ходила, потому что была в носках и сандаликах – а так ходили только в детском саду, одноклассницы уже давно носили колготки и туфельки. Кроме того, она была дома, а третий урок только закончился, она бы не успела вернуться из школы, переодеться и выйти поиграть перед домом. Девочка была в светлом платьице, а волосы у нее были заплетены в тугие черные косички, отливавшие на солнце, как крылья у жука. – Хочешь котенка погладить? – спросила она. У нее действительно был котенок. Вадим хотел подойти, но боялся, что его отругают за песчаную кучу, и так и стоял. Девочка пожала плечами и начала играть с котенком сама. Она заваливала его на спину и теребила ему живот, отчего котенок кусался и отбивался лапами. – Ему же больно, – сказал Вадим, но девочка только отмахнулась. – Нет, он так играет. Он пожал плечами и пошел дальше по дороге. Но на всей улице больше ничего не происходило, и очень захотелось вернуться к девочке. Посмотреть котенка, кукол и ее странные блестящие косички. Но если вернуться сейчас, то девочка подумает, что он сбежал из школы и болтается просто так, поэтому он остановился и досчитал до шестидесяти четыре раза. Сверился с часами – опять посчитал быстрее, чем следовало. Но все равно, это было уже долго, и можно было возвращаться. – А ты куда ходил? – спросила девочка так, будто они уже давно знакомы. – К однокласснику, – наврал он, и привычный холодок прокатился внутри. Какой одноклассник? Она же тут живет и знает, что никаких одноклассников на этой улице нет. – А, я его видела! – сказала девочка. – У него волосы белые, да? Он кивнул и обрадовался, что тут нашелся какой-то мальчик и девочка не знает, что он врет. Он подошел и присел рядом. Среди посудки был даже маленький чайничек с черным шариком на крышечке, а одна из сваленных в кучу кукол была в носочках и резиновых туфельках. Одна туфелька снялась и валялась рядом в траве, но девочка этого не замечала. Его вообще удивило, что у девочки было столько игрушек, и таких хороших, а она с ними так плохо обращалась. Он все время смотрел на туфельку в траве и думал, что это несправедливо – она даже не играет в эти игрушки и сейчас потеряет такую хорошую туфельку. И, наверное, ее даже ругать за это не будут, потому что когда у детей столько игрушек, то их никогда не ругают – родителям некогда проверять каждую вещь. И даже если она сейчас оторвет кукле ногу и саму куклу закопает в золу на помойке, этого тоже никто не заметит. Ему очень захотелось забрать туфельку себе и положить на чердаке. Зачем – он не знал, потому что надевать ее будет не на что, если ее забирать, то только вместе с кукольной ногой. Но кукольная нога была ему совсем не нужна. Сидеть было неудобно – затекали ноги, но опуститься на колени он не мог, запачкались бы брюки, а садиться на половик было странно – получилось бы, что они вместе вышли играть сюда, и девочка могла не разрешить, поэтому он терпел. А девочка, казалось, совсем не обращает на него внимания, она разговаривала с котенком. Котенок внезапно сорвался с места и прыгнул с покрывала в сторону, на траву. Девочка вскочила и бросилась за ним. Котенок от ее движения отскочил, и за ним пришлось бежать. Он видел их боковым зрением и, сам не понимая почему и не успев даже об этом подумать, схватил туфельку и зажал в кулаке. Теперь ему казалось, что туфелька просвечивает через руку или что девочка видела, как он взял, и сейчас будет кричать. Девочка и вправду развернулась к нему, и он почувствовал, как его обдало волной страха, не из-за девочки, потому что саму девочку он не боялся, она была маленькая, и от нее можно было просто уйти или ударить ее в лицо и убежать, пока она плачет. Было страшно, что она видела и расскажет. И если ее мама пойдет в школу и пожалуется классной руководительнице, а та потом пожалуется мачехе, то откроется не только туфелька, но и его прогулка по запрещенной улице, и вранье про беловолосого одноклассника, и то, что он пнул кучу. За саму по себе кучу ругаться бы не стали, он же прекратил после первого предупреждения, но вот если все вместе, то… – Садись, неудобно же, – сказала девочка и вернулась на половик вместе с котенком. Он не сел, а, наоборот, встал, потому что правда было неудобно, но если бы он сел, получилось бы, что она им командует. Вставая, он незаметно сунул туфельку в карман и снова присел. В затекших ногах противно закололо. – Ты сидишь, как будто какаешь! – звонко засмеялась девочка и даже назад откинулась от веселья. Тут же захотелось ударить ее в лицо, очень больно ударить, до крови, и еще дернуть ее за блестящие черные косички, и наступить на ее кукол, на всех сразу, и попрыгать, чтобы они раздавились. Но тогда девочка стала бы кричать, а дома у нее точно кто-то был – краем глаза он видел мелькающий силуэт за окном. – Хочешь с котенком поиграть? – спросила девочка еще. Она все время спрашивала. Наверное, она хотела, чтобы он случайно проговорился, и тогда она сможет рассказать про него маме, а та – классной руководительнице, и тогда всё. Нужно сделать вид, что он не сердится и не понимает ее коварного плана. Притаиться. Девочка подвинулась, он присел на покрывало и погладил котенка. Котенок помогал себя гладить, проседал и выгибал спину, и Вадим подумал, что это очень хороший котенок. И еще, что он ходит уже долго и пора возвращаться домой. Но было непонятно, достаточно ли долго он проходил, чтобы вернуться, или еще немного нужно побыть, – хорошо, что были часы. Времени пока хватало. Котенок перевернулся на спину и, обхватив передними лапами руку, задними начал пинаться. Вадим хотел убрать руку, но не смог: котенок держался передними и протащился за рукой сантиметров десять. Видимо, ему все же нравилось. Девочка засмеялась, и хвостики ее косичек противно запрыгали на месте. Захотелось дернуть за эти противные косички или сунуть ее лицом в песок, чтобы набился полный рот, и она не могла больше над ним смеяться. Он представил себе, как держит ее за косички, и она ревет и вырывается. Тогда бы она точно заткнулась. Девочка встала и обошла их с котенком. Теперь она сидела рядом с кучей; чтобы она упала, нужно было просто толкнуть ее назад и, пока она пытается сообразить, что случилось, развернуть ее быстро, прыгнуть сверху и прижать голову к куче. Она бы стала кричать, что «рассыплять низя», но ее бы никто не услышал. – Ты грустный, – сказала девочка. – Почему ты не смеешься? Он резко встал и улыбнулся девочке. Девочка от этого почему-то испугалась и подвинула котенка к себе. Он перестал улыбаться и сел обратно. Девочка все еще смотрела ему в лицо. До чего же противная девчонка. Грустный. Посмотрел бы он на то, как бы она смеялась с его мачехой, которая ругает и наказывает ни за что, на его отца, который проходит мимо, будто Вадима и не существует, на то, как они обнимаются и гладят друг друга, сидя перед телевизором. А он сидит один сбоку на стульчике и знает, что вот сейчас они стали обниматься очень сильно, значит, скоро отправят его в комнату, а сами будут часто дышать и делать странное. Как они спят вместе, крепко обнявшись, и без одежды, чтобы обниматься всеми частями тела сразу, пока он, забившись с головой под одеяло, изредка высовывается, чтобы подышать, когда совсем вспотел. И даже в эти минуты успевает заметить пляшущие на потолке тени от проезжающих машин. Тени эти крадутся к нему незаметно и, когда успевают подкрасться совсем близко, становятся огромными. И как он, устав бояться, выбирается наконец из-под одеяла и ложится ровно, как солдат, прижав руки к бокам и раскрыв глаза. И как тени подбираются, подкрадываются, но ни один мускул на его лице не дрожит, и тени боятся его. Наползают, подбираются ближе, увеличиваются, проползают по нему тоже, прямо по коже, и волоски становятся дыбом от их мерзкого прикосновения. Но он терпит и не боится, и только иногда вздрагивает, когда из их комнаты, где нет теней и где они лежат, крепко обнявшись, раздается резкий скрип кровати. Посмотрел бы он на эту дуру с противными косичками, если бы ей пришлось провести ночь в его жуткой комнате. Если бы у нее забрали все эти игрушки и ее одежду, отправили бы в школу в его поношенной форме, где над ней все смеялись бы и не отпускали бы ее гулять перед домом. И запирали бы внутри, когда уходили. Изнутри опять накатило и затуманилось. Это все чертова девочка. Она специально его позвала, чтобы над ним посмеяться. Он должен ее наказать, толкнуть в кучу и заставить поесть песка, держа за ее жирные косички. Так будет честно. А потом сломать ее кукол, раздавить и попрыгать на их лицах и порвать половик и еще что-нибудь. Вот тогда она будет знать, как над ним издеваться. Он уже повернулся, чтобы толкнуть, но из дома внезапно выглянула красивая женщина в ярком халате и крикнула ласковым голосом: – Доченька! Он увидел, как девочка обрадованно бросилась к маме. Так и мачеха радостно бросалась к отцу, когда он приходил, висла у него на шее, прижималась и говорила с ним таким же противным приторным голосом, и отец тоже обнимал ее, гладил по голове и целовал, пока Вадим стоял рядом с ними и смотрел. Он не хотел смотреть, он хотел сидеть на чердаке и тренироваться – сначала он научится не двигать лицом, когда больно, а потом делать улыбку. И никогда не плакать. Но мачеха заставляла его каждый день смотреть на то, как отец любит ее, а не его. Смотреть, как он рад ее обнимать и как он, унизительно редко проходя мимо, вскользь кладет Вадиму руку на плечо или гладит по голове. И как потом это прикосновение, от которого тоже поднимаются волоски, долго горит на голове или плече густой теплотой. Девочка вдруг вернулась, сунув ему котенка: – Погуляй с ним пока, я тебе пирожок принесу. Еще и пирожок. Хвастается. Ее кормят пирожками, и разрешают брать сколько угодно, и выносить еду из дома, и раздавать ее всем, и называют доченькой, и обнимают, и разрешили котенка, хотя у нее такие противные косички. Наверное, это мама заплетает ей косички, трогает ее за волосы, расчесывает, делает пробор, потом гладит по голове, и даже целует, и говорит ей, что она красивая. И доченька. И эта гадкая девчонка убежала теперь, когда он уже приготовился наказать ее, убежала, чтобы дать ему пирожок и еще посмеяться над тем, как он взял и ест, потому что дома у него невкусный суп. Пирожка хотелось очень, но нет. Его не купить пирожком. Даже вкусным. Он все равно ее накажет. Он торопливо осмотрелся, подошел к куклам, хотел наступить, но вспомнил про туфельку – она не любит кукол, их у нее много, она даже туфельку не заметила. Половик старый, песок соберут. Конечно! Котенок. Он схватил котенка и, сунув его под куртку, побежал по улице. Он придерживал его снаружи куртки, которая бугрилась из-за этого. Он выкинет котенка за школой, котенок потеряется, и девочка будет долго плакать и искать его. Но так и не найдет, потому что за школой много бездомных собак, которые быстро его съедят. Или котенка кто-нибудь подберет, но у девочки его точно больше не будет. Вадим нырнул обратно в кусты, наступил на стеклянную бутылку и упал вперед, прямо на котенка, которого не успел достать из-под куртки. Котенок промолчал. Наверное, раздавился там, и теперь вся куртка изнутри в котеночной крови и какашках. Мачеха его убьет. Он поднялся и хотел расстегнуть куртку, но котенок вывалился снизу и, кажется, не раздавился. Котенок ошалело осмотрелся по сторонам и вдруг испуганно прижался к ботинку. Это изумило Вадима. Выходит, котенок не понял, что это из-за Вадима они так страшно упали и из-за Вадима он вывалился с высоты. И он думает, что Вадим защитит его от непонятного, отнесет домой, к девочке, и она даст ему молока, и поиграет, и погладит. Он посмотрел на часы. Времени не было. От школы двенадцать минут, если бежать – девять. Он не успеет добежать до школы, бросить котенка и вернуться до ее прихода. Придется бросить здесь. Он торопливо зашагал прочь и услышал сзади мяуканье. Котенок бежал за ним, спотыкался, перепрыгивал через мусор и ветки, но не отставал. – Не ходи за мной! – сказал он котенку, но тот не послушался, бежал и мяукал. Он все испортит: все узнают обо всем, еще и об украденном котенке. Надо котенка привязать тут, тогда он не сможет бежать за ним. Он осмотрелся, ища, чем бы привязать, чтобы не потерялся, но на земле ничего подходящего не было – ни полиэтиленового пакета, ни бечевки, вообще ничего. Котенок снова подбежал вплотную и взобрался на ботинок. Может, бросить его в яму? На пути к дому были погреба, и если какой-то окажется открытым, можно бросить котенка туда. Он схватил котенка, сунул его под куртку и побежал. Времени не было. Выскочив к погребам, он обнаружил, что все они заперты, и в ужасе замешкался. Куда теперь? Что делать? Как избавиться от этого дурака? Можно бросить его в трубу вентиляции погреба? Наверное, он пролезет. Внезапно из-за угла появилась квадратная бабка. Она шла медленно, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, и если подождать, пока она пройдет, – это будет слишком долго. Он в панике пытался сообразить, как быть. Бабка приближалась, стоять было нельзя – она бы подумала, что он делает тут что-то плохое, курит, например. Тогда бабка схватит его и поведет домой или в школу, а у него котенок под курткой и еще туфелька в кармане. Он рванул с места и побежал к дому. Чердак. Придется спрятать котенка на чердаке, запереть его в сундук до благоприятного случая, а потом, когда мачеха уйдет на работу или в магазин, прокрасться к школе и привязать котенка там. Да правда же собирался. В магазине кроме сонной продавщицы был только пьяненький мужичок, пришедший за добавкой. Денег ему не хватало, и он клянчил у продавщицы в долг. Вадим отодвинул его плечом и сказал как можно грубее: – Отстань от женщины, пьянь подзаборная… Мужичок от неожиданности отпрянул, удивленно осмотрел Вадима и усмехнулся: – Это жена моя, ты сейчас у меня сам отстанешь, понял, да? Вадим напрягся. С одной стороны, вышло совсем не так, как он ожидал, но с другой – если начать драку, может выйти даже лучше: жена бросится защищать алкаша и точно запомнит Вадима. – Позорник! – выдохнул Вадим прямо в лицо мужичку. – Чего тебе надо-то, а? Вон у него жена какая красивая, молодая, работящая, а он ходит – заливает целыми днями! Сдрисни отсюда, пока я тебе зубы не пересчитал! Вадим надеялся, что мужичок полезет в драку, но тот вместо этого махнул рукой и вышел. Черт возьми, должен был быть скандал. Продавщица, однако, поправила волосы и, смущенно улыбаясь Вадиму, проговорила: – Вам чего? На это Вадим никак не рассчитывал и растерялся. Морок накатил густой волной, и Вадим пробормотал первое, что пришло в голову: – «Столичной» ноль пять. Продавщица смерила его разочарованным взглядом и достала бутылку. Всю дорогу домой Вадим ругал себя за ошибку – почему он попросил водку? Потому что ее просил мужичок? Зачем Вадиму водка? Впрочем, пили здесь все, поэтому быть непьющим было бы подозрительнее. Возможно, водка пригодится для нее, если она окажется несговорчивой.