Я не могу вспомнить, когда в последний раз я был так зол. Абсолютная, раскаленная ярость, которую я испытываю в этот момент, превосходит то, что я чувствовал даже на складе, когда узнал, что предательские охранники сделали с удерживаемыми там женщинами. Это кажется другим, даже более личным, и что еще хуже, из-за того, кто виноват. Катерина. Моя жена. Женщина, которую я выбрал, чтобы быть матерью моим дочерям, защищать их, заботиться о них. И она вытянула это дерьмо. Я так зол, что знаю, что не должен был стоять здесь прямо сейчас. У меня недостаточно контроля над своими эмоциями, чтобы удержаться от того, о чем я мог бы пожалеть позже, но в данный момент я настолько потерян, что мне все равно. На одну ужасающую секунду я подумал, что она забрала моих детей и убежала с ними, увидев разбросанные по полу файлы. Я все время боялся, что для нее это будет слишком, вот почему я делал все возможное, чтобы скрыть это от нее как можно дольше. Но я не ожидал, что она заберет девочек с собой. Потерять жену было бы одно дело, но есть маленькая темная часть меня, которая думает, что я мог бы убить ее сам, если бы она попыталась убежать с моими детьми. Как бы то ни было, я собираюсь наказать ее за то, что она сделала. И я не собираюсь быть нежным или милосердным по этому поводу. Но как бы сильно я ни колотил в дверь, она не отвечает. — Я знаю, что ты там, — рычу я, ударяя кулаком по тяжелому дереву. — Тебе будет хуже, чем дольше ты будешь от меня прятаться. Тишина, а затем я снова стучу в дверь. — Катерина, ты можешь выйти сама, или я приду за тобой. Это твой выбор. Я слышу то, что звучит как тихий, задыхающийся всхлип с другой стороны, но мне ее не жалко. Я делаю шаг назад, мое тело напрягается, когда я набрасываюсь, выбиваю дверную защелку, чувствуя, как во мне пульсирует ярость, ощущение абсолютной, тотальной потери контроля. Все, о чем я могу думать в этот момент, это выломать дверь, вытащить ее наружу и дать ей понять без тени сомнения, что то, что произошло сегодня, никогда, блядь, не повторится. Катерина явно думает, что в этом браке у нее больше свободы, чем на самом деле. Но после сегодняшнего дня станет совершенно ясно, у кого власть. Кто главный. Если она считает, что я всего лишь собака Братвы, тогда я буду обращаться с ней как со своей сукой. Дверь скрипит от первого удара, разлетается в щепки от второго. Третья открывает ее, отправляя в комнату и давая мне четкое представление о кровати и залитом слезами лице женщины на ней. — Я говорил тебе, что приду сюда, чтобы забрать тебя, — рычу я, шагая к кровати и протягивая руку, чтобы схватить ее, даже когда она начинает извиваться назад, пытаясь оказаться вне досягаемости. Мне удается схватить ее за запястье, и я тяну ее вперед, таща через кровать, пока ее лицо белеет от страха. — Какого черта, по-твоему, ты делала, убегая вот так с моими детьми? — Я смотрю в ее темные глаза, широко раскрытые и испуганные, и я знаю, что пугаю ее так же сильно, как ее первый муж, может быть, даже больше. Но я не могу заставить себя беспокоиться прямо сейчас. Все, о чем я могу думать, это Аника и Елена, о том, что они, должно быть, подумали, когда Катерина привела их сюда, о том, что она могла бы им сказать. Я даже не уверен, что она полностью понимает, что увидела. Но, должно быть, у нее появилась довольно хорошая идея, учитывая ее реакцию. — Мне просто нужно было немного пространства! — Голос Катерины высокий, с придыханием, полный страха. — Я не хотела засыпать. Я бы вернулась, клянусь! — Почему я должен тебе верить? — Я пристально смотрю на нее, чувствуя, как мое лицо краснеет от гнева. — Ты никому не потрудилась сказать, куда направляешься. Похоже ли это на то, что я должен тебе доверять? Кого-то, чьим словам я должен верить? — Я стискиваю зубы, чувствуя, как моя грудь вздымается, когда я пытаюсь отдышаться. — Пошла ты нахуй, Катерина. Ты вела себя так, как будто я был ниже тебя с того момента, как согласилась стать моей женой. Ты думаешь, я не что иное, как зверь? Не что иное, как русская собака? Тогда я покажу тебе, насколько жестокой может быть Братва с теми, кто переходит нам дорогу. — Виктор, я… Катерина начинает говорить, но я хватаю ее за подбородок, притягивая к себе и заглядывая ей в глаза. — Ты ничего не можешь сделать, чтобы избежать наказания сейчас, маленькая принцесса, — рычу я. — Но, возможно, ты можешь извлечь из этого урок. — Что… что ты собираешься делать? — Голос Катерины тихий, едва слышен как шепот. Мой низкий и смертоносный, почти издевательский. Темнее, чем я когда-либо слышал, как будто я обнаружил внутри себя дьявола, о существовании которого не подозревал. — Подожди и увидишь. Я хватаю ее за плечо, выворачивая так, что она опрокидывается на кровать, наклоняется над матрасом, прижимая ноги к ковру. Я сам наполовину забираюсь на матрас, упираясь коленом ей в спину, чтобы она не могла убежать, когда я хватаю ее джинсы и стаскиваю их вниз. Она все еще слишком тонкая, достаточно тонкая, чтобы я мог стянуть их, не расстегивая. Катерина издает протестующий вопль, когда я стягиваю с нее трусики вместе с ними, оставляя ее маленькую дерзкую попку обнаженной на прохладном воздухе спальни. — Положи руки плашмя на кровать перед собой, — говорю я ей низким и угрожающим тоном. — И не двигай ими. Если ты это сделаешь, тебе будет хуже. Это твой последний шанс удержать меня от отправки тебя обратно к Луке. Если я это сделаю, я заставлю его пожалеть о том, что он вообще торговался со мной. — Виктор, пожалуйста… — Заткнись! — Я чувствую, что меня почти трясет от ярости. — Ты заставила меня задуматься, где мои дети, Катерина. Ты заставила меня бояться того, чего я так долго боялся, чтобы никогда не бояться. Ты играешь со мной в свою собственную игру с того дня, как мы поженились, но теперь это прекращается. Я отступаю назад, расстегиваю ремень и вытаскиваю его из петель, и я слышу ее тихий всхлип страха при этом звуке. Но мне уже все равно. — Я был слишком мягок с тобой, — рычу я, глядя вниз на ее бледное, дрожащее тело, ее пальцы, вцепившиеся в одеяло перед ней. — Я позволил тебе слишком много свободы, слишком много доверия и посмотри, к чему это привело. Я старался не быть таким жестоким у себя дома, каким мне часто приходится быть во внешнем мире. — Я сжимаю ремень в руке, ощущая теплую кожу на ладони. — Но теперь это меняется. А затем я опускаю ремень на ее задницу, оставляя красный след, когда он касается ее лилейно-белой кожи. Ее крик пробуждает что-то во мне, что-то глубокое, темное и первобытное. За всю свою жизнь я очень редко исследовал эту сторону себя, редко даже позволял себе фантазировать об этом. Моя первая жена никогда бы не имела ни малейшего представления о подобных вещах. Я никогда бы так ее не наказал, никогда не чувствовал в этом необходимости. Временами она была избалованной и своевольной, но это раздражало не больше, чем что-либо еще. Она никогда не доводила меня до этого. И она никогда не возбуждала во мне ничего подобного. С первым вскриком Катерины, с первой красной отметиной на ее заднице мой член мгновенно становится эрегированным, твердым и пульсирующим, почти болезненным от внезапного прилива неистовой похоти, которую я испытываю, снова и снова проводя ремнем по ее заднице. — Виктор, пожалуйста! — Она тянется назад, как будто хочет остановить меня, ее пальцы ног впиваются в ковер, когда она пытается выгнуться дугой, и я опускаю ремень на верхнюю часть ее бедер, закрепляя его там, где завтра она не сможет сесть. — Положи руки обратно на кровать, — шиплю я, мой голос сдавлен гневом и похотью. Я никогда раньше не испытывал такого сложного прилива эмоций, ярость, желание, нужда и насилие, все это переплетается, пока я не чувствую, как от этого учащается мой пульс, отчего у меня почти кружится голова, когда я снова опускаю ремень. — Если ты снова попытаешься сбежать или пошевелишь руками, нам конец, Катерина. Я отправлю тебя обратно к Луке и уничтожу все, что ты, блядь, любишь. — Ты уже это сделал — всхлипывает она, но ее руки возвращаются перед собой, пальцы растопыриваются и зарываются в одеяло, когда я снова набрасываю ремень на ее задницу. — Ты…эта жизнь… все это разрушило все, что я любила. Все, на что я надеялась. Вс…ах! Она снова вскрикивает, и я чувствую, как мой член покачивается в штанах, когда я вижу, как ее бедра немного раздвигаются в ожидании следующего удара, а на их вершине виднеются пухлые розовые губки ее киски. И затем, как раз когда я собираюсь снова опустить ремень, я вижу нечто, что толкает меня на грань почти потери контроля, мой член пульсирует, пока я не начинаю думать, что могу кончить прямо здесь и сейчас от чистого эротизма этого, взывающего к самым темным уголкам моей натуры. Она блядь чертовски мокрая. Я вижу это, блестящее на ее коже, ее складки набухли и увлажнились от возбуждения. Она почти плачет в одеяло, ее раскрасневшаяся щека прижата к матрасу, но я вижу неоспоримое доказательство того, что это ее тоже заводит. — Тебе, блядь, это нравится, не так ли, принцесса? — Напеваю я, мой голос все еще полон гнева, но теперь с насмешливой ноткой. — Ты утверждаешь, что не хочешь ложиться в мою постель, ты утверждаешь, что я делаю тебе больно, но твоя киска говорит мне совсем о другом. Ты истекаешь, как нуждающаяся шлюха после нескольких хороших поглаживаний. — Я наклоняюсь, поправляя свою болезненную эрекцию. — Ты жаждешь этого члена, даже если не хочешь в этом признаваться. Жаждешь этого толстого члена, который заставил тебя кончить в нашу брачную ночь вопреки твоему желанию. — Я снова опускаю ремень на ее задницу, и на этот раз ее тело дергается, бедра сжимаются вместе, когда она издает всхлип, почти стон. Господи, если она продолжит в том же духе, я кончу на месте. Вид полуобнаженной Катерины, извивающейся на кровати, когда я ее шлепаю, ее покрасневшая задница и мокрая киска, а также звуки ее визгов и плача заставляют меня хотеть того, о чем я и не подозревал, чего я желал, жаждать темных и развратных действий с моей женой, которые я никогда бы не мог себе представить раньше. Она разбудила во мне зверя, и я никогда не чувствовал себя таким голодным, как сейчас. — Нет, — шепчет Катерина. — Я этого не хочу. Я не хочу! — Либо твой рот, либо твоя киска лгут. — Я опускаю ремень снова, сильно, и она почти кричит, утыкаясь лицом в одеяло, чтобы приглушить звук. — И я думаю, я бы поспорил, что знаю, что именно. — Виктор, пожалуйста! — Ты продолжаешь говорить. — Я чувствую, как мой член пульсирует от звука кожи, снова соприкасающейся с плотью. — Ты израсходовала все мое терпение, Катерина. От меня больше нет пощады к тебе. Я делаю шаг назад, мой член уже почти прорвал ширинку, мой кулак обернут вокруг сложенного ремня. Ее задница красная и пылающая, ее бедра сжаты вместе так, что я едва могу мельком увидеть эту сладкую, набухшую киску. Ее лица мне не видно, она зарыта в пуховое одеяло и приглушенно всхлипывает. Наконец, она поднимает голову, поворачивая ко мне лицо с обвиняющим взглядом, когда видит мою эрекцию, толстый и напряженный выступ под тканью моих брюк. — И что? — Спрашивает она, ее голос полон боли, но, несмотря на все это, по-прежнему дерзок. — Что ты собираешься теперь делать, Виктор? Заставишь меня трахать тебя? Возьмешь меня здесь, на кровати, пока твои дочери в нескольких комнатах от меня? Раздвинешь мои ноги и силой войдешь в меня? Я ухмыляюсь. — Во-первых, девочки уже отправились домой. Я попросила Алексея забрать их и отвезти обратно, пока я… ухаживаю за тобой. Но что касается твоих других вопросов, нет. — Я делаю шаг к ней и вижу, как она вздрагивает, ее бедра напрягаются в ожидании нового удара. Но я закончил ее шлепать… по крайней мере, на данный момент. — Я не собираюсь принуждать тебя, — продолжаю я, протягивая руку, чтобы коснуться ее бедра, кожа теплая в том месте, где я опустил на нее ремень. — Но ты поймешь ошибочность своего пути, и быстро, если хочешь сохранить сделку, заключенную Лукой. Я торговался за жену, а не за научный проект. — Моя рука скользит вверх, прижимаясь к твердой, мягкой плоти ее задницы, и, несмотря на нее саму и боль, которую она, должно быть, испытывает, я чувствую, как она выгибается вверх от моих прикосновений. Она хочет меня. Она просто отказывается это признавать. — Мы покончили с этим дерьмом в клинике, — твердо говорю я ей, мой голос низкий и грубый. — Я не возьму тебя сейчас, но ты скоро ляжешь в постель, желая и готовая выполнять свои обязанности в нашем браке. Ты будешь моей женой полностью или не будешь вообще, и если ты не можешь выполнить ту часть сделки, которая была заключена, тогда тебе нужно решить раз и навсегда, каково твое решение. Ты можешь вернуться к Луке, найти выход из положения, аннулировать брак. Но последствия этого будут на твоей совести и ни на чьей другой. Я не жду ее ответа. Раздается тихий всхлип, ее тело подергивается под моими прикосновениями, как лошадь, укушенная мухой, и я отдергиваю руку. Я не буду принуждать ее, я отказываюсь пересекать эту границу. Если я останусь в комнате еще на мгновение с жаром ее только что отшлепанной задницы в моей руке и ее горячей, намокшей киской так близко, я знаю, что не смогу остановиться. Итак, я разворачиваюсь на каблуках, все еще сжимая ремень в руке, и направляюсь к двери. — Если ты вернешься домой, я буду знать, что твой выбор сделан, — мрачно говорю я ей, мой голос хриплый и не терпящий возражений. По правде говоря, я не знаю, что она выберет. Но я знаю, что никогда ничего не хотел так чертовски сильно, как хочу ее в своей постели, обнаженную, мокрую и желающую, умоляющую меня трахнуть ее. Это тоже не все, чего я хочу. Она что-то пробудила во мне, и я чувствую голод, который, если его не сдерживать, может свести меня с ума. Я хочу сломать ее, владеть ею. Я хочу сделать ее своей полностью. КАТЕРИНА Я лежу там, уткнувшись лицом в одеяла, кажется, еще долгое время после того, как Виктор покидает комнату. Я никогда не чувствовала себя такой униженной. Так стыдно блядь. Мне больно. Я боюсь. И я также ужасно, ужасно возбуждена, что делает мой стыд, еще более осязаемый. — Что со мной не так? — Я издаю тихий вскрик, мой рот прижат к скомканному пуховому одеялу, пока я лежу там, моя задница красная и пульсирующая, а бедра липкие от возбуждения, которое Виктор заметил мельком и швырнул мне в лицо. Как это могло меня возбудить? Меня никогда в жизни не шлепали, даже в детстве. То, что Виктор вот так швырнул меня поперек кровати, используя свой ремень снова и снова, пока я не почувствовала, что моя кожа вот-вот загорится, должно было вызвать не что иное, как самую унизительную боль. И это было. Но это также возбудило меня так, как я никогда раньше не испытывала. — Что со мной не так? — Я спрашиваю снова, бормоча в пустоту, но, конечно, ответа нет. Я снова одна в доме, что должно быть облегчением, но это не так. Я не могу оставаться здесь вечно. Мне нужно сделать выбор. Сказать Луке, что я покончила со своим фиктивным браком по договоренности, или вернуться к нему и всему, что влечет за собой. Больше никаких процедур по ЭКО, никаких визитов к врачу, никаких инъекций. Просто Виктор делает все возможное, чтобы я забеременела старомодным способом, и я не сомневаюсь, что он будет пытаться делать это так часто, как только сможет. Учитывая нашу первую брачную ночь и то, что произошло сегодня, я не сомневаюсь, что мне это понравится, как бы я ни старалась этого не делать. Виктор затянет меня в какую-то темную спираль, заставит мое тело хотеть того, чего оно не должно хотеть, втянет меня в свою развращенность вместе с ним. Медленно, с трудом я поднимаюсь с кровати. Это не первый раз, когда мне приходится приходить в себя после пережитого насилия. Не в первый раз я прихожу в ужас от своего мужа, дрожа от страха, когда принимаю наказание за свои предполагаемые недостатки. Но что-то в этот раз совсем по-другому. Во-первых, я знаю, что в глубине души была неправа. Мне нужно было уйти от Виктора, но я также знаю, что мне не следовало брать девочек с собой. Я думаю, что какая-то маленькая часть меня хотела напугать его, заставить его почувствовать тот же страх, который, должно быть, испытывали отцы тех женщин, которых он продает, когда пропадали их дочери, но я также знаю, что было неправильно использовать Анику и Елену таким образом. Они невиновны во всем этом, они никогда не просили о том, чтобы родиться в этой жизни, или потерять свою мать, или получить новую от чреватого последствиями брака по расчету. Мне не следовало вовлекать их.