— Ты действительно несчастна, Катерина? — Его голос прорезает тишину, низкий и грубоватый, и я замираю, пораженная вопросом. Я не могу избавиться от ощущения, что это ловушка, которая делает меня еще более неуверенной в том, что сказать. — Я родилась, зная, что брак не сделает меня счастливой, — осторожно говорю я. — Меня всегда воспитывали, зная, что все будет устроено. Я не ожидала сказки. — Так почему это так сложно для тебя? Я делаю паузу, очень тщательно подбирая следующие слова. — Потому что я ожидала, что мой брак будет устроен с итальянцем. Человеком из мафии. Кто-то, кто, возможно, не любит меня, и кого я, возможно, не люблю, но кто-то, кто по крайней мере, был бы знаком. Кто знал бы мою семью, а я его. Кто не был моим врагом и врагом моей семьи. — А я такой? — Братва была нашими врагами на протяжении десятилетий. Ты знаешь же это, Виктор. Он расстегивает застежку ожерелья, позволяя ему соскользнуть вниз. Я хватаю его в руку, отхожу от него к комоду, где стоит моя шкатулка с украшениями, и убираю его дольше, чем строго необходимо. Я не хочу оборачиваться и видеть его лицо, и в то же время я хочу. — Мы не обязательно должны быть врагами. Ты и я. — Он подходит, чтобы встать ближе ко мне, позади меня, и я чувствую, как у меня перехватывает дыхание от его близости. — Я думаю, пришло время для моей инъекции. Ты поможешь? — Я не в восторге от получения еще одного укола, который, надеюсь, скоро поможет мне выполнить то, чего требует от меня Виктор. Тем не менее, я также отчаянно хочу сменить тему. Виктор вздыхает. — Конечно. Я медленно отодвигаю юбку своего платья в сторону, разрез раздвигается, обнажая одну ягодицу. Я слегка наклоняюсь, прислоняясь к комоду, прекрасно осознавая, что это гораздо сексуальнее, чем мои обычные цветастые или шелковые пижамные шорты, которые я надеваю в постель. Я чувствую, как мое сердце немного учащается в груди, когда Виктор приближается, и я еле сдерживаюсь, чтобы не ахнуть, когда его рука ложится мне на поясницу, отводя юбку в сторону. Инъекция причиняет чертовски сильную боль. Так всегда бывает. Я стискиваю зубы, радуясь, что на этот раз кратковременная боль отвлекает меня от растущего напряжения в воздухе между мной и Виктором. Это обжигает, но это лучший ожог, чем румянец на моей коже от его прикосновений ко мне или жар в моей крови от воспоминаний о том единственном разе, когда мы сделали гораздо, гораздо больше. Я ожидаю, что он отойдет, но он этого не делает. Его рука остается там, прижимаясь к шелковистому материалу моей юбки, и я чувствую, как его большой палец проводит по тому месту, где игла только что вонзилась в мою кожу. Моя кожа как будто горит там, где он прикасается ко мне. Всю ночь я чувствовала растущее напряжение между нами, прикосновения и взгляды, мурашки по спине и осознание того, насколько красив мой муж. Я бы хотела, чтобы нам никогда не приходилось спать вместе в нашу первую брачную ночь, потому что теперь я знаю, как это может быть хорошо, что могло бы быть еще лучше, если бы мы узнали друг друга, если бы я позволила ему делать то, что он хотел той ночью, и соблазнить меня. Притвориться, хотя бы ненадолго, что мы не принцесса мафии и Пахан. Два человека, которые должны быть врагами, но были вынуждены вступить в неудобный брак ради хрупкого мира. Покой, который я не могу ощутить, потому что все во мне ощущается как суматоха, как мучение, как будто я никогда больше не буду чувствовать себя комфортно, безопасно и как дома. Я так отчаянно хочу забыть все, чему меня учили о том, каким был бы брак для меня, все, что я когда-либо знала о нем, все, что показал мне брак с Франко о том, как не доверять мужчинам, не возлагать на них надежды. Маленькая часть меня, которая все еще жаждет любви и счастья, несмотря на все это, хочет верить, что на этот раз все может быть по-другому. И это та часть меня, которая заставляет меня обернуться, зная, как мало пространства между моим телом и телом Виктора, зная, что, когда я повернусь, он будет почти касаться меня, прислонившись к комоду. Моя юбка падает на место, когда я поворачиваюсь, его рука опускается на бок. Его лицо на расстоянии вытянутой руки от моего, его голубые глаза темнее, чем я видела их раньше, и я чувствую, как учащается сердцебиение, когда они припадают к моим губам. Я могла бы позволить ему поцеловать меня. Один поцелуй, чтобы снова что-то почувствовать. Я до сих пор помню, какими были его губы в день нашей свадьбы, прохладными и твердыми, когда они касались моих. Сейчас они были бы другими. Вместо этого, может быть, более теплыми, полными желания. Тот поцелуй был предназначен для другого, для скрепления наших клятв. Каково было бы целоваться со страстью, если бы поцелуй был только для меня и него? Виктор делает шаг вперед, приближаясь ко мне. Я отступаю, но мне некуда идти. Я чувствую, как ручка одного из ящиков упирается в поясницу моей обнаженной спины, металл холодит мою кожу, когда Виктор приближается ко мне, его твердое, мускулистое тело касается моего, когда он поднимает руку к моему лицу. Его мозоли. Шероховатость его ладони. Я никогда не чувствовала ничего подобного. Он прижимает эту ладонь к моей раскрасневшейся щеке, его большой палец касается моей скулы, и я вижу желание в каждой напряженной черточке его лица. — Тебе придется попросить меня поцеловать тебя, принцесса, — шепчет он. — Я не позволю тебе обвинять меня в принуждении. Так что сначала поцелуй меня сама или попроси. — Его большой палец прижимается к моей скуле, и я знаю, что он чувствует, какая горячая у меня кожа. — Ты такая горячая. — Его пальцы скользят вниз по моей челюсти, большой палец прижимается к моим губам, надавливая на шов. Я чувствую внезапную пульсацию желания при мысли о том, что вместо этого его член там, головка прижата к моему рту. Франко любил, когда я сосала у него до нашей свадьбы, но после того, как он поиздевался надо мной, сказав, что я недостаточно хороша. Рассказывал мне, что другие девушки, которых он трахает, сосут у него лучше, я замкнулась в себе. Каким-то образом, несмотря на всю жестокость, которой, я знаю, он, должно быть, обладает глубоко внутри, я знаю, что Виктор не сделал бы этого. Вместо этого он бы стонал, говорил мне, как это приятно, убеждал бы меня проникнуть глубже. Он был бы грубым, доминирующим, запихивал всю ту твердую толщину, которую я видела в нашу первую брачную ночь, мне в глотку, но он хвалил бы меня за это. От этой мысли по моей коже пробегает еще один прилив желания, и я чувствую, как влажный шелк моих трусиков прилипает ко мне. Я влажная, возбужденная, жаждущая его. И все, что мне нужно сделать, это попросить или поцеловать его первой. Одно слово, одно движение, и его рот окажется на моем. Я могу заставить его остановиться в любое время, в отличие от Франко. У меня есть эта власть над ним, власть угрожать пойти к Луке, чтобы разорвать все это на части. Если я поцелую его, я не остановлюсь. Как бы мне ни хотелось это отрицать, я знаю, что это правда. Я жажду чего-нибудь, что заставило бы меня снова чувствовать, дало бы мне прилив сил, вырвало бы меня из скучной повседневной рутины, которая стала моей жизнью с тех пор, как я снова вышла замуж. Если я поцелую его, если я почувствую его руки на себе, я захочу продолжать. Я захочу почувствовать его руку у себя между бедер, его член, захочу, чтобы он заставил меня кончить снова, подарил мне несколько блаженных мгновений удовольствия. — Катерина. — Затем он произносит мое имя, не прозвище, которое я так ненавижу, а мое настоящее имя, и я чувствую, как мое сердце трепещет в груди. Не поддавайся на это. Будет гораздо больнее, когда я вспомню, что у желания большего, чем это есть, нет будущего. Его руки опускаются на мою талию, цепляясь за тонкий красный шелк моего платья. — Я не сказал тебе, как прекрасно ты выглядела сегодня вечером. Я должен был сказать. — Все в порядке. — Я чувствую, как у меня перехватывает дыхание, слова срываются на шепот. — Мы договорились не притворяться. — Мужчина не притворяется, говоря своей жене, какая она красивая. Особенно когда это правда. Слова повисают в воздухе между нами. Просто поцелуй, думаю я, глядя на его губы, на расстоянии вдоха от моих. Просто поцелуй. Я наклоняюсь вперед, моя рука тянется к его лицу. Я чувствую, как его щетина царапает мою ладонь, и мое сердце снова пропускает удар в груди, когда я вижу, как глаза Виктора закрываются от моего прикосновения, слышу его вздох, когда мои пальцы снова скользят в его волосы. Они мягкие на ощупь, и я понимаю, что потерялась, еще до того, как мое лицо приподнимается, когда его рот наклоняется к моему, и я чувствую горячее прикосновение его губ. Я не дышу, это все, что я могу сделать, чтобы не выгибаться навстречу его телу, не притягивать его ближе к своему. Его рот такой теплый и мягкий, как я себе представляла, а не твердый и напряженный, каким он был в день нашей свадьбы. Я слышу стон глубоко в его горле, когда его руки сжимаются на моей талии, чувствую тепло его языка, скользящего по моей нижней губе, и я хочу большего. — Виктор — его имя срывается с моих губ прежде, чем я могу остановить себя. Я чувствую, как мое сердце бьется в горле, все в моей голове кричит мне остановиться, все в моем теле кричит мне продолжать. Его губы так приятны на моих, скольжение его языка, теплое и твердое, заставляет меня думать о том, каково это, раздвинуть ноги и позволить ему целовать меня вот так, ниже, чего Франко никогда не делал, чего я никогда не испытывала. Его рука скользит вверх по моей талии, прижимается к ребрам. Я вдыхаю, а затем его рука скользит выше, его большой палец прижимается к вырезу моего платья, его ладонь потирает мой напрягшийся сосок, и в моей голове срабатывает сигнал тревоги. Я должна остановить это. Я должна остановить это сейчас, или я не буду останавливать это вообще, и тогда у меня больше не будет защиты, больше не будет высоты. Больше не будет инъекций, не будет возможности держаться подальше от постели Виктора, не будет способа удержать его от желания этого ночь за ночью, пока я не попадусь в ловушку, которой так отчаянно пытаюсь избежать. Прежде чем я смогу позволить этому продолжаться, я поднимаю руки и сильно упираюсь ими ему в грудь. — Нет, — выдыхаю я, прерывая поцелуй, отворачивая лицо и молясь, чтобы он не выбрал этот момент, чтобы наклониться вперед и провести губами по чувствительной коже моего горла. — Нет, Виктор. На мгновение он не двигается, и у меня возникает вспышка страха, воспоминание о моем браке с Франко, о том, как я говорю нет, а он смеется мне в лицо. Ты моя жена. Ты не можешь сказать мне нет. Страха достаточно, чтобы отодвинуть мое желание, остановить меня на полпути. Я толкаю сильнее, отталкивая его на шаг назад с явной силой, что само по себе впечатляет. — Остановись, Виктор! — Мой голос повышается, а затем, к моему удивлению, Виктор делает несколько шагов назад, оказавшись между нами на расстоянии вытянутой руки, а затем еще больше, отступая к своей половине кровати. — Хорошо. — Он все еще дышит тяжелее, чем обычно, и я вижу толстый бугорок его эрекции, прижимающийся к брюкам смокинга. — Я не собираюсь тебя принуждать. Он выглядит таким красивым, таким убийственно сексуальным в этот момент, я закрываю глаза, и это все, что я могу сделать, чтобы не передумать, не последовать за ним и не толкнуть его обратно на кровать. Мысль о том, чтобы задрать шелковую юбку моего платья, оседлать его и ввести в себя его толстый член, заставляет меня чувствовать прилив силы, я могла бы получить это, если бы захотела. Его волосы растрепаны из-за моих пальцев, проводящих по ним, его губы покраснели от поцелуя, его глаза все еще полны горячей похоти, когда они снова исследуют мое тело, несмотря на его слова. Сегодня вечером у меня могло быть все, что я захочу. Но эта власть была бы мимолетной. И как только это было бы сделано, Виктор вернул бы себе всю власть в нашем браке. Я разворачиваюсь на каблуках, отводя взгляд, и убегаю в ванную. В тот момент, когда я захлопываю за собой дверь, я прислоняюсь к ней спиной, закрывая глаза и желая, чтобы мое сердце перестало бешено колотиться. Я не могу позволить этому случиться снова. КАТЕРИНА Я никогда не испытывала такого облегчения, просыпаясь в пустой постели на следующее утро. Прошлой ночью спать рядом с Виктором было мучительно. К тому времени, как я вернулась в спальню, он позаботился о том, чтобы выключить свет, вероятно, желая избегать меня так же сильно, как я хотела избегать его. Впервые я подумала о том, чтобы проигнорировать его четко сформулированные пожелания и пойти спать в комнату для гостей. Только мысль о его реакции и о том, как мало энергии у меня было, чтобы спорить из-за этого или разбираться с любыми сплетнями, которые могли возникнуть в результате, удержала меня от того, чтобы действительно это сделать. Вместо этого я свернулась калачиком на самом краю своей половины кровати и слушала тихое похрапывание Виктора, уставившись на дверцу шкафа, пока усталость наконец не овладела мной. Сейчас, одеваясь, чтобы спуститься вниз, я рада, что мне, по крайней мере, не придется иметь с ним дело этим утром. Я надеваю джинсы и футболку, собираю волосы в высокий хвост и спускаюсь вниз позавтракать, стараясь не думать о том, как растягиваются мои дни, а заполнить их не чем. Ольга все еще не до конца доверила мне заботу об Анике и Елене, а они большую часть дня в школе. Часы кажутся пустыми, и, хотя я знаю, что мне следует пойти в спортзал или найти какое-нибудь другое хобби, чтобы заполнить их, но я не могу найти в себе желания. Я думала, что почувствую себя лучше, как только похоронят Франко, и я смогу сама устраивать свою жизнь. Но сейчас я просто снова жду окончания ЭКО, если повезет, забеременею. Это, по крайней мере, даст мне какую-то цель. На чем-то сосредоточиться, что-то сделать. Я почти не обращаю внимания ни на что вокруг, когда захожу в столовую, но в тот момент, когда я вхожу, что-то останавливает меня на полпути. Девушка стоит у каминной полки, медленно вытирая с нее пыль, и смотрит на весь мир так, словно совершенно не представляет, что она на самом деле делает. Она также не из тех, кого я когда-либо видела в доме раньше. Я бы ее запомнила: у девушки прекрасные светло-рыжие волосы, скорее рыжие, чем светлые на самом деле, которые в настоящее время заплетены в косу, из-под которой повсюду выбиваются пряди. Она так пристально смотрит на каминную полку, что не слышит, как я вхожу, пока я не прочищаю горло. Она поворачивается с таким виноватым видом, как будто она колола дерево, а не чистила его. — Простите! — Щебечет она, ее глаза скользят по мне. — Я не слышала, как вы вошли, мисс…Мисс…миссис… — Я миссис Андреева. — Это имя звучит странно на моем языке, я не уверена, называла ли я себя так раньше. Мне не показалось таким уж странным сменить свое имя с Росси на Бьянки. Это было еще одно хорошее итальянское имя, его слоги и ритм были приятно знакомыми. Но нет ничего знакомого в моей новой, более длинной фамилии. Такое ощущение, что она должна принадлежать какой-то другой женщине. Конечно, не мне. — Значит, вы завтракаете здесь? — В ее голосе звучит мелодичный русский акцент, ее голос более мелодичный, чем у Ольги, что делает его красивее. — Я пойду, чтобы не беспокоить вас. — Нет, подождите. — В тот момент, когда я говорю, она замирает на месте, как олень в свете фар. — Я должна знать персонал. Как вас зовут? Вы, должно быть, новенькая. — Я. — Она наклоняет голову, глядя на меня из-под светлых ресниц. — Я Саша. Саша Федорова. Ваш муж недавно нанял меня… я новенькая. То есть новый персонал. Прошу прощения, если я что-то не так… — Ты в порядке, — мягко говорю я ей. — Но я уверена, что у Ольги найдется для тебя занятие, если ты хочешь прекратить полировать эту полку. — Конечно, мэм! — Она резко оборачивается ко всему, как будто действительно не знает, что делать, и выбегает из комнаты, прежде чем я успеваю сказать что-нибудь еще, якобы в поисках Ольги. На первый взгляд в этом нет ничего действительно странного. На самом деле я понятия не имею, как ведется домашнее хозяйство Виктора, как работает наем персонала, как часто они привлекают кого-то нового. Я пробыла здесь недостаточно долго, чтобы по-настоящему разобраться в этом, и Виктор не особо много говорит со мной об управлении домом. Как и Ольга, которая, как я про себя думаю, не хочет, чтобы я брала на себя большую часть ее обязанностей, независимо от того, что я имела больше влияния в управлении делами технически, как жена Виктора. Меня это устраивало, потому что я была воспитана в хорошей итальянской семье, знала, как вести себя, разговаривать с итальянскими мужчинами и подчиняться им. Эти люди из мафии приходили на ужин и ожидали, что их обслужат. Я не знаю, как все это должно работать в семье Андреевых, а Ольга, похоже, не склонна меня учить. Но с Сашей что-то не так. Я не могу понять, в чем тут дело, и я действительно не знаю, что может быть не так, но это просто внутреннее ощущение, что что-то не совсем так. Что, если Виктор держит ее здесь для себя? Что, если то, что она работает в штате, для него просто прикрытие, чтобы получить отдушину для удовольствия, поскольку я не буду заниматься с ним сексом? Мысль о том, что у него здесь может быть какая-то девушка, которую он принуждает спать с ним, вызывает у меня глубокую волну вины. Стал бы он делать это, если бы я трахнула его? Я понятия не имею, каковы представления Виктора о верности в браке, особенно о браке по расчету. Сделал бы он что-то подобное, даже если бы я была в его постели? Остановись, твердо говорю я себе, заставляя себя откусить кусочек от своего завтрака, а затем еще один. Ты понятия не имеешь, происходит ли это вообще. Нет причин верить в это. Возможно, она просто нервничает из-за новой работы. Тем не менее, комок беспокойства остается у меня в животе на протяжении всего завтрака и до тех пор, пока Ольга не приходит ко мне, чтобы сказать, что Виктор хочет, чтобы я забрала девочек из школы до обеда и привела их к нему в офис. — Зачем? — Я смотрю на нее с любопытством, и она пожимает плечами. — Иногда ему нравится обедать с ними. Он уже позвонил в школу, чтобы сказать, что их забирают. — И школу это устраивало? Ольга ухмыляется. — Никто не говорит Виктору Андрееву нет. Даже ты, — добавляет она с ноткой предупреждения в голосе. Я чувствую небольшой прилив удовлетворения от этого, потому что факт в том, что я сказала ему нет, на самом деле, только прошлой ночью, и он отступил. Это заставляет меня задуматься, чувствует ли он ко мне что-то большее, чем просто долг, потому что все, что я слышу, говорит мне, что в Викторе есть сторона, которую я не вижу. О которой я не знаю. Я не знаю, пугает это или обнадеживает, что он явно пошел ради меня на уступки, на которые не пойдет ради других. Незадолго до полудня я отправляюсь за Аникой и Еленой или, скорее, я сажусь на заднее сиденье машины, пока водитель везет меня за ними. Для меня в этом нет ничего необычного, водитель приезжал и забирал меня из моей частной католической школы, когда я была ребенком. Тем не менее, я не могу не задаться вопросом, каково было бы быть обычным ребенком, ехать в автобусе, или заехать за родителями, или забирать своего ребенка самостоятельно. Я никогда по-настоящему не стремилась к более обычной жизни, но иногда я думаю, что, должно быть, проще не иметь так много ограничений на то, что ты можешь и чего не можешь делать. Не иметь груза таких больших ожиданий. Чтобы иметь больше свободы. То, чего у меня на самом деле никогда не будет, и у Аники, и у Елены, и у моего пока еще не зачатого ребенка тоже не будет, независимо от того, как сильно я люблю их или их отец любит их. Девочки обе улыбаются от уха до уха, когда садятся в машину, по крайней мере, до тех пор, пока Аника не замечает меня, и ее лицо вытягивается. — Ты здесь? — Спрашивает она, ее голос внезапно срывается, и я поражаюсь, насколько она похожа на своего отца, когда он злится. — Я рада, что она здесь, — говорит Елена, выпячивая нижнюю губу и свирепо глядя на свою старшую сестру. — Почему ты такая злая? — Я не злая. — Аника упрямо смотрит в окно. — Ей просто здесь не место, вот и все. —