Внутри своего сна Натка принялась размышлять на тему того, унесет ее с домиком или без него, и как лучше, но додумать эту мысль не успела. Вне сна дверь ее бунгало под сильным рывком снаружи действительно распахнулась, внеся порыв ветра, который вместе с громкими гортанными криками на непонятном языке разбудил Натку. Проснувшись, она села на постели, протирая глаза и в недоумении глядя на ворвавшихся в ее домик мужчин, тех самых солдат в военной форме, которых она видела накануне. Или, по крайней мере, точно таких же. — Вы кто? — спросила Натка по-русски, потому что спросонья никак не могла взять в толк, на каком ей языке говорить. Английским она владела слабо, французского не знала, а между собой солдаты вообще переговаривались на каком-то местном наречии, которое, как ей объясняла Надя из Нижнего Новгорода, было здесь в ходу наряду с суахили. Впрочем, суахили Натка тоже не владела. — Что вам нужно? Солдаты продолжали что-то кричать, знаками показывая, что Натка должна выйти наружу. Она судорожно соображала, что одета все в то же платье-футболку, в которой предпочитала спать, а под платьем на ней нет ничего, кроме трусиков. В окружении шести здоровых военных этого было явно недостаточно, чтобы чувствовать себя уверенной. — Мне нужно одеться, — жалобно сказала Натка и ткнула пальцем в висящие на стуле джинсы. — Выйдите, пожалуйста, я оденусь и приду, куда вы скажете. Если они и поняли, что она хочет сказать, то к словам не прислушались. Один из солдат резко дернул Натку за руку так, что она слетела с кровати и больно ударилась коленкой о земляной пол. А второй начал подталкивать в спину в сторону двери, заставляя выйти наружу. Последним движением она успела подхватить стоящие у кровати вьетнамки. На круге перед бунгало уже стояли, щурясь от яркого света, которым была залита площадка, Надя с Димой и Вера с Геннадием и мальчишками. Значит, их тоже разбудили посреди ночи и вытолкали на улицу. Интересно, почему? Что случилось? Женщины выглядели испуганными, а мальчишки взбудораженными. Ну, разумеется, им все происходящее кажется боевиком, которых они насмотрелись по телевизору. В центр круга втолкнули приведенную откуда-то Тути. Девушка была бледна и дрожала. Военные прокричали ей что-то и один замахнулся, как для удара. Тути сжалась и прикрыла голову руками. Натка кинулась к ней, обняла, прижимая к себе и защищая. Что бы ни произошло в этой странной и опасной стране, к ней, иностранке и туристке, это не имело отношения, а значит, она могла служить хоть какой-то защитой для несчастной аборигенки. Впрочем, военные, видимо, так не считали. Тот солдат, который до этого грозил Тути, размахнулся и ударил Натку. Удар пришелся в плечо, левая рука сразу повисла, как плеть, боль разливалась по левой половине тела, как будто Натку парализовало. Она громко вскрикнула и прокусила губу, тоненькая струйка крови потекла по подбородку, капнула на футболку. Следом за кровью потекли и слезы. — Не надо меня защищать, — по-французски сказала Тути, а Надя перевела. — Они требуют, чтобы я рассказала вам, что происходит. В Республике Манзания произошел военный переворот. У власти теперь находятся военные, которые против наполнения бюджета за счет туризма и экспансии страны белыми путешественниками. — Как туристы могут осуществить экспансию? — спросил Дима у жены. — Это же дикость какая-то. — Молчи ты, — шикнула она. — Мы вообще не очень понимаем, что произошло и чем нам это грозит. — Безвизовый режим въезда в Манзанию отменен новым правительством, и так как вы находитесь тут без виз, то ваше пребывание в стране незаконно, — продолжила дрожащим голосом объяснять Тути. — Вам запрещено покидать территорию отеля до тех пор, пока не будет принято решение о вашей депортации. За незаконное пребывание в стране вам грозит штраф в пять тысяч долларов с каждого, а в случае его неуплаты тюремное заключение сроком на шесть месяцев. — Чего-о-о-о? — возмутилась Вера и толкнула локтем в бок своего мужа. — Это если мы тут с детьми, так мы им двадцать тыщ баксов должны? За что? За то, что они нам продали путевки в этот бардак? Какая нам разница, кто у них у власти, мы въехали в страну за свои деньги и легально, значит, они обязаны отправить нас домой и компенсировать расходы за испорченный отпуск. Я требую российского консула! — Сопротивление представителям органов власти карается тюремным сроком в четыре месяца. — Голос Нади дрожал, когда она перевела, что сказала Тути со слов солдата, который, похоже, был тут главным. — Я согласна заплатить, — сказала Натка, до которой стало доходить, что все это очень серьезно. — Но у меня деньги на карточке, нужно ехать в город, чтобы ею воспользоваться. Так же, Тути? — Так-так, — закивала головой девушка, выслушав сообщение с помощью все той же Нади и что-то сказав солдатам на их наречии. — Тогда Нганга приедет, отвезет нас в город, мы расплатимся. — Ишь, какая богатая, — фыркнула Вера. — Хорошо, если у тебя есть такие деньги, а у нас их точно нету. Мы люди простые, не олигархи, прости господи. У Натки на карточке, разумеется, тоже не было никаких пяти тысяч долларов. Там была только зарплата, полученная перед самым Новым годом. Просто в голове у нее возник план, как вырваться из лап военных. — Надя, не переводи, — быстро сказала она. — Если мы отпросимся в город, чтобы снять деньги, то сможем уговорить Нгангу, чтобы он показал нам дорогу в российское посольство, а там нам обязательно помогут, — предложила она. — Посольство в Муа-Майнде, а до нее два с половиной часа езды, — с сомнением в голосе ответил Дима. — Вы же помните, сколько мы сюда ехали. В пятнадцати минутах совсем небольшой городок, а в нем никакого посольства нет. Так что план так себе, если честно. — Если у вас есть другой, я готова его выслушать, — язвительно заметила Натка. — Или вам кажется, что сидеть здесь и ждать у моря погоды гораздо лучше? Она вдруг совершенно не к месту подумала о том, что скорее всего больше никогда не увидит океан, и ее вчерашняя с ним встреча окажется первой и последней. Слезы снова вскипели на глазах и закапали вниз, прокушенную губу защипало. — Не реви, — деловито сказал ей Петя. — Что-нибудь придумаем. Скажите, у кого-нибудь есть интернет? — Нет, связь давно пропала, деньги кончились на счете, — грустно сказала Надя. — Тут роуминг очень дорогой. Вы же и сами знаете. — Нам нужно записать все наши координаты и сообщения для близких, а потом найти возможность отправить одно-единственное сообщение человеку, который обязательно со всем разберется. И я этого человека знаю, это моя сестра Лена. Она работает судьей, у нее очень острый ум и связи, а у ее любимого человека достаточно денег, чтобы развернуть для всех нас спасательную операцию. Так что наша задача — придумать, как дать ей знать. Давайте будем надеяться, что Нганга завтра нам поможет хотя бы в этом. Все это время Тути внимательно и грустно смотрела на них, не понимая ни слова, поскольку Надя не переводила эту часть их разговора на французский. Однако дважды прозвучавшее имя Нганги она прекрасно поняла и сказала что-то по-французски. Натка вопросительно посмотрела на Надежду, их единственного переводчика. Единственная надежда, вот уж точно. — Она говорит, что Нганга не приедет, — печально перевела та. — Он арестован за пособничество белым оккупантам и организацию нашего незаконного пересечения границы. Она говорит, что Нганга в тюрьме. * * * В пять утра всем туристам-страдальцам разрешили наконец-то разойтись по своим бунгало. У входа в каждое жилище поставили по солдату с автоматом, и Тути перевела запрет выходить на улицу без особого разрешения. — А душ? — спросила Натка. — А еда? — спросила Вера. — У нас же дети. — Еду разнесут, — ответила Тути грустно. — Воду тоже. Душ запрещен. Выходить из домиков запрещено. Общаться друг с другом запрещено. — Мы — граждане иностранного государства, мы требуем вызова консула для защиты наших интересов. — Натка пробовала говорить грозно, но получалось у нее не очень. — Моя сестра — юрист, судья, я знаю нормы международного права. — В нашей стране нет представительства Российской Федерации, — объяснила Тути грустно. — Ближайший консул находится в Эритрее, но я думаю, что никто здесь не согласится передать ему информацию о том, что тут с вами происходит. — Надя, спроси у нее, что нам делать? — потребовала Вера дрожащим голосом. — Боже мой, мы же с детьми. — Она говорит, что наши родственники в России должны начать бить тревогу. Другого пути нет, — перевела ответ Надя. На этом им запретили общаться и проводили по их домикам. И если Вера, Гена, Петя и Паша были вчетвером, а Надя и Дима хотя бы вдвоем, то Натка осталась совсем одна. Решив, что сейчас все равно ничего толкового не придумает, она легла снова спать, потому что из-за того, что их разбудили среди ночи, а может, из-за объема свалившейся на нее информации, голова у нее была тяжелая, практически чугунная. Правда, помня о том, как неуютно она чувствовала себя, оказавшись перед солдатами практически раздетой, перед тем как лечь, Натка стащила с себя заляпанную кровью футболку, надела лифчик, джинсы и легкую рубашку, закрывающую плечи и руки. Вьетнамки вместе со всей остальной одеждой она убрала в чемодан, а на ноги натянула балетки, в которых можно было ходить, не боясь содрать ноги на камнях. Теперь она была полностью готова к любым неожиданностям. Проснулась Натка, когда солнце стояло уже высоко. На часах было одиннадцать утра, это по Москве, значит, тут девять. Она достала телефон из заднего кармана брюк. Превратившись без связи в кусок металла, время он все-таки показывал исправно. Ну да, начало десятого, теперь понятно, от чего так хочется есть. Словно в ответ на ее мысли дверь бунгало распахнулась. Она теперь вообще не запиралась изнутри, крючок ночью был вырван с мясом. В домик заглянул солдат, поставивший на порог поднос с завтраком. Никаких булочек, лепешек, мяса, сока и фруктов там не было и в помине, равно как и бутилированной воды. На подносе стояла миска с вареным бурым рисом и металлическая кружка с водой. Все! — All inclusive, — пробормотала Натка с отвращением, которое относилось к самой себе. — Съездила в недорогой тур, называется. Повелась на заманчивое предложение. Вот уж отдохнешь на полную катушку. И сдачу сможешь себе оставить. Себя стало невыносимо жалко, а еще захотелось закрыть глаза, а потом открыть их и оказаться дома, вместе с Сенькой и Настей, рядом с верным Костей, и чтобы кот Венька что-нибудь разбил, а они опять ругали его за то, что он такой шкодный и неуклюжий. И в гости пришла сестра Лена с племянницей Санькой, и та тарахтела, рассказывая про свой дурацкий блог, а сестра ругала бы Натку за то, что та опять совершила какое-то безрассудство и ее снова нужно вытаскивать из проблемной ситуации. Натка все бы сейчас отдала, чтобы рассудительная и мудрая Лена, судья Елена Сергеевна Кузнецова, сейчас оказалась рядом. Но нет, никого не было в тростниковом домике, кроме несчастной Натки и стерегущего ее за дверью солдата. Слеза полилась и капнула в миску с рисом. Нет, так не годится — нужно поесть. Она взяла ложку и начала без всякого аппетита глотать безвкусное разваренное месиво, в которое даже соли не положили. Тем не менее подкрепиться стоило, поскольку, что будет дальше, Натка даже приблизительно не представляла. Она доела рис, запила его водой, стараясь не думать о ее источнике, после чего открыла дверь и поставила поднос с посудой на порог. Солдат у входа было уже трое. При виде нее они осклабились, загоготали в голос, отпуская какие-то шуточки, Натка была уверена, что сальные. Внутри ее начал расти гнев, с которым она не могла справиться, хотя и понимала, что это недальновидно. — Что вы ржете? — громко спросила она. — Я спрашиваю, что лыбишься, скотина? Ее речи солдаты, разумеется, не понимали, но смысл сказанного, видимо, был понятен по интонации. Они мигом перестали улыбаться, встали с корточек, втолкнули Натку внутрь бунгало и вошли следом. Один стал в дверях, полностью перегородив выход, а два других деловито вытащили Наткин чемодан, открыли молнию и начали копаться в нем. — Эй, вы что такое делаете? — закричала Натка, но ее снова ткнули в грудь, отчего она отлетела в сторону кровати. Солдаты тем временем достали из раззявленного чемодана ее кружевные трусики, начали разглядывать их, растягивая на пальцах, все это снова сопровождалось гомерическим хохотом. Вскочившая с кровати Натка вне себя накинулась на них, пытаясь отобрать свое нижнее белье. Она была им от силы по плечо, но от бессилия и душившей ее ярости она била в грудь здоровенных мужиков своими маленькими кулачками. Один из солдат поднял ее трусы над головой, размахивая им, словно флагом, а второй перехватил руки Натки повыше локтя, прижал к ее телу, оторвал ее от земли и потащил наружу. Стоящий в дверях их товарищ посторонился. Натка выкручивалась из рук, пиналась и кусалась, но силы были неравны. Вытащив ее на улицу, солдат что-то крикнул остальным, толпящимся чуть в стороне. Она видела, что один из них куда-то побежал, взревел мотор, что-то затарахтело, и перед Наткой, которую по-прежнему держал на руках темнокожий здоровяк, остановилась какая-то машина. Подбежавшие солдаты открыли задние дверцы и Натку с размаха бросили внутрь, захлопнув темницу снаружи. Снова взревел мотор, и машина куда-то поехала. Сквозь небольшое решетчатое окно внутрь машины поступало немного света. Натка села, едва удерживаясь, чтобы снова не упасть, потому что машину ужасно швыряло на отвратительной дороге. Внутри воняло, да так мерзко, что у Натки тошнота подкатывала к горлу. Она огляделась и убедилась, что находится в скотовозке. У противоположной стены лежала туша барана, пол был весь измазан кровью и еще экскрементами животных, в углу валялось что-то очень похоже на кишки. Натка зажмурилась, чтобы не видеть, и стала дышать не носом, а ртом, опасаясь, что ее сейчас все-таки вырвет. Куда ее везут, она понятия не имела. Все ее вещи остались в бунгало. Лишь телефон, бесполезный, но все-таки кусочек прошлой жизни, лежал в кармане джинсов. И что толку, если он не работает? В дороге она провела около трех часов, дольше, чем заняла их поездка из аэропорта в отель, но и машина все-таки была совсем другая. Натке даже не верилось, что та дорога была в ее жизни всего двое суток назад. Тогда она ехала по ней туристкой, полной предвкушения предстоящего отдыха, а сейчас ее везли пленницей, лишенной связи с родными, не понимающей, сможет она еще когда-нибудь их увидеть или нет. Она даже приблизительно не представляла, куда именно ее везут. В рабство? В тюрьму? В суд? Плакать хотелось ужасно, но Натка не позволяла себе раскисать. Еще чего не хватало, чтобы эти животные, позволяющие себе так обращаться с женщиной, решили, что запугали ее, взяли над ней верх. Ни за что они не увидят ни ее слез, ни ее страха. Бесконечные часы дороги, наконец, остались позади. Машина, перестав трястись на каждой кочке, остановилась. Лязгнула дверь, в скотовозку хлынул свет, и Натка даже зажмурилась поначалу, таким ярким он ей показался после длительного пребывания в полутьме. Какой-то окрик, похожий на приказ, прозвучал на незнакомом языке, но смысл его был ясен: выходить. С трудом передвигая затекшие от долгого сидения на твердом полу ноги, Натка выбралась наружу и разогнулась, оглядываясь. Вдали виднелся купол христианского храма. Она уже видела его, когда они ехали в отель, и Нганга сказал тогда, что это главный храм в Муа-Майнде. Значит, ее привезли в столицу, уже хорошо. Отсюда будет выбраться проще, чем из какой-нибудь дыры. Конвоир, привезший ее, толкнул Натку в спину, заставляя идти в нужном ему направлении. Через двадцать шагов они оказались у входа в каменное и довольно красивое здание, на котором на нескольких языках было написано какое-то слово. В частности, Натка разглядела французское слово «justice», переводилось оно однозначно: «суд». Итак, ее собираются судить. Интересно, за что. Конвоир завел ее внутрь, что-то сказал сидящему на входе охраннику, который кивнул в сторону ведущей на второй этаж лестницы. Подталкиваемая в спину Натка поднялась наверх, прошла по узкому темному коридору и оказалась перед рядом железных клеток с толстыми прутьями. Внутри каждой клетки сидели какие-то люди, и в одну из них втолкнули Натку, с отвратительным металлическим лязгом заперев за ней дверь. Внутри клетки стоял деревянный топчан с тощим матрасом, застеленным какой-то дерюгой вместо простыни, вторая такая же простыня лежала на краю аккуратно сложенной, в изголовье валялась тонкая подушка. Кроме топчана в камере была табуретка, на которой стояли металлическая миска с ложкой и кружка, а также жестяное ведро, видимо, предназначенное для оправления естественных надобностей, к счастью, отгороженное небольшой, но все же ширмой. Натка подумала, что лучше бы умерла, чем использовала ведро по назначению без нее. Ей очень хотелось пить, однако кружка была пуста и никакой другой воды в клетке, то есть камере, не наблюдалось. — Эй, — прокричала Натка в гулкую пустоту коридора, — эй, кто-нибудь? К ней подошел охранник, какой-то другой, не тот, что встречал ее внизу, хотя в этом Натка была совсем не уверена, все местные казались ей на одно лицо. Что-то пролаял на непонятном языке. — Вода, мне нужна вода, — сказала Натка и потрясла пустой кружкой. — Water, eau, wasser. — На этом ее познания в иностранных языках заканчивались. Вместо ответа охранник куда-то ушел, и Натка совсем загрустила, вспоминая симптомы обезвоживания. Сильная жажда, да, это уже есть. Низкое количество мочи, это она пока проверить не может, но в туалет ей действительно не хочется. Переутомление и слабость. Последняя была налицо, но вызвана она обезвоживанием или общим стрессом, сказать было трудно. При тяжелой форме обезвоживания начинается помрачение сознания, пульс теряет наполнение и становится слабым, снижается давление и появляется цианоз, то есть посинение губ и лица. Какой у нее цвет лица, Натка не представляла, поскольку зеркала в ее камере, разумеется, не было. На всякий случай она посчитала себе пульс, он был совершенно обычным, а наполненный он или нет, она не понимала. Для того чтобы посчитать количество ударов сердца в минуту, она включила секундомер на телефоне, а закончив эту процедуру, вспомнила про камеру, включила фронтальную и с любопытством уставилась на свое отражение.