Маленькие и большие заботы. Однажды Исаак слышит сердитый крик: стоя на пороге с ребенком на руках, Ингер показывает пальцем на быка и на молоденькую телку Сребророжку, которые милуются неподалеку. Исаак бросает мотыгу и бежит к ним, но поздно, беда уже случилась. – Ишь ты, дрянь, раненько начала, всего-то год от роду, на полгода раньше положенного, чертовка эдакая! Исаак уводит ее в хлев, но все равно – уже поздно. – Да, да, – говорит Ингер, – но, с другой стороны, оно и к лучшему, а то, глядишь, обе коровы отелились бы по осени. Ох уж эта Ингер, голова у нее не очень светлая, но, может быть, она и знала, что делала, выпуская утром Сребророжку вместе с быком. Пришла зима. Ингер чесала шерсть и пряла, Исаак возил дрова, огромные возы сухих дров; весь долг был выплачен, лошадь и телега, луг и борона – все стало его собственностью. Он уезжал, захватив приготовленные Ингер козьи сыры, а возвращался то с нитками, ткацким станком, мотовилом, веретеном, то с мукой и разными припасами, то с досками, тесом и гвоздями, а однажды привез лампу. – Провалиться мне на месте, ты прямо колдун! – сказала Ингер, хотя давно уже догадывалась, что лампа вот-вот появится в доме. Они зажигали ее по вечерам и чувствовали себя как в раю, а маленький Элесеус, наверное, думал, что это солнце. – Посмотри, как он дивится! – говорил Исаак. Ингер стала прясть при лампе. Исаак привез холста на рубахи и новые комаги для Ингер. Она просила привезти разных красок для шерстяной пряжи, он и их привез. А однажды он вернулся из села с часами. Что такое? Часы! Ингер стояла как оглушенная, в течение нескольких минут не в силах вымолвить ни слова. Осторожно и бережно Исаак повесил часы на стену, поставил наугад стрелки, подтянул гири и пустил бой. Ребенок повернул глазки на гулкий звук, потом перевел их на мать. – Да уж, можешь подивиться! – взволнованно сказала она, взяв мальчика на руки. Ведь из всех благ в здешнем уединенье ничто не могло сравниться со стенными часами, которые идут себе всю темную зиму, звонко отбивая каждый час. Но вот все дрова свезены, Исаак опять стал уходить в лес и валить деревья, прокладывая улицы и строя дровяной город на будущую зиму. Он отходил все дальше и дальше от дома, высокий склон горы стоял уже почти совсем лысый, можно было приступать к его обработке, и теперь Исаак уже не вырубал делянки дочиста, а валил только самые старые деревья с сухими верхушками. Разумеется, он давно понял, зачем Ингер упомянула про кровать, надо было поторопиться и не откладывать этого дела в долгий ящик. Однажды, вернувшись темным вечером домой из лесу, он узнал новость: семья прибавилась, опять мальчик, Ингер лежала в постели. И хитра же эта Ингер, утром-то все выпроваживала его в село. «Ты бы промял немножко лошадь, – сказала она, – а то знай себе долбит копытом стойло». – «Недосуг мне такой ерундой заниматься», – ответил Исаак и ушел. Теперь-то он понял, что она просто хотела выпроводить его из дому; почему бы это? Он бы и дома пригодился. – Почему ты никогда заранее не предупредишь? – спросил он. – Приготовь себе постель в клети, будешь там ночевать, – ответила она. Впрочем, приготовить постель – это еще полдела, нужно ведь и постельное белье. У них же было одно-единственное меховое одеяло, а нового не сделать до осени, когда они будут колоть барашков, но даже и тогда из двух-трех овчин вряд ли выйдет целое одеяло. Исаак здорово мерз по ночам, он пробовал зарываться в стог сена под выступом скалы, пробовал спать в хлеву у коров, чувствуя себя заброшенным и одиноким. Счастье, что стоял май, потом придет июнь, июль… Удивительно, сколько уже сделано тут, в глуши: жилье для людей, и скотный двор, и возделанные поля – и все это за три года. А Исаак опять что-то строит? Да, новый сарай, кладовую, пристройку к избе. Весь дом сотрясался и ходил ходуном, когда он вгонял в стену восьмидюймовые гвозди. Время от времени в дверях появлялась Ингер, прося его пожалеть ребят. Ну что ж что ребята, поболтай с ними, спой им что-нибудь, дай Элесеусу крышку от ведерка, пусть тоже постучит! Больших гвоздей осталось вбить не так уж много, вот только сюда, в эти пазы, они будут держать всю пристройку. А там пойдут уж только доски и двухдюймовые гвозди, пустяковая работа. Хочешь – не хочешь, а без этого не обойтись. Ведь вот, бочки с сельдями, и мука, и все припасы хранятся в конюшне, чтоб не оставлять их под открытым небом, но свинина после этого отзывается навозом, так что без кладовой никак нельзя. А мальчуганы пусть привыкают к ударам молотка по стене. Элесеус, правда, стал какой-то худенький и бледный, зато второй сосал чисто Божий ангел, и когда не кричал, то спал. Замечательный парнишка. Исаак не перечил, когда Ингер решила назвать его Сивертом; пожалуй, так всего лучше, хотя сам он наметил было другое имя – Якоб. В иных случаях Ингер рассуждала правильно: Элесеуса назвали в честь священника из ее села, что ж, благородное имя, а Сивертом звали дядю Ингер, общинного казначея, того самого, что был холостяк, богатей и не имел наследников. Чего уж лучше, как назвать ребенка по имени этого дяди? Опять наступил весенний перерыв в работах, все сущее на земле готовилось к встрече Троицы. Когда у Ингер был только один Элесеус, она никак не могла выбрать время, чтоб помочь мужу, – первенец поглощал все ее внимание; теперь, когда детей стало двое, она расчищала землю и делала многое другое: часами сажала картошку, посеяла морковь и репу. Такую жену не скоро найдешь. А вдобавок, разве она не ткала? Она пользовалась каждой минутой, чтоб сбегать в клеть и спустить пару шпулек, чтоб вышла полушерстяная пряжа для нижнего белья на зиму. А потом окрасила ее и наткала синего и красного холста себе и ребятам, подбавила еще цветных ниток и сделала тюфяк Исааку. Все необходимые да полезные вещи, к тому же и прочные! Ну что ж, семья новоселов крепко стала на ноги, и если урожай выдастся хороший, им и вовсе можно будет позавидовать. Чего еще не хватает? Конечно же, сеновала и овина с молотильным током, но это цель на будущее, и они ее выполнят, как и остальные цели, дай только время! Вот и маленькая Сребророжка отелилась, козы принесли козлят, овцы – ягнят; молодяжник так и кишел на пастбище. А что же люди? Элесеус уже бойко разгуливал на собственных ножках, а маленького Сиверта окрестили. Ингер? Должно быть, опять тяжелая, уж очень раздобрела. Что для нее родить еще одного ребенка? Ничего – то бишь очень много; милые малютки, она гордилась своими детьми, давая понять, что не всем Бог дает таких больших и красивых детей. Ингер усердно наверстывала молодость. У нее было обезображенное лицо, молодые годы она прожила отщепенкой, парни не смотрели на нее, хотя она умела и плясать и работать, они пренебрегали ее лаской, отворачивались, – теперь настало ее время, она развернулась, зацвела пышным цветом и носила детей. Сам Исаак, хозяин, остался тем же серьезным и угрюмым, но ему везло, и он был доволен. До прихода Ингер он жил тяжкой и тусклой жизнью, знал только картошку да козье молоко; теперь у него было все, что мог пожелать человек в его положении. Снова пришла засуха, снова неурожай. Лопарь Ос-Андерс, проходивший мимо со своей собакой, рассказывал, что народ в деревнях скосил ячмень на корм скоту. – Да неужто? Стало быть, совсем уж плохо? – спросила Ингер. – Да. Но у них был хороший улов сельдей. Дядя твой Сиверт здорово нажился. – У него и раньше кое-что было! И в котелке и в печке! – Точь-в-точь как и у тебя, Ингер! – Да, слава Богу, не на что пожаловаться. Что же про меня говорят дома? Ос-Андерс качает головой: у него и слов нет, чтоб передать, льстит он. – Если хочешь кружку парного молока, так скажи, – говорит Ингер. – Не беспокойся! Вот разве чуточку собаке. Появилось молоко, появился корм для собаки. Лопарь услышал музыку из горницы и насторожился: – Что это? – Это бьют наши часы, – отвечает Ингер, едва не лопаясь от гордости. Лопарь опять покачал головой и сказал: – У вас есть дом, и конь, и деньги, скажи мне, чего у вас нет! – Да мы уж и не знаем, как благодарить Бога. – Олина велела тебе кланяться. – А-а! Как она поживает? – Ничего. А где твой муж? – Пашет. – Говорят, он так и не купил землю? – бросает лопарь. – Не купил? Кто это говорит? – Люди говорят. – Да у кого ж ее было покупать? Ведь она общая. – Да, да. – А поту он сколько положил на эту землю! – Они говорят, это государственная земля. Ингер ничего не поняла и сказала: – Ну, может быть. Уж не Олина ли это говорит? – Не помню кто, – ответил лопарь, шныряя по сторонам лукавыми глазами. Ингер удивлялась, что он ничего не выпрашивает, обычно-то Ос-Андерс всегда что-нибудь выпрашивал, как все лопари; они вечно клянчат. Ос-Андерс сидит, ковыряет в своей глиняной трубке и раскуривает ее. Вот это трубка, он дымит так, что его старое сморщенное лицо выглядит словно таинственный рунический камень. – Нет смысла спрашивать, твои ли это дети, – подлизывается он. – Они ведь похожи на тебя. Вылитая ты, когда была маленькая! Ингер была в детстве урод и страшилище – разумеется, глупо его слушать, но она все равно вспыхивает от гордости. Даже лопарь может обрадовать материнское сердце. – Если б мешок твой был поменьше набит, я бы дала тебе кой-чего, – говорит она. – Нет, не беспокойся! Ингер с ребенком уходит в дом, а Элесеус остается с лопарем. Они отлично ладят друг с другом, в мешке у лопаря лежит что-то чудное, мохнатое, мальчик хочет потрогать. Собака возле повизгивает и взлаивает. Когда Ингер выходит с припасами, она слегка вскрикивает и садится на пороге. – Что это у тебя? – спрашивает она. – Ничего. Заяц. – Я видела. – Парнишка твой захотел посмотреть. Собака подняла его сегодня и прикончила. – Вот тебе еда! – говорит Ингер. V По старинному опыту известно, что неурожаи следуют один за другим по меньшей мере два года подряд. Исаак набрался терпения и примирился с судьбой. Ячмень сгорел, укос был посредственный, но картошка как будто опять выправлялась, так что хоть и плохо было, но до голода еще далеко. Исаак же вдобавок припас дрова да бревна для стройки, которые можно было свезти в село, а так как по всему побережью хорошо ловилась сельдь, то денег на покупку дров у людей было вдоволь. Уж не перст ли Провидения, что ячмень не уродился? Где бы он стал молотить его без овина и гумна? Пусть хоть перст Провидения, в конце концов, не беда. Другое дело, что появились новые тревоги. Что такое сказанул Ингер летом какой-то лопарь – что он не купил землю? Разве надо ее покупать? Зачем? Земля лежала себе полеживала, лес стоял-постаивал, он обработал ее, построил жилье в непроходимой глуши, кормил свою семью и свою скотину, никому не был должен и работал, работал без устали. Бывая в селе, он много раз собирался потолковать с ленсманом, но все откладывал разговор; ленсмана не очень хвалили, а Исаак был не так чтобы речист. Что он ему скажет, когда придет, как объяснит, в чем дело? Однажды зимой ленсман сам приехал к новоселам, он привез с собой еще другого человека и пропасть бумаг в портфеле, – и был это сам ленсман Гейслер. Он увидел большой открытый бугор, очищенный от леса и ровно круглившийся под снегом, подумал, что все пространство также обработано, и сказал: – Да ведь это большая усадьба, ты что же, думаешь, такую штуку можно получить задаром?