— Чарльз, пожалуйста. — Все в порядке, мам, — говорит Холт. — Мне параллельно, что он думает. — Итан, — говорит она увещевательным тоном. — Ты думаешь, актеры не важны? — продолжает он. — А что насчет художников, пап? Музыкантов? Может просто свалишь нас всех в одну бесполезную кучу, а? Ты правда хочешь жить в бесцветном мире? Без музыки? Без развлечений? Ты осознаешь, что человеческая раса будет уничтожена, если это случится? У каждой культуры на земле есть свой вид искусства. У каждой. Без этого люди были бы кучкой примитивных психов, чьими единственными потребностями были – питание, спаривание и убийство. Но да черт с ним, искусство же не важно, да? Мистер Холт сурово смотрит на сына, и у меня складывается ощущение, что он сдерживается только из-за моего присутствия. — Ну как всегда, сын, — говорит Чарльз, — ты меня неправильно понял. Я просто сравниваю актерское мастерство с другими важнейшими ролями внутри нашего общества. Думаю, несправедливо причислять актеров к той же категории, что и врачей, например. — Ладно, вы двое, — предупреждает Мэгги. — Довольно. Мистер Холт игнорирует ее. — Итан, с твоим интеллектом у тебя есть возможность добиться чего-то поистине великого в жизни. Но вместо этого ты решил заниматься тем, что имеет мизерные шансы стать чем-то большим, чем легкомысленное увлечение. Я просто не понимаю, как можно не иметь амбиций… — У меня есть амбиции, — огрызается Холт. — Я работал как проклятый три года, чтобы поступить сюда. Возвращался снова и снова, даже когда они продолжали отказывать мне, потому что я хочу отдавать всего себя любимому делу. Это амбиции, папа. Они просто отличаются от твоих. Какое преступление, да? О, и спасибо, что обливаешь грязью мой выбор профессии. И Кэсси заодно тоже. Так держать, ты пренебрежительный придурок. Прежде чем его мама успевает его вновь пристыдить, он поворачивается к ней. — Извини, мам. Я не могу иметь с ним дело сегодня. Поговорим позже. Он грубо проталкивается сквозь толпу, а мы все в неловком молчании наблюдаем за ним. Мое лицо пылает от гнева и смущения. Как смеет Мистер Холт так разговаривать с сыном? Чарльз опускает голову, а его жена шепчет: — Когда ты уже прекратишь? Это путь, который он избрал. Прими это. Он смотрит на меня и морщится. — Мне жаль, что тебе пришлось увидеть это, Кэсси. Я просто…. — Он качает головой. — За последние несколько лет мы с Итаном совершенно разошлись во взглядах. Трудно наблюдать за тем, как твой гениальный сын посвящает себя карьере столь… — Легкомысленной? — язвительно подсказываю я. Он кидает на меня виноватый взгляд. — Я хотел сказать, что его выбор отличается от того, что я ожидал. Думаю, каждый родитель хочет, чтобы его ребенок изменил мир. Я ничем не отличаюсь. И вовсе не хотел принизить ваш выбор профессии. — Но если ваш ребенок открывает для себя что-то, чем он искренне увлечен, — возражаю я, — кто вы такой, чтобы говорить ему, что он не прав? С секунду он вглядывается в мое лицо. — Значит, твои родители рады, что ты выбрала актерство в качестве своей карьеры? Я оторопело замираю. — Ну, не то чтобы рады, но я ручаюсь, что будь они сегодня здесь, то сказали бы мне о том, как я была хороша и гордились бы мной. Это я знаю наверняка. Я осторожно наблюдаю за выражением лица мистера Холта, прекрасно осознавая, что только что оскорбила его, но сердитым он не кажется. Напротив, вид у него грустный. — Думаю, я желал для Итана другой жизни. С восьми лет он то и дело говорил, что хочет быть врачом. Затем в выпускном году старшей школы кто-то убедил его присоединиться к театральному кружку, и вдруг медицина уступила место пьесам и студенческим фильмам. Признаться, я надеялся, что он перерастет это. — Дело в том, мистер Холт, — говорю я, — что люди никогда не перерастают свои увлечения. С одной стороны, я могу понять почему Холт так враждебно настроен по отношению к своему отцу. Но с другой, я знаю, что родителям сложно дается забыть о своих ожиданиях и доверить детям найти свой путь самим, неважно как сильно они их любят. — Тебе стоит пойти за ним, — говорит Элисса, указывая на дверь. — Он не будет разговаривать ни с кем из нас в таком состоянии, но тебе может повезти. — Ну, было очень приятно познакомиться, — говорю я, и спешу вслед за Итаном. Я проталкиваюсь через дверной проем и бегу так быстро, как только позволяют мне туфли, постукивая каблуками по брусчатке. Я облегченно вздыхаю, когда вижу знакомую фигуру, идущую к Центральному корпусу. — Итан! Подожди! Он поворачивается и смотрит на меня, и на мгновение он позволяет мне увидеть, как сильно устал. Как измотан тем, что бы там его ни заставляло вести себя так. — Ублюдок, — говорит он, засовывая руки в карманы. — Это было так сложно сказать, да? Так сложно раз в жизни похлопать меня по спине и сказать: «Отлично сработано, сынок, я горжусь тобой». Придурок. Я притрагиваюсь к его плечу. — Мне жаль. — Этот театр был полон людей, которые считали, что я был хорош. Которым я, черт возьми, понравился. Совершенно незнакомые люди верят в меня больше, чем мой так называемый отец. — Дело не в том, что он не верит в тебя, он просто… Слова застревают в моем горле, когда я вижу выражение его лица. — Ты серьезно защищаешь его? — Нет, мне просто кажется, что… боже, он же отец. Неустойчивость в профессии актера страшит тех, кто не понимает, что это то, чем нам по душе заниматься, пусть и платят гроши. Мгновение он пристально смотрит на меня, затем опускает голову и засовывает руки в карманы. — Он не сказал ни единого доброго слова о моем выступлении, Кэсси, — говорит он, понижая голос до шепота. — Ни. Единого. Гребаного. Слова. Он похвалил Элиссу, и даже тебя. А что я? Я выслушал лекцию о том, как впустую растрачиваю жизнь. Боль в его голосе заставляет мое горло сжаться. Я беру его за руку и на этот раз, он не пытается вырваться. — Знаешь, когда в последний раз он сказал, что любит меня? — говорит он, глядя на тротуар. — Седьмого сентября, два года назад. Я хорошо это запомнил, потому что такое случается нечасто. Он был пьян. Приятно знать, что ему нужно напиться в хлам, чтобы сказать сыну о своих чувствах. — Итан… Я делаю шаг вперед и пытаюсь обнять его, но он вздыхает и пятится назад. — Мне пора. — Что? Куда? — Мне нужно ненадолго убраться отсюда. — Он начинает отходить в сторону. — Итан, стой. Он останавливается, но не поворачивается. Я обхожу его и кладу руки ему на грудь. Он поднимает на меня взгляд, но в его глазах стоит холод. — Не делай этого, — говорю я. — Просто… не делай. — Чего? — Не замыкайся в себе. Он смотрит на меня, и на секунду мне кажется, что он собирается проявить свою обычную манеру поведения – отмахнуться и начать все отрицать, но вместо этого в его глазах мелькает усталость, которую я заметила мгновением раньше. Он вздыхает. — Тейлор, ты не понимаешь. То как я… — Он качает головой. — Я не нарочно замыкаюсь в себе. Так получается. — Ну так не допускай этого, — говорю я, поглаживая его грудь и чувствуя, как его мышцы понемногу расслабляются. — Ты не думал, что можешь извлечь пользу с человека, который готов поддержать тебя? Готов выслушать? — Тебе бы лучше не быть этим человеком. Я досадно вздыхаю. — Проклятье, Итан, можешь ты уже просто поверить, что нравишься мне? Что можешь положиться на меня. Я могу поддержать тебя или еще как-то помочь. Но ты должен позволить мне. Он ничего не отвечает. Просто смотрит на меня так, будто я только что потребовала его спрыгнуть с самолета без парашюта. — Пожалуйста, не бойся, — говорю я. — Я не боюсь, — отвечает он, но его тело неподвижно и напряженно. — Ты такой обманщик. — Слушай, — говорит он, — нуждаться в ком-то… быть нужным кому-то… всё это всегда приводит только к разочарованию. — Не всегда.