— Нет. Нет. Нет. С тобой, и я буду твоя жена. Они лежали рядом, и все, что было защищено, теперь осталось без защиты. Где раньше была шершавая ткань, все стало гладко чудесной гладкостью, и круглилось, и льнуло, и вздрагивало, и вытягивалось, длинное и легкое, теплое и прохладное, прохладное снаружи и теплое внутри, и крепко прижималось, и замирало, и томило болью, и дарило радость, жалобное, молодое и любящее, и теперь уже все было теплое и гладкое и полное щемящей, острой, жалобной тоски, такой тоски, что Роберт Джордан не мог больше выносить это и спросил: — Ты уже любила кого-нибудь? — Никогда. Потом вдруг сникнув, вся помертвев в его объятиях: — Но со мной делали нехорошее. — Кто? — Разные люди. Теперь она лежала неподвижно, застывшая, точно труп, отвернув голову. — Теперь ты не захочешь меня любить. — Я тебя люблю, — сказал он. Но что-то произошло в нем, и она это знала. — Нет, — сказала она, и голос у нее был тусклый и безжизненный. — Ты меня не будешь любить. Но, может быть, ты отвезешь меня в приют. И я буду жить в приюте, и никогда не буду твоей женой, и ничего вообще не будет. — Я тебя люблю, Мария. — Нет. Это неправда, — сказала она. Потом жалобно и с надеждой, словно цепляясь за последнее: — Но я никогда никого не целовала. — Так поцелуй меня. — Я хотела тебя поцеловать, — сказала она. — Но я не умею. Когда со мной это делали, я дралась так, что ничего не видела. Я сопротивлялась, пока… пока один не сел мне на голову, а я его укусила, — и тогда они завязали мне рот и закинули руки за голову, а остальные делали со мной нехорошее. — Я тебя люблю, Мария, — сказал он. — И никто ничего с тобой не делал. Тебя никто не смеет тронуть и не может. Никто тебя не трогал, зайчонок. — Ты правда так думаешь? — Я не думаю, я знаю. — И ты меня не разлюбил? — Она опять стала теплая рядом с ним. — Я тебя люблю еще больше. — Я постараюсь поцеловать тебя очень крепко. — Поцелуй меня чуть-чуть. — Я не умею. — Ну просто поцелуй. Она целовала его в щеку. — Не так. — А куда же нос? Я всегда про это думала — куда нос? — Ты поверни голову, вот. — И тогда их губы сошлись тесно-тесно, и она лежала совсем вплотную к нему, и понемногу ее губы раскрылись, и вдруг, прижимая ее к себе, он почувствовал, что никогда еще не был так счастлив, так легко, любовно, ликующе счастлив, без мысли, без тревоги, без усталости, полный только огромного наслаждения, и он сказал: — Мой маленький зайчонок. Моя любимая. Моя длинноногая радость. — Как ты сказал? — спросила она как будто откуда-то издалека. — Моя радость, — сказал он. Так они лежали, и он чувствовал, как ее сердце бьется около его сердца, и своей ногой легонько поглаживал ее ногу. — Ты пришла босиком, — сказал он. — Да. — Значит, ты знала, что ляжешь тут? — Да. — И не боялась? — Боялась. Очень. Но еще больше боялась, как это будет, если снимать башмаки. — Который теперь час, ты не знаешь? — Нет. А разве у тебя нет часов? — Есть. Но они за твоей спиной. — Достань их. — Не хочу. — Так посмотри через мое плечо. Было ровно час. Циферблат ярко светился в темноте мешка. — У тебя подбородок колется. — Прости. Мне нечем побриться. — Мне нравится так. У тебя борода светлая? — Да. — И она вырастет длинная? — Не успеет до моста. Мария, слушай. Ты… — Что я? — Ты хочешь? — Да. Все. Я хочу все. Если у нас с тобой будет все, может быть, станет так, как будто того, другого, не было. — Это ты сама надумала? — Нет. Я думала, но это Пилар мне так сказала. — Она мудрая. — И еще одно, — совсем тихо проговорила Мария. — Она велела мне сказать тебе, что я не больна. Она понимает во всем этом, и она велела сказать тебе. — Она велела сказать мне? — Да. Я с ней говорила и сказала, что я тебя люблю. Я тебя полюбила, как только увидела сегодня, я тебя всегда любила, еще до того, как встретила, и я сказала Пилар, и она сказала, если только я когда-нибудь буду говорить с тобой обо всем, что было, я должна сказать тебе, что я не больна. А про то, другое, она мне уже давно сказала. Вскоре после поезда. — Что же она сказала? — Она сказала, что человеку ничего нельзя сделать, если его душа против, и что, если я кого полюблю, будет так, как будто того вовсе не было. Понимаешь, мне тогда хотелось умереть. — То, что она сказала, — правда. — А теперь я рада, что не умерла. Я так рада, что я не умерла. Ты будешь меня любить? — Да. Я и теперь тебя люблю. — И я буду твоя жена? — Когда занимаешься таким делом, нельзя иметь жену. Но сейчас ты моя жена. — Раз сейчас, значит, и всегда так будет. Сейчас я твоя жена? — Да, Мария. Да, мой зайчонок.