— А мне не надо? — спросил Пабло. Они сидели вчетвером у входа в пещеру. Ансельмо отдал ему свою кружку и пошел в пещеру за четвертой. Вернувшись, он наклонился над миской, зачерпнул себе полную кружку вина, и все чокнулись. Вино было хорошее, с чуть смолистым привкусом от бурдюка, прекрасное вино, легкое и чистое. Роберт Джордан пил его медленно, чувствуя сквозь усталость, как оно разливается теплом по всему телу. — Сейчас будет мясо, — сказал Пабло. — А этот иностранец с чудны?м именем — как он умер? — Его окружили, и он застрелился. — Как же это случилось? — Он был ранен и не хотел сдаваться в плен. — А подробности известны? — Нет, — солгал Роберт Джордан. Он прекрасно знал подробности и знал также, что говорить об этом сейчас не следует. — Он все уговаривался с нами, что мы его пристрелим, если он будет ранен во время того дела, с поездом, и не сможет уйти, — сказал Пабло. — Он очень чуднo говорил. Ему и тогда это не давало покоя, подумал Роберт Джордан. Бедный Кашкин. — Но он был против самоубийства, — сказал Пабло. — Мы с ним говорили об этом. И еще он очень боялся, что его будут пытать. — Об этом он тоже говорил? — спросил Роберт Джордан. — Да, — сказал цыган. — Об этом он всем нам говорил. — А ты был, когда взрывали поезд? — Да. Мы все там были. — Он очень чуднo говорил, — сказал Пабло. — Но человек был смелый. Бедный Кашкин, думал Роберт Джордан. От него здесь, наверно, было больше вреда, чем пользы. Жаль, я не знал, что это уже тогда не давало ему покоя. Надо было убрать его отсюда. Людей, которые ведут такие разговоры, нельзя и близко подпускать к нашей работе. Таких разговоров вести нельзя. От этих людей, даже если они выполняют задание, все равно больше вреда, чем пользы. — Он был какой-то странный, — сказал Роберт Джордан. — Немножко тронутый. — А взрывы устраивал ловко, — сказал цыган. — И человек был смелый. — А все-таки тронутый, — сказал Роберт Джордан. — Когда берешься за такое дело, надо иметь голову на плечах и чтобы она работала как следует. Все эти разговоры ни к чему. — А ты? — спросил Пабло. — Если тебя ранят у этого моста, захочешь ты, чтобы тебя оставили? — Слушай, — сказал Роберт Джордан и, наклонившись, зачерпнул себе еще кружку вина. — Слушай внимательно. Если мне когда-нибудь понадобится попросить человека об одолжении, так я тогда и попрошу. — Хорошо, — одобрительно сказал цыган. — Это правильный разговор. Ага! Вот и мясо! — Ты уже ел, — сказал Пабло. — Я еще два раза могу поесть, — ответил цыган. — А посмотрите, кто несет! Девушка нагнулась, выходя из пещеры с большой железной сковородой, и Роберт Джордан увидел ее лицо вполоборота и сразу же заметил то, что делало ее такой странной. Она улыбнулась и сказала: — Hola, camarada. И Роберт Джордан сказал: — Salud, — и принудил себя не смотреть на нее в упор и не отводить глаз в сторону. Она поставила железную сковороду на землю перед ним, и он увидел, какие у нее красивые смуглые руки. Теперь она смотрела ему прямо в лицо и улыбалась. Ее зубы поблескивали белизной на смуглом лице, кожа и глаза были одинакового золотисто-каштанового оттенка. Скулы у нее были широкие, глаза веселые, губы полные, линия рта прямая. Каштановые волосы золотились, как спелая пшеница, сожженная солнцем, но они были подстрижены совсем коротко — чуть длиннее меха на бобровой шкурке. Она улыбнулась, глядя Роберту Джордану в лицо, подняла руку и провела ладонью по голове, приглаживая волосы, но они тут же снова поднялись ежиком. У нее очень красивое лицо, подумал Роберт Джордан. Она была бы очень красивая, если б не стриженые волосы. — Вот так и причесываюсь, без гребешка, — сказала она Роберту Джордану и засмеялась. — Ну, ешь. Не надо меня разглядывать. Это мне в Вальядолиде такую прическу сделали. Теперь уже начинают отрастать. Она села напротив и посмотрела на него. Он тоже посмотрел на нее. Она улыбнулась и обхватила руками колени. Когда она села так, штаны у нее вздернулись кверху у щиколоток, открывая прямые длинные ноги. Он видел ее высокие маленькие груди, обтянутые серой рубашкой. И при каждом взгляде на нее Роберт Джордан чувствовал, как у него что-то подступает к горлу. — Тарелок нет, — сказал Ансельмо. — И ножей тоже. Режь своим. — Четыре вилки девушка прислонила к краям железной сковороды зубцами вниз. Они ели прямо со сковороды, по испанскому обычаю — молча. Мясо было заячье, поджаренное с луком и зеленым перцем, и к нему — соус из красного вина, в котором плавал мелкий горошек. Хорошо прожаренная зайчатина легко отделялась от костей, а соус был просто великолепный. За едой Роберт Джордан выпил еще кружку вина. Пока он ел, девушка все время смотрела на него. Остальные смотрели только на мясо и ели. Роберт Джордан подобрал куском хлеба соус, оставшийся на его части сковороды, сдвинул косточки в сторонку, подобрал соус на том месте, где они лежали, потом начисто вытер хлебом вилку, вытер нож, спрятал его и доел хлеб. Нагнувшись над миской, он зачерпнул себе полную кружку вина, а девушка все сидела, обхватив руками колени, и смотрела на него. Роберт Джордан отпил полкружки, но когда он заговорил с девушкой, у него опять что-то подступило к горлу. — Как тебя зовут? — спросил он. Пабло быстро взглянул на него, услышав, как он сказал это. Потом встал и ушел. — Мария. А тебя? — Роберто. Ты давно здесь, в горах? — Три месяца. — Три месяца? Она снова провела рукой по голове, на этот раз смущенно, а он смотрел на ее волосы, короткие, густые и переливающиеся волной, точно пшеница под ветром на склоне холма. — Меня обрили, — сказала она. — Нас постоянно брили — в тюрьме, в Вальядолиде. За три месяца всего вот на столько отросли. Я с того поезда. Нас везли на юг. После взрыва многих арестованных опять поймали, а меня нет. Я пришла сюда с ними. — Это я ее нашел, перед тем как нам уходить, — сказал цыган. — Она забилась между камнями. Вот была уродина! Мы взяли ее с собой, но дорогой думали, что придется ее бросить. — А тот, что тогда был вместе с ними? — спросила Мария. — Такой же светлый, как ты. Иностранец. Где он? — Умер, — сказал Роберт Джордан. — В апреле. — В апреле? Поезд тоже был в апреле. — Да, — сказал Роберт Джордан. — Он умер через десять дней после этого. — Бедный, — сказала Мария. — Он был очень смелый. А ты тоже этим занимаешься? — Да. — И поезда тоже взрывал? — Да. Три поезда. — Здесь? — В Эстремадуре, — сказал он. — Перед тем как перебраться сюда, я был в Эстремадуре. В Эстремадуре таких, как я, много. Там для нас дела хватает. — А зачем ты пришел сюда, в горы? — Меня прислали вместо того, который был здесь раньше. А потом, я давно знаю эти места. Еще до войны знал. — Хорошо знаешь? — Не так чтобы очень, но я быстро освоюсь. У меня хорошая карта и проводник хороший. — Старик. — Она кивнула. — Старик, он очень хороший. — Спасибо, — сказал ей Ансельмо, и Роберт Джордан вдруг понял, что они с девушкой не одни здесь, и он понял еще, что ему трудно смотреть на нее, потому что, когда он на нее смотрит, у него даже голос меняется. Он нарушил второе правило из тех двух, которые следует соблюдать, чтобы ладить с людьми, говорящими по-испански: угощать мужчин табаком, а женщин не трогать. Но он вдруг понял, что ему нечего считаться с этим. Мало ли есть такого на свете, с чем он совершенно не считается, зачем же считаться с этим? — У тебя очень красивое лицо, — сказал он Марии. — Как жалко, что я не видел тебя с длинными волосами. — Они отрастут, — сказала она. — Через полгода будут длинные. — Ты бы посмотрел, какая она была, когда мы привели ее сюда. Вот уродина! Глядеть тошно было. — А ты здесь с кем? — спросил Роберт Джордан, пытаясь овладеть собой. — Ты с Пабло? Она глянула на него и засмеялась, потом хлопнула его по коленке. — С Пабло? Ты разве не видел Пабло? — Ну, тогда с Рафаэлем. Я видел Рафаэля. — И не с Рафаэлем. — Она ни с кем, — сказал цыган. — Чудная какая-то. Ни с кем. А стряпает хорошо. — Правда, ни с кем? — спросил ее Роберт Джордан.