– Теперь похоже. И, возможно, еще Доленга-Грабовский. – Черт, про этого я тоже забыл, – смутился Васильев. – Полагаете, опять их рук дело? – Да. Заметали следы после бегства Шиллинга. Ведь именно смотритель за деньги отпускал сидельцев из арестного дома. Ему сунули в лапу, чтобы помог бежать Василию. А потом ликвидировали, чтобы не выдал тех, кто его купил. – Тогда убийца смотрителя – Оберюхтин? Ведь он был вместе с вашим Шиллингом. – Нет, смотрителя убили, когда я уже арестовал Иону. Это кто-то другой. Дайте-ка мне заняться этим делом, Алексей Иванович. – Берите! Нам и с остальными хлопот хватит до морковкина заговенья. Потом присоединим. Судя по тому, что я успел увидеть, сыщик вы от бога, нам у вас учиться и учиться. Но зачем вам оно, это дело? – Потому что Шиллинг участвовал в похищении иконы. – Ну и что? – воскликнул полицмейстер. – Ее украли два года назад. Варехи и его ребят тогда еще не было в Казани, они сидели на каторге! – Один из них был, и я даже знаю кто. – Неужели? – Прочитайте внимательно список, Алексей Иванович. Ничего не замечаете? Васильев впился взглядом в свои записи и быстро сообразил: – Да, тут народ со всех волостей, и только один казанец. Оберюхтин? – Он самый. Я допускаю, что Иона находился в городе во время кражи образов. Допускаю даже, что он был четвертым в банде Чайкина. Поэтому ведем дознание параллельно. Вам Вареха, а мне – Шиллинг и все, что с ним связано. Да, с ним в банде получается четырнадцать человек, а не тринадцать. Он же подводчик. – Верно, – кивнул полицмейстер и внес вора в список. – Ну, поделили, теперь за дело. Алексей Николаевич вызвал Василия на допрос. Начал он с того, что сообщил новость: смотритель арестного дома убит. Вор страшно перепугался! И стал выспрашивать подробности. Но сыщик и сам их не знал. Он тогда готовился к операции в затоне, было не до взяточника-поляка. Это упущение, понял коллежский советник. Нужно осмотреть труп и поговорить с теми, кто нашел его. Пока же Лыков рассказал то, что знал. Доленга-Грабовский найден с перерезанным горлом на берегу Казанки. Убийца еще не разыскан. Шиллинг, потея и запинаясь, попросил уточнить время смерти. Нет, твой приятель Оберюхтин не мог зарезать поляка, сообщил сыщик. Видимо, это сделал другой приятель, Вареха. Или Шипов. Василий понял, что банда в руках у полиции, и совсем раскис. Без всякого нажима он рассказал о своих проделках: как наводил каторжников на богатые дома, сколько с этого имел, куда бандиты сбывали добычу. Обширные связи вора из Мариуполя помогали продавать краденое по всему югу. На вопрос Лыкова, как Шиллинг познакомился с беглыми, тот ответил: через бабу. Сожительница Варехи Нестерова была прежде любовницей Шиллинга. Они встретились в Казани, случайно, на улице. Нестерова знала Василия как неудачливого вора и сразу сказала: есть люди половчее тебя, ты их наведи, а сам не лезь. Десятая часть твоя. Предложение было выгодное, поскольку рисковать бедолага не любил. Матрена привела еще одного мариупольца, Терентия Шипова. И они сговорились. Самого Вареху подводчик видел только раз или два, дела вел с Терентием. В общей сложности он дал банде семь наводок, в том числе и ту, где нападение закончилось смертью приказчика. Этот факт, который отягощал вину немца, он сообщил равнодушно, словно не понимал последствий. Что такое? Коллежский советник задал вору вопрос в лоб, тот сказал сокрушенно: семь бед – один ответ. Он явно хотел сесть в тюрьму надолго. С какой целью? После кражи иконы Шиллинг спрятался в каземат по другому, мелкому делу. Снова решил проделать тот же трюк? Но почему? Соучастие в ограблении, закончившемся смертью потерпевшего, сулит Василию каторжные работы. И он охотно признается. Хочет скрыть более серьезное преступление? Кражу иконы, в отыскании которой заинтересованы царствующие особы? Ведь там костей не соберешь. Похоже на то… Значит, если сейчас пытаться заставить немца признаться в краже двухлетней давности, он откажется. Ешьте меня за это, а в том я не виноват. Но попробовать все равно стоило. – Итак, Васька, ты признался в том, что был наводчиком в банде Варехи. Но это меня не сильно интересует. Расскажи теперь про Оберюхтина. – Человека, которого вы называете Оберюхтин, я знаю под фамилией Героев, – заученным тоном начал говорить вор. – Когда ты с ним познакомился? – А вот как с Шиповым, так и с ним. – Весной этого года? – Значится, да. – Зачем он пришел к Автоклаве? – Долю мою принес. Должок за хеврой накопился. А я решил с тюрьмы отстать, в другой город уехать. Саренка[26] и понадобилась. – И как ты связался с хеврой? – Пришел и попросил. – В номера «Волга» пришел? – Ага. Шиллинг отвечал охотно, не задумываясь. Похоже, что в этой части рассказа он не врал. – Как ты узнал, что банда из Соляной Воложки перебралась в город? – Так от Шипова. Я у Клавы часто ночевал, он зашел и поведал. – А почему, кстати, они из безопасного места в Казань переехали? – Не знаю, ваше высокоблагородие. Готовили, видать, что-то. Так вы у них спросите. – Спрошу. Давай снова к тебе вернемся. Значит, ты сдернул из арестного дома… – Так точно. – Как обычно уходил? За рублевину? – Ага. Не говорить же смотрителю, что завтра он меня уж не увидит! – И сразу направился в Козью слободку, к бабе? – Нет, она поздно от акушерки приходит. Я, значит, в номера сначала. Вызвал Терентия на двор, объяснил. Хочу, значит, плейтовать, саренка нужна, а за вами уж две пеструшки[27]. Дайте Христа ради, позарез нужны. Он сказал, что сейчас денег нет, но вечером мне принесут. – И Оберюхтин принес? – Не Оберюхтин, Героев. – Скажи, а почему такой серьезный человек, как Героев, тебе на другой конец города деньги ночью понес? Он же «иван», так? – Пожалуй что «иван», – подумав, согласился Шиллинг. – Ну и кто ты такой, чтобы «иван» тебе прислуживал? Василий растерялся, но быстро нашелся: – А… думаю я, ваше высокоблагородие, что к Клавке он шел. А деньги были только повод. – Поясни. – А чего яснее? Я плейтую, баба одна остается. Вот он и замыслил. – И ты ему спустил такое? – Ха! Ему попробуй не спусти… Опять же, я в бега, бабе без мужика скучно, почему ей не развлечься? Лыков встал, зашел вору за спину и сильной затрещиной сбил его со стула на пол. – Ой! За что? – А за вранье. Сыщик посадил арестованного обратно на стул, сел напротив и жестко сказал: – Прекрати мне лгать. Рассказывай, как вы с Чайкиным и Комовым два года назад лазили в Богородицкий монастырь. Героев тогда с вами был? – Ей-богу, ваше высокоблагородие! Не крал я тех икон, чем хотите поклянусь! Оговорил меня Комов. Вызовите его для очной ставки, я хоть в глаза его лживые плюну… – Знаешь, я сам об тебя руки марать не стану. Полковник все-таки – много чести. А отдам тебя на расправу зауряд-прапорщику Делекторскому. Помнишь его? Вместе со мной в Козью слободку приходил. – Помню, – угрюмо кивнул вор. – Он сегодня утром отличился: привел каинского мещанина Алексеева к сознанию. Все кулаки об него сбил – и привел. Ты будешь следующий. Шиллинг побелел, а Алексей Николаевич еще усугубил: – Учти, Делекторский с войны вернулся, два креста заработал. И контузию. Собой, говорят, не владеет. Когда в раж входит, может и до смерти заколотить. У него бандиты невесту зарезали, вот он и мстит. – Ваше высокоблагородие! Не губите невинную душу! Солгал околелый черт, напраслину на меня возвел. – Ну, прощай тогда, – веско заявил Лыков. – Раз не хочешь сам себя спасти, то и пропадай. Делекторский, ко мне! К удивлению сыщика, дверь тут же распахнулась, и вошел околоточный надзиратель. – Звали, Алексей Николаевич? – Звал. Лыков подмигнул ему и продолжил: – Забирайте эту сволочь и сделайте с ним то, что и с Алексеевым. Пока не заговорит, не останавливайтесь.