— Ч-что? Папа выталкивает меня из кухни и закрывает дверь. Пока родители о чем-то спорят, я пытаюсь разложить мысли по полочкам. Ничего не выходит. Папа появляется из кухни, натыкается на меня и выглядит таким удивленным, как будто впервые меня видит. — Пойдем, — говорит он, взяв себя в руки. Мы идем на улицу и проходим мимо Макса, ожидающего меня возле подъезда. Я неопределенно взмахиваю рукой, чтобы хоть как-то дать ему понять, что наше свидание отменяется. Не знаю, понял ли он, но меня это беспокоит меньше всего. Папа влезает в свой черный джип на водительское место и вздыхает с облегчением. Я устраиваюсь на переднем сиденье и сверлю его глазами. — До встречи с твоей мамой, — говорит он с усилием, — я чуть не женился на другой женщине. — И что? — Не перебивай! Мне и так непросто. Я прервал те отношения, как только познакомился с твоей мамой. Та женщина, конечно, расстроилась, но смирилась и не предпринимала никаких попыток, чтобы меня вернуть. Первое время я чувствовал себя виноватым, но ничего не мог с собой поделать. Я влюбился в твою маму без памяти, а про ту женщину вскоре совершенно забыл. Но вчера она снова напомнила о себе. Теперь я начинаю что-то понимать. В горле встает ком, и слова не идут. — Как она могла ничего мне не рассказать?! — недоумевает отец и, похоже, опять забывает о моем присутствии. Я прочищаю горло, и мой голос звучит потерянно: — Ребенок? Папа поворачивает ко мне бледное лицо. — Девочка. Твоя ровесница. Она узнала о беременности после нашего разрыва и предпочла меня не беспокоить. Не беспокоить! У меня есть сестра. Эта новость настолько ошеломляет меня, что голова идет кругом. — Скажи что-нибудь, — просит папа и робко касается моей руки. Я вздрагиваю и утыкаюсь взглядом в приборную панель. Мне хочется вернуться в прошлое, когда я не знала обо всем этом. Но, с другой стороны, может, все это не так страшно? Этот папин ребенок уже не маленький. С ним… то есть, с ней не нужно возиться, покупать памперсы, воспитывать и катать в коляске. Это всего лишь потрясение, свалившееся на нашу семью. Мы примем эту информацию и забудем, как страшный сон. Потому что у папы уже есть ребенок, и это я. — Ничего страшного, ­— говорю я. — Что было, то было. — Я рад, что ты воспринимаешь это так. Наверное, тебе нужно время, чтобы подумать, но я все равно рад, родная. Я уверен, что вы подружитесь, вы же сестры! Как только она приедет… — Приедет? ­— Ну, конечно! Знаешь, я всегда хотел много детей. И пусть это для нашей семьи полная неожиданность, я рад, что ты на моей стороне. Глава 15. Краснов Алкоголь превращает людей в идиотов. Вот, что я понял за последние несколько дней. Да, возможно, с его помощью и можно на какое-то время отгородиться от проблем и навязчивых мыслей, но в конечном итоге ты все равно окажешься в идиотской ситуации. Когда Венерина застала меня, целующегося с Эльвирой, меня будто громом поразило. В считанные секунды я оказался на негнущихся ногах с бухающим в груди сердцем. Я отрезвел мгновенно, и, глядя на Ленино лицо, больше напоминающее застывшую маску, прокручивал в голове моменты нашего детства. Почему-то я чувствовал себя виноватым, как будто между нами действительно были отношения, и после дурацкой ссоры я напился и бросился залечивать раны в объятия первой попавшейся девчонки. Умом я понимал, что ничего страшного не сделал, но сердце твердило об обратном. — Дан! — голос мамы возвращает меня к реальности. Она стоит возле моей кровати и обеспокоенно смотрит на меня. — С тобой все нормально? Ты в школу не опоздаешь? Бросаю взгляд на часы и соскальзываю с кровати. После этой истории с алкоголем и поцелуями с Эльвирой (до сих пор не понимаю, что на меня нашло) прошло уже несколько дней, а я так и не пришел в себя. Тело слабое и непослушное, в голове – каша, хотя бы тошнить перестало, уже успех. — Задержись, пожалуйста, — мама останавливает меня в коридоре, и рюкзак вываливается из моей руки на пол. — Что? — недовольно спрашиваю. — Ты в последнее время сам не свой, — вздыхая, говорит мама. — У вас с Леной все хорошо? — Прекрасно, — резко отзываюсь я, поднимая рюкзак. Пока еще не придумал, как сказать родителям о том, что со мной происходит. И нужно ли вообще посвящать их в свою личную жизнь? Сомневаюсь, что они отреагировали бы адекватно, услышав о моей виртуальной девушке, которая оказалась великовозрастной женщиной, несчастной в браке. Или о том, как я напился, пытаясь забыть обо всем этом. И о том, как по той же причине совал язык в рот лучшей подружке Венериной, которая мне даже не нравится. Слишком много всего, чего бы я хотел забыть. — Значит, ты в курсе происходящего, — серьезно говорит мама, наклонив голову. — Надеюсь, ты делаешь все, чтобы ее поддержать? Я почти спрашиваю: «Кого?», но вовремя вспоминаю, о ком идет речь. Мой мозг все еще дико тормозит. Выходит, у Венериной какие-то проблемы. Что ж, меня это не удивляет. Она всегда вляпывается в истории, и моя поддержка – последнее, что ей нужно. — Мам, я правда опаздываю. — Конечно. Иди, — она смотрит мне вслед и, когда я одна моя нога уже оказывается на лестничной клетке, громко произносит: — Дан! Я поворачиваюсь к ней с нарастающим раздражением. Она ласково на меня смотрит и обхватывает себя руками. — Я тебя люблю, — говорит она. — И… я тебя, — интонация, с которой я это говорю, больше походит на вопрос, чем на утверждение. Не помню, когда последний раз слышал от нее эти слова. Ничего не понимаю. Я не тороплюсь вызывать лифт и снова поворачиваюсь, чтобы спросить, все ли у нее нормально, но мама уже закрывает дверь. Выгляжу я, мягко сказать, паршиво. Из зеркала в мужском туалете на меня пялится осунувшийся бледный незнакомец: рубашка не заправлена и помята, волосы торчат в разные стороны, даже глаза странного мутного оттенка, напоминающие воду в бассейне, где побывала целая футбольная команда после напряженного матча. На урок я все-таки опоздал, и заходить в класс, привлекая к своей помятой персоне всеобщее внимание совсем не хочется. Решаю отсидеться здесь до звонка и немного поразмыслить. Но как только я забираюсь на подоконник, кто-то в средний кабинке издает странный хлюпающий звук, очень похожий на сдавленные рыдания. На моей памяти такое впервые. В мужском туалете может произойти всякое, но, чтобы кто-то пускал сопли, запершись в кабинке, такое даже в голове не укладывается. — Э-э… — мычу я. — Кто здесь? Звуки мгновенно стихают. Плаксивый конспиратор не желает разговаривать. Я все понимаю. Мало ли. Это может быть ребенок, перепутавший этажи или намерено поднявшийся на этаж «старшаков», чтобы немножко поплакать в одиночестве. Я решаю выйти в коридор, чтобы не смущать плаксу, но, не доходя несколько шагов до двери, возвращаюсь обратно. — Точно не нужна помощь? Прислушиваюсь к тишине, но никто не отзывается. Может, мне вообще все это показалось?.. — Туалетная бумага, — писклявый голос застает меня врасплох, и я вздрагиваю, — закончилась. Точно ребенок. Или… гм… или девушка. Усмехаясь, беру сверток из другой кабинки и подсовываю под дверь. Изящная рука с едкими синими ногтями сцапывает туалетку и быстро исчезает. — С-спасибо. Она шумно сморкается и тихонько всхлипывает. — Ты же знаешь, что ты в мужском туалете? — интересуюсь я через дверь. — Ой, правда? — кажется, это печалит ее еще сильнее, потому что я снова слышу, как она отрывает новый кусок туалетной бумаги. — Не беспокойся, — быстро говорю я, чтобы хоть как-то исправить ситуацию. — Здесь только я. Можешь плакать, сколько хочешь. Я сейчас уйду. В подтверждение своих слов я поворачиваюсь спиной и начинаю двигаться к выходу. Сзади раздается звук отодвигаемой щеколды и удар распахнувшейся двери о соседнюю кабинку. — Ты совершенно не умеешь утешать, — с упреком произносит она. Я медленно поворачиваюсь, и мое сердце на какую-то секунду перестает биться. Никогда раньше я не видел эту девушку, потому что, клянусь, это хрупкое и нежное создание просто невозможно забыть. На ней белый пушистый свитер и обтягивающие синие джинсы. Миниатюрный носик весь красный, но это совершенно ее не портит, хоть и придает ей несколько беспомощный детский вид. Волосы золотистые, длинные, капельку вьющиеся у концов. Мне тут же хочется заключить ее в объятия и отметелить того, кто посмел ее обидеть. Мы разглядываем друг друга несколько секунд, и она робко опускает влажные склеившиеся ресницы. — Меня зовут Даня, — говорю я, потому что сейчас просто необходимо что-то сказать. Обычно я представляюсь, как Даниил, но мне страшно, что малейшая резкость с моей стороны может прогнать это удивительное видение. Она поднимает глаза, и на ее лице появляется намек на улыбку. — Влада. — Тебе идет, — бормочу я, чувствуя, как начинаю глупо улыбаться. Я вдруг вспоминаю, как выгляжу, и мне становится неловко. Наверняка, глядя на меня, она решит, что я – один из этих одноклеточных мажоров, вечно растрепанных разгильдяев, считающих неряшливость своей изюминкой, дескать, смотрите, какой я свободный бунтарь. Мерзость!