Э-э-э. То есть, Краснов видел мое показательное выступление на банкете? Вернее, наступление. На Васеньку. Странно. Я его совершенно не помню. Наверно, за книжками спрятался. — Вы же знаете, какими порой способами женщины стараются привлечь внимание, — продолжает Краснов мягко. — Хорошая попытка, — ухмыляясь, говорит папа, — но почему-то я тебе не верю. Моя дочь перешла все границы дозволенного, и в этот раз я намерен принять радикальные меры. — Ничего, что я тут сижу? — встреваю я и убираю ладонь с руки Краснова, больше это не нужно, все равно не помогло. Чувствую, как нервы натягиваются, как струны. — Или вам бы было удобнее, если б я вышла? Я не поеду туда, папа! Я сбегу из дома! — Поедешь как миленькая. — Нет! Не поеду! Не поеду!!! Я выбегаю из кухни, размазывая соленую мерзкую жижу по щекам. Мама уже успела запереться в своей комнате, и я собираюсь закрыться в своей. Так решаются проблемы в нашей семье. Глава 4. Краснов Владимира Венерина я знаю с самого детства. Только вот раньше он казался мне большим справедливым и улыбчивым, кем-то вроде доброго медведя, а сейчас я вижу перед собой очень занятого и несчастного человека. На его голове появилась небольшая залысина, улыбка теперь выглядит неестественной, как будто кто-то стоит у него над душой и требует улыбаться, щеки впали, а живот, наоборот, округлился. Он смотрит на меня вымученным взглядом и ждет, когда я уже уйду. — Я знаю, она бывает по-настоящему… безумной, ­— говорю я, — неконтролируемой. Капризной. Даже грубой. Но, если вы ее отошлете, вы можете ее потерять насовсем. Упустите момент, понимаете? Она нуждается в вас. Эта квартира напоминает мне о наших днях детства, поэтому я все это и говорю. Я вдруг становлюсь жутко сентиментальным. В любой другой ситуации я бы наплевал и ушел. Мне давно уже по барабану жизнь Лены Венериной. Дядя Володя снова прищуривает глаза и качает головой. — Вы что, правда сошлись? — недоверчиво спрашивает он. Я улыбаюсь и не отвечаю. Пусть думает, что хочет. Мое дело – высказать мою точку зрения, а уж там пусть сами решают, что с ней делать. Поднимаюсь из-за стола и зацепляюсь взглядом за детское фото Венериной, в рамке с ракушками. Там Лена недовольно смотрит в камеру, нахмурив брови и сморщив нос. Когда-то она не любила фотографироваться. Были такие времена. — Вы отправите ее в этот пансион? — вырывается у меня, и в этот момент я презираю сам себя. Откуда эта ностальгия, тоска по прошлому? Хватит уже лезть в чужие дела. Влез уже однажды, хватит. Разочаровался потом так, что все лето из дома не выходил. — Это самое легкое решение, — задумчиво говорит Владимир Евгеньевич, — и я рад, что ты напомнил мне об этом. Самое простое решение, как правило, ошибочно. Нет, я позвоню в пансион и все отменю. Она останется здесь. Подожди, Даниил. Не уходи. Я не знаю, что у вас с ней за отношения, но я попрошу тебя об одном одолжении. Я крепко сжимаю зубы, потому что я знаю, что он скажет дальше, и я не хочу ему отказывать, но и уходить в такой ситуации невежливо. Поэтому я поворачиваюсь к нему и жду. — Присмотри за ней, — взгляд Владимира Евгеньевича мягкий и обволакивающий, прям как в детстве. — Ты же умный парень. Поднатаскай ее по предметам. Отвлеки от этих жутких байкеров. Я в долгу не останусь. — Я, конечно, извиняюсь, — говорю я максимально спокойно, — но ее родитель – вы, а не я. С этими словами я выхожу из кухни и думаю двинуться сразу домой, но почему-то передумываю и захожу к Венериной в комнату. Она лежит на кровати на животе, уткнувшись лицом в подушку. Может быть, она задохнулась, и мне не придется с ней разговаривать?.. — Что? — ее голос глухой и далекий. — Ты никуда не едешь, не благодари. Она тут же подскакивает и впивается ногтями в мое плечо. — Не шутишь? — ее лицо блестит от слез. — Нет. А тебе бы пора перестать уже вести себя, как пятилетняя. — А тебе бы пора перестать вести себя, как сорокалетний! — почти что кричит она мне в лицо и отворачивается. — Тоже мне. Книжный червь. — Сама червь. И больше не лезь ко мне, Венерина. Просьб «ради старой детской дружбы» больше быть не должно. Мы – уже не дети. И уж тем более – не друзья. Она хочет съязвить что-то в ответ, нагрубить, обозвать меня, но этого не делает. От многочисленных усилий мускулы на ее лице еле заметно подрагивают, как рябь на экране телевизора. — Ладно, — бормочет она. — Ладно, — повторяю я и выхожу из ее комнаты. Раньше мы часто здесь играли, но комната Лены с тех пор изменилась до неузнаваемости. И это хорошо. Моей подруги Лены давно уже нет. Здесь живет Венера: надменная и избалованная. Когда я надеваю кроссовки, в горле образуется ком, который мне не удается проглотить. Зря я пришел сюда. Очень зря. Глава 5. Венера — Бэйби, ты просто конфета, — говорит Алмаз и застывает с шлемом в руках. Мне нравится, как он на меня смотрит, но очень не нравятся эти его английские словечки, которые он так любит использовать. В такие моменты он напоминает мне первоклассника, пытающегося выговорить непонятные буквы. — Привет, Алмазик, — целую его колючую щеку и усаживаюсь на мотоцикл, юбка слишком узкая и приходится действовать осторожно. — Подбросишь до школы? — Может, ну ее? — предлагает Алмаз. — Полетаем? Я бы с удовольствием согласилась «полетать», скорость и ощущение того, как сердце уходит в пятки, я обожаю, но лучше пока папу не провоцировать прогулами. Поэтому я прижимаюсь к холодной спине Алмаза и молчу. — Понял тебя, крошка. Тогда держись! У школы он останавливается и помогает мне слезть. — Значит, папаша передумал? — уже второй раз спрашивает он. — Да. Ты что, не рад, что я остаюсь? — мрачно интересуюсь я. — Что ты, очень рад. Вечером свободна? Обида проходит мгновенно, губы сами растягиваются в улыбке. — А что? Есть предложения? — Есть одно. Сегодня ночью в центре еженедельные гонки. В этот раз мой конь в лучшей форме, но мне нужна муза. — Не знала, что для победы в гонках нужно вдохновение, — улыбаюсь я. — Еще как нужно, бэйби. Ну, до вечера. Он прижимается к моим губам, и я тут же чувствую знакомую слабость в коленях и головокружение. Элька не понимает моей страсти. Она подходит ко мне и останавливается рядом. Мне не надо смотреть на нее, я и так знаю, что за выражение на ее лице. Что-то вроде смеси из отвращения, раздражения и презрения. Когда Алмаз скрывается за домами, я все же поворачиваюсь к ней. Она демонстративно засовывает два пальца в рот. — Ты гадкая, — говорю я и начинаю двигаться в сторону школы. Элька идет в ногу со мной и молчит. Затем все-таки не выдерживает. — Не понимаю я, что ты в нем нашла! — недоумевает она. — Жирные немытые патлы, высокомерие и вонючая куртка – вот, что вижу я при взгляде на него. — Он взрослый, — я пожимаю плечами. ­— От глупости и наивности ровесников меня тошнит. А он мыслит реалистично. — Как это? ­— не понимает Элька. Если бы она узнала, что между ее бровей в эту секунду пролегла глубокая складка, она бы немедленно бросилась к косметологу. — А так. Он ничего не ждет от меня, а я – от него. Все эти условности, свойственные парам, нам чужды. Мы не обременяет себя этим. — То есть… — У Эльки такой вид, будто она складывает в уме пятизначные числа, — ты хочешь сказать… Он спит с другими?! Посылаю подруге взгляд, полный разочарования. ­— Ты видишь только то, что хочешь видеть. Мы вместе, но мы свободны, вот, что важно. — Дурость, — говорит Элька, и на этом наш разговор, к счастью, заканчивается. Мы заходим в класс. Элька виснет на Леше, а я сажусь за пустую парту, уставившись в никуда. Почему-то от разговора с Элей у меня неприятный осадок на душе. Поднимаю голову и встречаюсь глазами с Красновым. Он равнодушно продолжает скользить взглядом по лицам одноклассников и садится за первую парту. Мне вдруг становится совсем грустно.