– Я вообще никого не помню, кроме наших и ведущего программы «Ладушки», – сокрушенно призналась я. – Между прочим, этот, который «Ладушки», теперь ведет Никитину музыкальную программу, – мрачно сообщила сестра. – Неужели ты думаешь... из-за программы?.. – пролепетала я. – Нет, я не думаю, это я так, к сведению... – сказала Маринка. – Из-за программы-то вряд ли, но вообще, кто их знает, какие там у них на телевидении разборки... Вот так, дорогая сестричка. Видишь, что получается? Тем, кто делил с ним деньги или сферы влияния, нужно было его просто убрать. Масонам или антимасонам он был нужен в качестве покойника. Все в равной степени вероятно. Так что идея ценная, а толку от нее никакого. Ничего-то мы с тобой не знаем. Но самое глупое... – она замолчала и забарабанила пальцами по столу. – Что? – тут же прицепилась я. – Ну что? Что самое глупое? – Самое глупое то, – задумчиво проговорила она, – что меня не покидает нелепое ощущение, будто разгадка где-то рядом. Откуда оно берется – ума не приложу, честное слово... Как будто мы что-то все-таки знаем или, может быть, вот-вот узнаем, а что – сами не знаем... В общем, ты меня лучше не слушай. Это уже не дедукция, а чистая мистика... И кузнецовская история у меня почему-то из головы не выходит. Что-то в ней такое есть... – Ты что имеешь в виду? – переполошилась я. – Господи, ты что – про масонов?.. – Да нет! – отмахнулась сестра. – Совсем не то... Что-то меня в ней цепляет, но где-то на уровне желудка, а до головы, хоть ты тресни, не доходит... – А как ты думаешь, – ни с того ни с сего поинте­ресовалась я, – если бы это было убийство как убийство, без всякого антуража, все равно поднялась бы такая волна? – Как тебе сказать... – сестра пожала плечами. – Подняться-то она, наверное, поднялась бы – как-никак национальный символ... Другое дело, что она бы как поднялась, так и опустилась, а теперь все можно раздувать до бесконечности. Почему ты спрашиваешь? – Сама не знаю, – устало вздохнула я. – Так... – Давай Косте позвоним, – робко предложила сестра. – Ну чего ты, в самом деле? Он же волнуется... И потом, с поездкой надо что-то решать... Честное слово, она говорила со мной, как с неразумным младенцем. Я чуть было не взбунтовалась и не проехалась насчет ее личной жизни... И тут же мне стало стыдно. Она была совершенно права: конечно, я веду себя неадекватно. Не радуюсь тому, чему надо радоваться, интересуюсь общественным в ущерб личному и вообще сильно нервничаю. Вполне естественно, что меня хочется увещевать, опекать и призывать к благоразумию. – Позвоню обязательно, – пообещала я. – Завтра. Сегодня еще не созрела. А завтра непременно позвоню. Век воли не видать... – Лексика, подходящая к случаю, – ехидно констати­ровала сестра. Мы помолчали. – Девочки! – крикнула мама из кухни. – Идите ужинать! Мы молча направились в кухню. – Вы что, поссорились? – мама подозрительно уставилась на нас. – Еще не хватало! – фыркнула Маринка. – Так просто, рассуждаем на разные темы... Расскажи, пожалуйста, про телевизор. Не отстать бы от жизни! – Вряд ли... – невесело усмехнулась мама. – Разгромили кладбище. Идут митинги. Хасиды хотят к президенту. Президент обратился к средствам массовой информации с просьбой не раздувать... Западные страны выразили протест. Мы тоже выразили протест... – А мы-то кому? – удивилась я. – Как – кому? – в свою очередь удивилась мама. – Всем, кто смеет делать нам замечания. Глава 16 Есть такой момент, сразу после того как проснешься... tabula rasa... Тело уже проснулось, глаза открылись, а память все еще – чистый лист. Белый пустой лист, не заполненный ни вчерашними событиями, ни планами на сегодня. Все это длится какие-то доли секунды – этот момент страшно трудно поймать. Белый лист с бешеной скоростью заполняется узором событий и намерений. Зато если этот момент поймать... Если его все-таки поймать, то из этого можно извлечь кое-какую пользу. Рисунок изменить невозможно, больше того, даже с красками уже ничего не поделаешь, но вот оттенки... Оттенками, право же, стоит заняться. Что я и сделала. Просыпаясь, я изо всех сил постаралась – и успела, ухватила это мгновение за хвост. Я напомнила себе, что меня более никто ни в чем не подозревает, что Костя хоть и разочаровал меня как следует, но, по крайней мере, никого не убил, а ведь всего пару дней назад у меня были все основания предполагать обратное... Еще я сказала себе, что если не имеешь возможности влиять на события, то лучше всего обращать на них как можно меньше внимания, и закончила свой сеанс психотерапии магической формулой: «Как-нибудь рассосется». Кое-какого успеха мне удалось добиться. Окончательно проснувшись, я почувствовала себя значительно спокойнее, чем вчера, и пепел Клааса в моем сердце тоже немного поутих. Осталась смутная тревога, но и та свернулась клубочком и притаилась в недрах чего-то там. Так что на нее в принципе можно было вовсе не обращать внимания. На работу я пришла с твердым намерением «начать новую жизнь» – то есть внутренне покончить с этой историей. Конечно, мне еще не раз и не два про нее напомнят: в лучшем случае – по телевизору, в худшем – прямо на улице. В этом смысле я не питала никаких иллюзий. Хорошо бы, однако, перестать воспринимать ее как элемент собственной личной жизни. Вот этого я твердо решила добиться. Увы, не учла одной мелкой детали, хотя можно было догадаться, что Никитина книжка не сегодня-завтра будет готова. Макет ждал меня на столе. Анечка на минуту оторвалась от компьютера и сказала: – Юра просил тебя посмотреть. – А сам он где? – поинтересовалась я, прикидывая, удастся ли потянуть время. Мне нужно было собраться с духом и подготовиться, чтобы Никитина книжка не поколебала моей решимости смотреть на все это дело со стороны. – У себя в кабинете, – ответила Анечка. – Принимает заказчиков и распространителей. Между прочим, там не только наши, но и иностранцы. Сказал, что потом сразу зайдет. Так... Значит, времени «перекурить и оправиться» нету. Ладно, перед смертью не надышишься. Я села за стол и придвинула к себе макет. С обложки смотрело улыбающееся Никитино лицо. У меня сжалось сердце. Черт его знает... столько всего навертелось на эту историю... а Никиты-то нету... – Ого! – воскликнула я, взяв книжку в руки. – Да она раза в два толще той, первой! – Я не понимаю... – Анечка в изумлении воззрилась на меня. – Ты что, все проспала, что ли? Конечно, толще! Здесь в два раза больше стихов. В ту пятницу шеф забрал у Никиты еще одну дискету. Тогда он думал про вторую книжку, но раз все так получилось... Плюс иллюстрации. Здесь куча иллюстраций и фотографий. Ничего общего с первой книжкой. Это совсем другое издание. Ну да, конечно, вторая дискета... Что-то я совсем отошла от дел. Прямо-таки неловко. «Ну, давай!» – сказала я себе и приступила. Книжка была сделана неплохо. Правда, на фронтисписе следовало бы поместить развесистую клюкву, но, в конце концов, она выполняла свою задачу. Никитины фотографии, фотографии рок-концертов, Кремль, какие-то церквушки и проселочные дороги, и тут же – странные постмодернистские картинки... Конечно, клюква, но клюква довольно профессиональная. Ну хорошо, дизайн – не наш профиль, посмотрим тексты... Первый же раздел, попавшийся мне на глаза, назывался «Моей Прекрасной Даме». «Привет от Александра Блока», – сказала я себе и принялась перелистывать страницы. Кое-какие стихи я знала, другие видела впервые. Вполне допускаю, что большая часть была посвящена не мне, а прочим Прекрасным Дамам. Так, а это еще что?! Одно из стихотворений называлось: «Ирине». Это было явное самоуправство редактора. Никита, по моей настоятельной просьбе, не упоминал в песнях моего имени. Я привычно дернулась и тут же обозвала себя собакой Павлова – все, дорогая, все, сюжет исчерпан, можно не дергаться, все это больше не имеет никакого значения. Ну и что же это за «Ирине», хотела бы я знать? У стихотворения был подзаголовок: Акростих. «Ищу я в имени твоем...» Я тысячу раз видела в книжках выражение: «Все поплыло у нее перед глазами», но, как выяснилось, никогда по-настоящему не понимала его смысла. И вот мне довелось испытать это на собственной шкуре. Все поплыло: буквы поплыли, и книжка, и стол... Раздался шум льющейся воды, и Никитин голос сказал, перекрывая этот шум: – «Нам посланный как...» Как что посланный? Тьфу, черт, никак не могу придумать! Так хорошо шло, а тут заело...» – Эй, Иришка, ты чего? – с тревогой окликнула меня Анечка. В эту минуту в комнату заглянул Юра. – А, Ирочка, уже смотришь? – обрадовался он. – Ну и отлично! Я освободился, сейчас провожу их до выхода, вернусь и поговорим. Как только дверь за ним закрылась, я схватила телефонную трубку и стала нажимать кнопки, плохо попадая пальцами и моля бога, чтобы сестра оказалась дома. Мне необходим был совет. На мое счастье, она не успела уйти. Я на секунду задумалась, глядя на Анечку, а потом заговорила по-венгерски, игнорируя ее недоуменно-обиженную гримасу. – Уходи оттуда, – сказала сестра. – Уходи, слышишь? Скажи ему, что книжка тебе очень понравилась, – и уходи! А я позвоню Соболевскому. Не вздумай, Ирка, слышишь? – Успокойся! – сказала я. – Я не Александр Матросов. Записывай номер. Я продиктовала ей номер Соболевского и положила трубку. Она была права, вне всякого сомнения. Войти, сказать, что все в порядке, и немедленно отчалить под любым предлогом или без оного... Я встала, взяла в руки макет и на негнущихся ногах двинулась в кабинет к шефу. – Ну как? – с ходу набросился он на меня. – Говори совершенно честно. Мне очень важно знать, что ты думаешь. Понимаешь, я на эту книжку очень рассчитываю. Если что не так – лучше переделать, пока не поздно. Нам нужен полный блеск, понимаешь? – Понимаю, – ответила я, еле ворочая языком. – По-моему, книжка хорошая. Все в порядке. Он внимательно смотрел на меня, явно ожидая продолжения. И вот тут со мной что-то приключилось. Я, как было замечено, отнюдь не Александр Матросов. Я совершенно искренне собиралась отделаться общими словами и удалиться. Я не хотела продолжать, но тут со мной приключился очередной accusativus cum infinitivo, и я вдруг услышала собственный голос: – Вот это стихотворение... Акростих... Я сунула книгу ему под нос и ткнула пальцем. – Что такое? – переполошился шеф. – Тебе неприятно, что упомянуто твое имя? Я думал, теперь это уже не имеет значения. Но, если тебе неприятно, можем убрать... – Не в том дело, – перебила я, прямо-таки ощущая затылком жар сжигаемых кораблей. Мне было очень страшно. Я не думала, что со мной что-нибудь может случиться, но вот его лицо... Я боялась его лица, боялась увидеть, как изменится выражение... Поэтому я с самого начала смотрела только в пол, словно в приступе застенчивости. – Вот эта строчка, – сказала я. – «Нам посланный как знак Зевеса»... Этот «знак Зевеса» придумала я и продиктовала Никите... Это было 26 июня, в субботу, около двух часов дня... Он мне позвонил... Вы не слышали нашего разговора, потому что он звонил из ванной... Я ему подсказала строчку, и он тут же перебросил этот акростих на дискету... Я умолкла, все так же глядя в пол. Не видеть его лица, только не видеть его лица... Долго ли, коротко ли... – Ты знаешь, что у нас очень любят покойников? – сказал он. – Прямо нездоровое что-то – километровые очереди к гробу, всенародное горе... Я молчала. Паркетные шашечки, одна темненькая, другая светленькая... – Если бы они не стали делать из него идола... – глухо сказал он. – Ничего бы не было. Или если бы я мог выпутаться. Ведь мы прогорали. Я по уши в долгах... А мне уже поздно начинать сначала. Я не мог допустить, чтобы все рухнуло. Просто не мог! Мне нужен был прорыв. Понимаешь? Не просто деньги, чтобы перекрутиться, а прорыв – переход в другое качество. Когда я просил тебя поговорить с ним насчет эксклюзива, я еще ничего не знал. То есть не знал, что будет. Просто надеялся, что книжка неплохо разойдется. А потом просмотрел ее и понял: нет, не разойдется... Конечно, это бред – издавать эстрадные песни как стихи. Но не в книжке дело. То есть не в той, не в первой... Ну, был бы опять убыток, плюс к многим прочим. Нет-нет, не в том дело. Тут все совпало... Эксклюзив и эта свистопляска... Национальная идеология, певец-символ... И опять-таки любовь к покойникам, и вечный поиск тайного врага... Я сидел и часами размышлял, что делать. И вдруг понял... Именно так: вдруг понял. Я понял: смерть символа впечатляет больше, чем сам символ. Высокопарно, но правда... Каждый раз, когда я видел его по телевизору... Словом... Это стало моей навязчивой идеей. Ты скажешь, я рехнулся? Что ж, вполне вероятно. Даже скорее всего. Я пытался себя отговорить, но стоило мне его увидеть – и все мои усилия шли насмарку. Я не знал, как и когда сделаю это. Знал, что сделаю, знал, что повешу листовку, а как и когда – не знал. Я рассчитывал устроить из этой смерти грандиозное шоу. А для меня, для нас это был бы тот самый прорыв. Такая рекламная кампания! Ни одно издание не может похвастаться... Точно просчитать, конечно, трудно, но я ни секунды не сомневался, что, если все пойдет по плану, эта книжка принесет столько, что нам и не снилось. Можно будет развернуться, издавать то, что хочется, крутить деньги... Тут еще вот что важно... – он говорил все быстрее, явно увлекаясь все больше и больше. – Это же своего рода перпетуум мобиле! Идея с листовкой гарантировала вечный бум. Ну не вечный, допустим, но о-очень продолжительный. Дополнительные тиражи, допечатки... Пираты бы, конечно, тоже подсуетились. Но люди- то уже знали бы, что «настоящая» книжка – наша. Все-таки Сам – лично! – благословил... Он на секунду замолк и налил себе воды – я догадалась по звуку. Но пить ее, по-моему, не стал и тут же заговорил снова: – Она измучила меня, эта идея... Пистолет я купил – пистолет, сама знаешь, теперь не проблема. А дальше – плохо, дальше начинался ступор. Я не мог придумать, как быть. Весь мой опыт по этой части – из детективов и криминальной хроники. Выходило, что лучше всего подстеречь его на лестнице. И тут выяснилось... Черт-те что... Я понял, что смертельно боюсь столкнуться с ним лицом к лицу. Боюсь этого момента, потому что знаю: могу растеряться и не выдержать... Не выстрелю, не смогу... А он, кстати, помоложе меня и половчее – вполне может успеть сориентироваться... Лестница отпала. Оптимально было бы проникнуть в квартиру ночью и застать его спящим. Но эта роль была мне. уж совсем не по плечу. Какой из меня медвежатник! Да, вот еще что... На той неделе на меня наехали. Не сильнее, чем обычно, я бы, может, и выкрутился... Но дальше-то, дальше! Ведь никаких перспектив! И вдруг – эта вечеринка. Я точно знал: другого шанса не будет. И все – больше я ничего не знал. Не было у меня никакого четкого плана. Другого шанса не будет – и все. Я заезжал к нему месяца за два до того по поводу книжки. Тогда у меня еще не было никаких идей, поэтому я не изучал планировку квартиры. Но общее впечатление, что там есть, где спрятаться, у меня осталось. Я очень надеялся, что не выдаю желаемого за действительное... Спрятаться и дождаться, пока он заснет, – вот что мне было нужно. Я надеялся, что в суматохе никто не заметит, когда и с кем я ушел, то есть что я не ушел вообще... Все- таки я прихватил не только пистолет, но и маску. Бред, полный бред... Ну скажи, пожалуйста, на что мне маска? Они все удивлялись, почему в действиях преступника нет логики... Какая тут логика, господи, боже мой! Больше всего на свете я боялся, что он меня увидит и узнает. Тогда бы я не смог... не выстрелил бы... И маска эта... Я ее там, в шкафу, раз пять снимал, надевал и опять снимал. Да, знаешь, что самое смешное? Уже потом, после всего, перед самым уходом... Я забыл, что с ней делать. Про пистолет помню – читал, слышал. Пистолет надо бросить. А про маску не помню. Представляешь, забыл! Бросил ее машинально вместе с пистолетом – и, между прочим, просчитался. Там ведь, наверное, микрочастицы... «О господи! – пронеслось у меня в голове. – Микрочастицы! Убийство по книжке. Литература в действии – от начала и до конца. Опасался микрочастиц, а засыпался на стишках...» Слушать его было совершенно невыносимо, но еще больше я боялась момента, когда он кончит свое повествование. Что я буду делать, когда он замолчит? – Первая часть прошла благополучно, – продолжал он. – Там под конец был такой бардак – слона можно было спрятать, никто бы не заметил. А дальше все пошло наперекосяк. Эта поблядушка, Лилька, осталась у него ночевать. Двоих я не смог бы... И потом они так до утра и не спали... В общем, получил двоих бодрствующих вместо одного спящего. Можно было сбежать – они находились в дальней комнате... Но я ведь знал – другого случая не будет. Странное было состояние, скажу я тебе... – он помолчал, как будто вспоминая. – Каким-то краем сознания понимаешь: надо уходить, раз не заладилось сразу, надо уходить... И вроде вижу себя со стороны – как я торчу там, в этой кладовке, словно в западне, и даже, не поверишь, смешно... А одновременно – что-то вроде столбняка... Не могу пошевелиться и уже знаю: никуда я не уйду, не уйду никуда... Один раз, впрочем, все-таки вышел... Но вернулся. Как сомнамбула... Как намагниченный. Они ничего не слышали и не могли услышать – развлекались вовсю... Утром он хотел ее выгнать, мне-то как раз было слышно прекрасно. А она – ни в какую. «Давай я кофе сварю, давай я тебе завтрак приготовлю» – и все в таком духе. Потом начали звонить в дверь. Он хотел открыть, но она не дала. Уговорила его, хоть он и разозлился. Я все ждал, когда он ее выгонит. Хотя, рассуждая здраво, чего я ждал? На что рассчитывал? Не думал же я стоять в этой проклятой кладовке целый день, до следующей ночи? Он мог уйти, мог привести другую бабу – да мало ли что! Да я бы и не выдержал... Ничего я не думал. Я после этой ночи был совсем не в себе... Знаешь, в замкнутом пространстве, говорят, с ума сходят... Я почти забыл, зачем я там стою. Потом он ее выгнал и тут же пошел в ванную. Ну, про это ты, кажется, знаешь лучше меня... «Знаю! – хотелось мне заорать. – Знаю! И дальше все знаю! Не хочу слушать!» Но ведь тогда он замолчит... – Он вышел из ванной, включил музыку и сел к большому компьютеру. Спиной ко мне. Спиной. И тогда я вспомнил, зачем там стою. И... И все. Вот и все, собственно. Листовку я принес с собой. Странно, кстати... Вроде я был какой-то заторможенный, как будто сонный, – а делал все быстро. Листовку прикрепил, напечатал письмо... Ах да, про письмо ты не знаешь... «Знаю! – снова крикнула я мысленно. – И про это знаю! И все-таки говори, черт бы тебя побрал!» – Он писал письмо сестре, в Париж. В тот самый момент... дошел, наверно, до середины. Я понял: тут уникальный шанс выступить от его имени. Чтобы он сам подтвердил, что его кто-то преследовал. Я написал про масонов, про письма с угрозами и всякое такое... Я был уверен, что сестра сообщит следствию. Но тут что-то не сработало. Адрес был открыт... но, может, я что-нибудь перепутал, не знаю... «Ничего ты не перепутал, – сказала я про себя. – Ты недооценил Люську...» – Вот и все, собственно... – повторил он. – Входная дверь у него не захлопывалась... А рассчитал я правильно. Шум-то какой вокруг этого дела! Книжечка обещает быть настоящим кладом. Смогли бы издавать все, что хочется...