Усилием воли заставила себя встряхнуться и быстро пошла прочь. Заворачивая за угол, не выдержала и оглянулась. Цыганки во дворе не было. Глава 5 Дома было тихо и пусто. Сестра уехала на несколько дней в Ригу, мама ушла в гости к подруге. Рассказывать о моих похождениях было некому. Я чувствовала себя усталой и какой-то очумелой, что было совершенно некстати: около четырех за мной должен был заехать Костя. Мы собирались к нему на дачу, а в воскресенье вечером прямо оттуда – на встречу класса. На часах было без четверти два. Я выдула без остановки три стакана минералки и отправилась в душ смывать с себя пот и усталость. Прохладная вода быстро привела меня в чувство, я стояла и блаженствовала, лениво размышляя о том, что в такую погоду лучше всего жить в ванной, если не можешь немедленно оказаться на морском берегу, и тут зазвонил телефон. Я выскочила из ванны, завернулась в полотенце и босиком побежала в комнату. Почему-то я не сомневалась, что это Костя – звонит сказать, что уже выезжает. Но это был не Костя. Это был Никита. – Привет, – сказал он как ни в чем не бывало. – Извини, ради бога, что так получилось. – Пришлось уйти? – вежливо поинтересовалась я. Хотелось проверить, как работает моя интуиция. Оказалось – хорошо. – Я был дома, – заявил Никита, – но дверь открыть не мог. Я был не один. («Кто-то из наших подсуетился», – отметила я про себя.) То есть я бы, конечно, все равно открыл, но эта девка, черт ее дери, вцепилась в меня всеми когтями. Ей, понимаешь ли, неловко! Дура! Я давно убедилась, что воспитывать Никиту бесполезно, а потому решила оставить этот пассаж без комментариев. – Ты меня слышишь? – спросил он. – Слышу. – А мне плохо слышно – вода шумит. Погоди, сейчас выключу. Я в ванной. («А я уже нет!» – злобно подумала я.) Лежу, отмокаю. Голова трещит после вчерашнего. А может, от жары. Но я не просто лежу, ты не думай. Я песню сочиняю. Угадай, для кого! Правильно, угадала. Это будет не просто песня, это будет этот, как его?.. Черт, слово вылетело. Когда из первых букв получается слово – имя, например. – Акростих, – сказала я. – Ты уже сто раз спрашивал. – Ну, склероз, ну, что поделаешь! Ты лучше послушай: Ищу я в имени твоем Ручьев журчанье, шорох леса И отдаленный майский гром, Нам посланный, как... Нам посланный, как... Как что посланный? Тьфу, черт, никак не могу придумать! Так хорошо шло, а тут заело. Не влезает – и все тут! Пить вчера не надо было и трахаться! Как же быть? Даже последняя строчка готова! Знаешь, какая? Слушай: «А, впрочем, главное – не в том...» Нравится? «Нам посланный, как...» Тьфу, дьявол! – Нам посланный, как знак Зевеса, – вдруг брякнула я, совершенно неожиданно для себя самой. Понятия не имею, откуда он забрел в мою бедную голову, этот «знак Зевеса». Надо думать, сработал «майский гром». «Люблю грозу в начале мая...» – а там уже недалеко до последней строфы, в которой «ветреная Геба», как известно, «кормя Зевесова орла»... В общем, что-нибудь в этом роде... – Как, как ты сказала? – завопил Никита. – Ирка, ты гений! Блеск! Неплохо у нас получается: я тебе посвящаю стихи, а ты их сама сочиняешь! Повтори-ка еще разок, я наберу. – Что значит – наберу? – удивилась я. – Ты что, с компьютером в ванной? – Ну да, с ним, родимым. У меня тут все приспособлено, какая-то такая штуковина – не то столик, не то полочка. – Так ведь он же испортится от сырости! – Испортится – и хрен с ним! У меня их несколько. Этот – для ванной. Та-ак, перебрасываем на дискету, вынимаем... Та-ак, прекрасно... «А, впрочем, главное – не в том...» Из этого мы сделаем романс... Скоро услышишь по телевизору. Знаю, знаю, ты не любишь. Так ведь никто не догадается. А мы никому не скажем. Или скажем? Слушай, так как насчет записной книжки? – вдруг без всякого перехода спросил он. «Может, все-таки забрать? – малодушно засомневалась я. – Ведь устроит завтра цирк, как пить дать устроит! Не зря такой кроткий... Пересечься с ним прямо сейчас где-нибудь в городе, если, конечно, он собирается выходить, время еще есть...» – Какие у тебя планы? – поинтересовалась я на всякий случай. – Ясное дело, грандиозные! Сейчас вылезу из ванны, вытрусь и допишу письмо Люське. Позавчера начал, все никак кончить не могу. Я ей уже два месяца не писал – нехорошо. «Не годится, – подумала я. – Не успеваю. Ну и черт с ней, с книжкой. Я ведь уже решила плюнуть и не суетиться» – Напишу и пойду обедать с евреем. Я подумала, что ослышалась. – Пойдешь – куда? – В ресторан. Еврей меня пригласил. – Что ты такое несешь, Никита? – не выдержала я. Что значит: с евреем? Ты теперь обедаешь с представителями разных народов? По национальному признаку? – Не по национальному признаку, а по государственной принадлежности. Ну да, не с евреем, конечно, – с израильтянином. Ты ведь про мои дела ничего не знаешь, тебе неинтересно. А я, между прочим, собираюсь на гастроли. В Австрию, в Венгрию, а потом в Израиль. Что тебе привезти? «Тьфу, нелегкая!» – сказала я про себя. Никита, не дожидаясь ответа, продолжал: – Евреи не только меня позвали, у них там целая программа. Этот, который в ресторан пригласил, приехал договариваться. Вообще-то это не мое дело, а Антона, но они там чего-то не поделили. Помнишь Антона? Антона я помнила. Это был Никитин менеджер, или артдиректор, или, как это там называется... Никита называл его «импресарио». Самоуверенный и крайне, на мой взгляд, малоприятный тип. Я вообще не понимала, как с ним можно о чем-нибудь договориться. Впрочем, откуда мне знать, – может, как раз такой и нужен. Во всяком случае, судя по Никитиным успехам... – Пойду, поговорю, узнаю, в чем дело, – продолжал Никита. – Я этого дядьку видел, он мне нравится. Слушай, кстати, у меня к тебе лингвистический вопрос. Хотя ладно, это потом, при встрече. Неохота сейчас бумажку искать. Так что с книжечкой будем делать? – Ничего, – решительно сказала я. – Привезешь завтра. – А почему не сегодня? – Сегодня я занята. – Ах да, как же, как же! Мы же теперь себе не принадлежим. У нас же теперь новая жизнь! – завел Никита, и моя хрупкая надежда на то, что он взялся за ум, разлетелась вдребезги. – Положу трубку, – прошипела я, хотя на самом деле эта угроза не имела реального смысла. Опыт показывал, что с Никитой лучше расставаться мирно, в противном случае он мог перезванивать до посинения. В этот раз он почему-то неожиданно быстро пошел на попятный: – Ладно, не злись! Больше не буду. Не хочешь узнать, кто у меня ночевал? – Не хочу, – отрезала я. – Извини, Никита, я правда тороплюсь. Увидимся завтра. Пока! Знала бы я, до какой степени заинтересует меня этот вопрос всего через пару дней – и почему он меня заинтересует... До Костиного приезда надо было успеть сделать несколько дел. Во-первых, домыться и высушить голову. Потом одеться, накраситься, собрать сумку, с учетом туалета на завтрашний вечер, сделать заготовки для салатов, которые я собиралась закончить у Кости на даче, там же разложить по банкам и доставить к праздничному столу. На все про все у меня оставалось около двух часов. Я энергично взялась за дело и к четырем была в полной боевой готовности. Из зеркала на меня смотрела высокая и худая рыжая девица, весьма эффектная, зеленоглазая, с пикантными веснушками на носу, в светлых джинсах и белой рубашке с засученными, рукавами (джинсы я надела в расчете на загородную вечернюю прохладу, а в машине можно будет открыть все окна). Вполне ничего себе девица. В общем и целом я осталась собой довольна. В четыре Костя не приехал. В половине пятого я начала волноваться, а без двадцати пять раздался телефонный звонок. Костя просил прощения за задержку и объяснял, что никак не мог ни вырваться раньше, ни позвонить. Почему- то его было очень плохо слышно. – Не сердись! – доносилось откуда-то из неведомой дали. – Я не виноват! Только, пожалуйста, никуда не уходи, сиди дома. Слышишь? Я скоро приеду. Дома – так дома, я, собственно, никуда и не собиралась. Я не рассердилась, – по-моему, глупо обижаться в таких случаях. У всякого человека могут возникнуть неожиданные срочные дела. У Кости с утра была деловая встреча, – что ж, значит, она затянулась. Я считаю, что деловую сторону жизни мужиков следует уважать. Хотя, конечно, сестрица моя все равно сказала бы, что я слишком многое им прощаю. Она вообще гораздо жестче меня. В пять пришла мама и очень удивилась, застав меня дома. Мы выпили чаю и поболтали – я наконец получила возможность выговориться и в красках живописала свой утренний поход. Потом мама включила телевизор, а я ушла к себе в комнату и завалилась с книжкой на диван. Мамин голос прозвучал так неожиданно и резко и был до такой степени не похож на обычный мамин голос, что я вскочила, как ошпаренная, и опрометью бросилась к ней. То, что я увидела и услышала, было абсолютно немыслимо. Я увидела фотографию Никиты во весь экран и услышала взволнованный голос диктора: – ...У себя в квартире выстрелом в затылок. Пока мы не располагаем никакой дополнительной информацией. Наши корреспонденты выехали на место происшествия. Мы будем ставить вас в известность обо всем, что нам удастся выяснить... Если когда-нибудь на суде меня спросят, что я испытала в эту минуту, я отвечу совершенно искренне: «Ужас, господа присяжные, величайший ужас». Хотя что я... какие присяжные, какой суд?.. В первую минуту мой разум категорически отказался постигать тот факт, что человек, с которым я час назад разговаривала по телефону, лежит теперь в виде трупа на полу собственной квартиры. Это был полный абсурд. Я никак не могла свести воедино два события: тот разговор и эту информацию по телевизору. Этот ужас несоответствия вытеснил в первую минуту все прочие ощущения. Я сползла на пол и застыла, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, чувствуя нарастающий шум в ушах. Мама дрожащими руками капала что-то в две рюмки сразу. Одну протянула мне, другую выпила сама. Не знаю, что это было за лекарство – у мамы есть капли на все случаи жизни, – но после того как оно обожгло мое нутро, я частично восстановила способность соображать. Меня мучила еще одна вещь. В последние дни в голове постоянно вертелась фраза: «Хоть бы Никита до воскресенья куда-нибудь делся!» Стоило представить себе их с Костей неизбежную встречу – и фраза эта выскакивала, как черт из табакерки. Конечно, я имела в виду: уехал, оказался бы занят или что-нибудь в этом роде. Все равно получалось, что я накликала... Думать об этом было мучительно, и все-таки я судорожно уцепилась за эту мысль, чтоб перестать бесконечно повторять про себя: «Этого не может быть...» Мама позвала меня покурить. Счастье, что она была дома – в одиночестве я бы, наверное, просто свихнулась. Она сделала именно то, что было необходимо: перевела мой мистический ужас в слова, разговорила меня, заставила ахать, охать, хвататься за голову – словом, делать все, что в таких случаях полагается, – и мне полегчало. Тут раздался звонок в дверь. Я вздрогнула от неожиданности и с недоумением спросила: – Кто бы это мог быть? – То есть как – кто? – мама посмотрела на меня с тревогой. – Костя, конечно. Ты же сама говорила... К собственному изумлению, я начисто забыла о том, что он должен приехать.