Мне звонит ПТ: – Как прошла встреча с Лейк Дэвис? Начинаю с очевидного: – Она соврала о том, что Стросс утонул. Затем передаю ему остальные подробности нашего разговора. – И какой твой следующий шаг? – Навещу бар «Малаки». – Через сорок лет? – Да. – Мало шансов. – Выбор у меня небогатый. – Что еще? – Я составил список людей, с которыми будет не лишним встретиться и поговорить. Нужно, чтобы ваши люди снабдили меня их нынешними адресами. – Перешли мне список по электронной почте. Я знаю, как работает ПТ. Прежде чем что-то сообщить, он выуживает сведения из собеседника. И теперь, рассказав ему свою часть, я могу спросить о новостях с его стороны: – А у вас есть что-то новенькое? – Получили из «Бересфорда» записи с камер наблюдения. Недельной давности. Мы думаем, в тот день он и был убит, но… – (Я жду.) – Мы не знаем, насколько полезными они окажутся. – На них есть убийца? – Вероятно, да. Но там видно совсем мало. – Я бы хотел взглянуть. – Через час кину тебе ссылку. Я обдумываю его предложение: – Пожалуй, я по пути заеду в «Бересфорд» и попрошу швейцаров показать мне запись. – Я их предупрежу. – Но сначала я загляну в «Малаки». – Вин, это еще не все. – (Я жду.) – Мы больше не можем скрывать личность убитого. Завтра утром директор объявит, что убитым оказался Рай Стросс. – Ну не красавчик ли ты, а? – Да, – говорю я. – Красавчик. Кэтлин, давнишняя барменша в «Малаки», заливается не то смехом, не то кашлем курильщицы. У нее лукавая, «цыганистая» улыбка и соломенные, а не блондинистые волосы. Кэтлин за шестьдесят, но держится она уверенно и с какой-то старомодной знойной страстностью, которая некоторым может показаться низкопробной и смешной. Она грудаста, фигуриста и вся такая мягкая. Кэтлин мне сразу нравится, но я понимаю: нравиться посетителям – ее работа. – Эх, будь я помоложе… – начинает Кэтлин. – И будь я поудачливее, – парирую я. – Ой, перестань! Я выгибаю бровь. Это один из моих фирменных жестов. – Не надо себя недооценивать, Кэтлин. Еще не вечер. – Какой ты наивный. – Она игриво шлепает меня посудным полотенцем, которое в последний раз стиралось в дни правления президента Эйзенхауэра. – Очаровашка. Красавчик хоть куда. Но наивный. На табурете справа от меня восседает Мальчуган Фрэнки. Ему под восемьдесят. На голове твидовая кепочка. Из ушей торчат волосы, делая его похожим на кукольного тролля. Никакая пластическая хирургия не сделала бы его нос более приплюснутым. До этого я бывал в «Малаки» раз пять и всегда видел Мальчугана Фрэнки на одном и том же табурете. – Хочешь выпить? – предлагаю я. – О’кей, – нараспев произносит Фрэнки. – Но, между прочим, я совсем не считаю тебя красавчиком. – Считаешь. Только признаться не хочешь. – Может, и так, но это не значит, что я готов заняться с тобой сексом. – Мечты здесь тяжко умирают, – вздыхаю я. Ему это нравится. «Малаки» – настоящий дайв-бар. Плохое освещение, обшарпанные и небрежно подкрашенные деревянные панели, дохлые мухи в плафонах светильников. Посетители настолько приросли к этому месту, что трудно понять, где кончается табурет и начинаются их задницы. Над стойкой покачивается вывеска: «Жизнь хороша, и пиво тоже». Перл мудрости. Завсегдатаи великолепно ладят с новичками. Здесь спокойно принимают все, кроме понтов. В каждом углу стойки стоит по телевизору. На одном «Нью-Йорк янкиз» проигрывают кому-то, на другом – «Нью-Йорк рейнджерс» тоже кому-то проигрывают. Чувствуется, в «Малаки» никто не болеет ни за бейсбол, ни за хоккей. Меню стандартное для подобных заведений. Мальчуган Фрэнки настаивает, чтобы я заказал куриные крылышки. Приносят тарелку: сплошной жир с редкими косточками. Я пододвигаю тарелку ему. Мы начинаем болтать. Старик сообщает мне, что женат в четвертый раз. – Я ее очень люблю, – признается Мальчуган Фрэнки. – Поздравляю. – Само собой, и тех трех я тоже очень любил. И сейчас люблю. – В его глазах блестят слезы. – Это моя слабость. Влюбляюсь по уши. Тогда я прихожу сюда, чтобы забыться. Ты понимаешь, о чем я? Я ничего не понимаю, но говорю, что да. Из колонок льется песенка «True» группы Spandau Ballet. Мальчуган Фрэнки начинает им подпевать: – Это звук моей души, это звук… – Он умолкает и поворачивается ко мне. – Вин, ты когда-нибудь был женат? – Нет. – Умница. Постой, ты гей? – Нет. – Меня это не волнует. Если честно, мне нравятся многие здешние геи. Меньше соперничества из-за женщин, если ты понимаешь, о чем я. Я спрашиваю, давно ли он ходит в «Малаки». – Впервые я пришел сюда двенадцатого января тысяча девятьсот шестьдесят шестого года. – Впечатляет, – улыбаюсь я. – Величайший день в моей жизни. – Почему? – с неподдельным любопытством спрашиваю я. Мальчуган Фрэнки поднимает три коротких пальца: – По трем причинам. – Расскажи. – Первая: в тот день я впервые обнаружил это место, – говорит он, загибая безымянный палец. – Логично. – Вторая. – Мальчуган Фрэнки загибает средний палец. – В тот день я женился на своей первой жене Эсмеральде. – В день свадьбы ты ушел от жены в бар? – Я еще не был женат, а готовился к церемонии, – отвечает он, делая упор на слове «женат». – Кто рискнет упрекнуть мужчину, если перед этим он решил пропустить пару стаканчиков крепенького? – Только не я. – Моя Эсмеральда была такой красивой. Внушительной. Свадебное платье у нее было ярко-желтого цвета. На свадебных фотографиях я выгляжу маленькой планеткой, которая вращается вокруг огромного солнца. Но красивого. – А третья причина?