– И ты усматриваешь взаимосвязь. Расскажи. Я не хочу углубляться в детали и меняю тему: – Что вызвало размолвку между тобой и дядей Олдричем? Отец сердито зыркает на меня сквозь хрустальное стекло бокала: – А это здесь при чем? – Ты никогда мне не рассказывал. – Наш… – Он подбирает слово. – Наш разрыв произошел задолго до его убийства. – Знаю. Я всматриваюсь в отцовское лицо. Большинство людей утверждают, что не замечают у себя черты характера, присущие родителям. Я замечаю. И слишком даже много. – Ты когда-нибудь задумывался об этом? – спрашиваю я. – Что ты имеешь в виду? – Если бы между тобой и Олдричем не произошел, – здесь я изображаю воздушные кавычки, – разрыв, не думаешь ли ты, что он был бы жив и поныне? – Боже мой, Вин, о чем ты говоришь?! – Отец ошеломлен и уязвлен моими словами. Я понимаю: мне хотелось его достать, и это у меня получилось. – Ты когда-нибудь задумывался о такой возможности? – Никогда! – с чрезмерным нажимом произносит он. – Почему тебе это так важно? – Он был моим дядей. – И моим братом. – А ты вышвырнул его из семьи. Я хочу знать почему. – Это было очень, очень давно. Он подносит бокал к губам, но у него дрожит рука. Отец постарел. Увы, это обыденное наблюдение, хотя нам часто говорят, что процесс старения происходит постепенно. Возможно, так оно и есть, однако у моего отца это скорее напоминало падение с отвесной скалы. Он долго цеплялся за край, оставаясь здоровым, сильным, подвижным… а когда соскользнул, его падение было неотвратимым. Прямо по вертикали вниз. – Это было очень, очень давно, – повторяет отец. В его голосе звучит неподдельная боль. Взгляд становится отрешенным. Такой взгляд был у него в тот злополучный день, когда мы зашли в конюшню. И вот опять эта давняя отрешенность в глазах. Я вижу, куда он смотрит. Когда-то на том месте висела потрясающе красивая черно-белая фотография Локвуд-мэнора. Ее сделал мой дядя Олдрич где-то в конце семидесятых годов прошлого века. Как и дядя, фотография давно исчезла. Вплоть до сегодняшнего утра я не задумывался о том, что художественный вклад дяди Олдрича в убранство дома удалили из семейного гнезда сразу же после того, как его самого вышвырнули оттуда. – Ты говорил, причина касалась денег, – напоминаю я. – Ты подозревал, что дядя Олдрич их промотал или присвоил. – (Отец не отвечает.) – Это правда? – А какая разница? – сердито огрызается отец. – С твоим поколением вечно так. Вам всегда хочется вытаскивать былые неприятности наружу. Вы думаете: если вытащить гадости на яркий свет, он их уничтожит. Нет. Совсем наоборот. Ты их лишь подпитаешь, дашь им новую силу. Я никогда не говорил об этом, и твой дядя тоже. Вот что значит быть одним из Локвудов. Мы оба знали: многие возрадуются нашей семейной беде и захотят извлечь пользу из любой слабины. Это ты хоть понимаешь? – (Я молчу.) – Ты, как член нашей семьи, обязан оберегать наше доброе имя. – Отец! – не выдерживаю я. – Вин, ты меня слышишь? Локвуды не копаются в грязном белье. – Что между вами произошло? – А почему ты вдруг наладил контакт с Патришей? – Никаких «вдруг». Мы с ней никогда не теряли контакта. Отец поднимается с кресла. У него побагровело лицо. Он дрожит всем телом. – Я больше не намерен обсуждать эту тему. Он слишком разволновался. Нужно его успокоить. – Хорошо, отец. Тема закрыта. – Но я напоминаю тебе: ты один из Локвудов. Это накладывает определенные обязательства. Наследуя имя, ты наследуешь и все остальное. Обстоятельства кражи картин и последующие трагические события с моим братом и Патришей не имеют никакого отношения к очень давней размолвке между Олдричем и мной. Понимаешь? – Понимаю, – максимально спокойным тоном отвечаю я и тоже встаю, поднимаю руки, показывая, что сдаюсь. – Я не хотел тебя расстраивать. Открывается дверь. Входит Найджел: – У вас тут все в порядке? – Он видит, какое у отца лицо. – Виндзор? – Со мной все отлично. Отцепись! Но по его виду этого не скажешь. Лицо у отца по-прежнему раскрасневшееся, словно от чрезмерного физического напряжения. Найджел сердито смотрит на меня. – Вам пора принимать лекарство, – говорит отцу Найджел. Отец берет меня под локоть: – Помни: ты обязан защищать семью. Затем он шаркающей походкой покидает гостиную. – Благодарю за то, что довел его до такого состояния, – говорит Найджел, по-прежнему сердито глядя на меня. – И долго ты подслушивал? – спрашиваю я, но тут же машу рукой; меня это не волнует. – Ты знаешь, в чем была причина их размолвки? Найджел тянет с ответом, потом говорит: – Почему бы тебе не спросить у сестры? – У Патриши? – (Он молчит.) – Патриша знает? Отец уже добрался до лестницы. – Найджел! – кричит он оттуда. – Мне нужно привести в чувство твоего отца, – говорит мне Найджел Дункан. – Прекрасного тебе дня. Глава 15 Мой «Ягуар XKR-S GT» уже ждет меня. Я ныряю в салон, и тут приходит сообщение от Кабира. Встреча с профессором Иэном Корнуэллом, который дежурил в ночь кражи картин (тогда он был стажером и подрабатывал по ночам охранником), состоится где-то через час. Кабир не посвятил Корнуэлла в подробности, сказав лишь, что один из Локвудов пожелал встретиться с ним. Прекрасно. Кабир передает точное местонахождение кабинета Корнуэлла в Хаверфорде. Робертс-Холл. Это место мне знакомо. Выезжая за ворота Локвуда, я звоню Патрише. Она отвечает сразу же: – Что нового? – На сей раз без традиционного «излагайте»? – Я нервничаю. Так у тебя есть новости? – Где ты сейчас? – Дома. – Подъеду через десять минут. Моя двоюродная сестра живет в том же доме, где убили ее отца и откуда ее похитили. Это очень скромный коттедж в стиле «Кейп-Код», стоящий в самом конце тупика. Она разведена и имеет совместную опеку над своим десятилетним сыном Генри. Забавно, что нынче Генри живет у ее бывшего мужа, известного нейрохирурга с подходящим именем Дон Квест. Как ни банально это звучит, но смыслом жизни Патриши является ее работа. Замечу, что банальности существуют не просто так; на то есть свои причины. Сеть приютов «Абеона», которыми руководит сестра, заставляет ее почти постоянно находиться в разъездах по всему миру, произносить речи и собирать деньги. Патриша сама предложила бывшему мужу столь необычное соглашение о совместной опеке, чтобы местные напыщенные моралисты заткнулись. Тем самым она лишила их вожделенного повода обвинить ее в пренебрежении материнскими обязанностями. Когда я подкатываю к проезду, Патриша стоит на гравийной дорожке вместе со своей матерью Алиной, доводящейся мне теткой по дяде. Обе выглядят почти одинаково, обе завораживающе красивы и больше похожи на сестер, чем на мать и дочь. В семидесятые годы прошлого века дядя Олдрич, приверженец прогрессивных взглядов в нашей довольно консервативной семье, бросил колледж и провел три года в Южной Америке, занимаясь благотворительной работой и фотожурналистикой. Время массовых поездок для волонтерской работы за границей, столь популярных у нынешней студенческой молодежи, настало позже. Да и условия были пожестче тех, в которых работает нынешний изнеженный молодняк. Дядя Олдрич, с рождения окруженный роскошью и привилегиями Локвуда, обрадовался возможности отринуть прошлое и пожить среди беднейших слоев населения, где условия жизни отличались крайней суровостью. Он многому научился, его взгляды стали более зрелыми. Во всяком случае, так повествует семейная легенда. Финансовые возможности семьи позволили ему открыть школу в Форталезе, одной из беднейших частей Бразилии. Эта школа существует и поныне. В память о дяде она теперь называется Академией Олдрича. Там, в новой форталезской школе, дядя Олдрич встретил юную воспитательницу детского сада Алину и влюбился. Дяде Олдричу тогда было двадцать четыре, Алине – всего двадцать. Год спустя они приехали в Филадельфию уже как муж и жена. Их поженил шаман амазонского племени яномами. Нельзя сказать, чтобы семейство Локвуд обрадовалось новой родственнице, однако дядя Олдрич оформил брак с Алиной и по американскому закону.