– Вин, это были семидесятые годы прошлого века. Та же защитная стратегия, что и у моего отца. Интересно слышать это от его племянницы. – Я вовсе не хочу осуждать твоего отца. Мне наплевать на законность, этику и мораль. – Тогда чего ты хочешь? – спрашивает Патриша. – Получить ответы. – Какие ответы? – Кто украл картины. Кто убил твоего отца. Кто убил Рая Стросса. Кто издевался над тобой и другими девушками. – Зачем это тебе? Интересный вопрос. Мне на ум сразу приходит ПТ и пятьдесят лет его вины по поводу гибели напарника. – Я обещал другу. Патриша скептически морщится. Если честно, я не упрекаю ее за это. Собственный ответ мне кажется пустым. Делаю новую попытку. – Необходимо восстановить справедливость, – говорю я. – И ты думаешь, ответы это сделают? – Что сделают? – Восстановят справедливость. Справедливое замечание. (Простите за тавтологию.) – Вот мы и посмотрим. Согласна? Патриша закидывает волосы за ухо и подходит ко мне: – Покажи, что успел нарыть. Наверное, стоило бы предупредить Патришу, что мои дальнейшие слова ей не понравятся. Увы, я этого не сделаю. Мне хочется увидеть ее непосредственную, неотфильтрованную реакцию. И потому я сразу же ныряю вглубь: – Имя твоего отца было занесено в матрикул Хаверфордского колледжа в сентябре тысяча девятьсот семьдесят первого года. – Серьезно? – Патриша удивленно морщит лоб. – Что именно? – Ты используешь в обыденной речи обороты вроде «занесено в матрикул»? Здесь требуется улыбка. – Приношу самые искренние извинения. Ты знала, что твой отец начинал учебу все-таки в Хаверфорде? – Знала. Равно как и твой отец, наш дед, прадед и все более дальние предки. И что такого? Отец не хотел там учиться, но поддался семейному нажиму. А когда стало невмоготу, перевелся. – Нет. – Что нет? – Он перевелся совсем по другой причине. Я достаю уведомление о нарушении кодекса чести и сопроводительное письмо, подписанное членами дисциплинарного комитета при декане. – Оба документа датированы шестнадцатым января семьдесят второго года. Твой отец тогда находился на первом курсе и только начал второй семестр. Мы сидим за квадратным столом в центре комнаты. Сумка Патриши стоит на полу. Сестра лезет туда за очками. Я жду, пока она прочтет уведомление. – Все написано как-то очень туманно, – говорит она. – Это было сделано намеренно. Но из уведомления явствует, что твой отец делал нескромные фотографии несовершеннолетней дочери профессора биологии Гэри Робертса. – Я протягиваю ей погашенный чек. – Чек поступил от одной из наших офшорных компаний. Двадцать второго января профессор Робертс положил полученные деньги на свой банковский счет. Патриша читает запись. – И всего-то десять тысяч? – (Я молчу.) – Дешево откупились. – Это было начало семидесятых. – Все равно. – Сомневаюсь, что у профессора был выбор. Подобные скандалы никогда не выходят наружу. Если бы профессор Робертс заупрямился, его бы убедили, что во всем виновата его юная дочь, а принципиальность только повредила бы его карьере. Патриша вновь читает письмо дисциплинарного комитета. – У тебя есть ее фотография? – Профессорской дочки? – Да. – Нет. А зачем? – Отцу нравились молодые женщины, – говорит Патриша. – И даже девушки. – Да. – Но есть разница между пятнадцатилетней физически зрелой девицей и, скажем, семилетней девочкой. Я молчу. Патриша не задала вопроса, и я не вижу смысла говорить. – Я хочу сказать, – продолжает она. – Может показаться, что я противоречу сама себе. Я не защищаю отца. Но ты видел свадебные снимки моей матери? – Видел. – Она… Моя мать была фигуристой. Я жду. – Она была хорошо сложена, согласен? Я вот что имею в виду. Мой отец не был педофилом или кем-то в этом роде. – Тебе предпочтительнее термин «эфебофилия»? – спрашиваю я. – Понятия не имею, что это такое. – Влечение взрослых к подросткам среднего и старшего возраста, – поясняю я. – Возможно. – Патриша! – Да. – Давай не будем увязать в терминах. Это лишь затуманит тему наших поисков. Твой отец мертв. Не вижу смысла останавливаться на его тогдашнем наказании. Патриша кивает, прислоняется к спинке стула и шумно выдыхает: – Продолжай. Я смотрю в свои заметки: – В течение последующих месяцев твой отец мало упоминается в семейных дневниках. Во всяком случае, в тех, что я успел просмотреть. Но дед хранил счетные карточки всех своих игр в гольф. – Ты шутишь. – Ничуть.