– Откуда вам известна моя фамилия? – спрашиваю я. – Когда Рая Стросса нашли убитым, я понял, что теперь вновь вспыхнет интерес к… – Кельвин Синклер замолкает и щурится либо на солнце, либо на его версию Бога. – Ваша фамилия постоянно мелькала в новостях. Я отделываюсь междометием. – Рай Стросс украл ваши картины. – Похоже, что да. – Естественно, я с интересом следил за этой историей. – С личным интересом? – Да. Я рад, что преподобный Синклер не стал устраивать мне затяжной спектакль, изображая удивление по поводу моего приезда и напрочь отрицая свою причастность к Арло Шугармену. Словом, не нагородил мне кучу словесной чепухи, сквозь которую пришлось бы пробиваться, тратя время. – Идем, Реджинальд. Он слегка натягивает поводок. Я перестаю почесывать Реджинальда за ушами. Хозяин и пес продолжают путь. Я иду рядом. – Как вы меня нашли? – спрашивает Синклер. – Это долгая история. – Судя по тому, что я читал, вы очень богатый человек. Думаю, вы привыкли получать желаемое. Я не утруждаю себя ответом. Реджинальд останавливается у дерева, поднимает лапу и орошает ствол. – И все же мне любопытно, – продолжает Синклер. – Какая часть нашей жизни нас выдала? Я не вижу причин умалчивать об этом: – Университет Орала Робертса. – А-а, наше начало. Мы тогда были куда более беспечными. Вы нашли Ральфа Льюиса? – Да. Он улыбается. – Это было, так сказать, три вымышленных имени назад. Ральф Льюис стал Ричардом Лэндерсом, а затем Роско Леммоном. – И везде одинаковые инициалы, – говорю я. – Вы наблюдательны. Мы покидаем церковный двор и выходим на лесную тропинку. Интересно, преподобный Синклер намеренно выбрал такой маршрут или просто вывел своего крепыша Реджинальда на ежедневную прогулку? Воздерживаюсь от вопроса. Священник не отказывается говорить, а именно это мне и нужно. – После окончания университета, – рассказывает Синклер, – мы с Ральфом отправились в миссионерскую поездку. Тогда эта страна называлась Родезией. Предполагалось, что мы пробудем там не больше года, но, поскольку страсти по «Шестерке» еще не улеглись, мы задержались на двенадцать лет. У нас с ним были разные интересы. Я работал как христианский миссионер, хотя имел куда более либеральные воззрения, нежели те, что нам преподавали в университете. Ральф терпеть не мог религию. Его не интересовало обращение коренного населения в христианство. Он хотел решать практические задачи: кормить и одевать бедняков, обеспечивать их чистой водой и медицинской помощью. – Синклер смотрит на меня. – Вин, вы человек религиозный? – Нет, – честно отвечаю я. – Позвольте спросить, во что вы верите? Я отвечаю так, как привык отвечать любому верующему, будь то христианин, иудей, мусульманин или индуист: – Все религии – набор нелепых суеверий, за исключением, разумеется, вашей. – Хороший ответ, – усмехается Синклер. – Преподобный… – начинаю я. – Не называйте меня так, – возражает Синклер. – В епископальной церкви мы используем слово «преподобный» как прилагательное, а не обращение. Это же не титул. – Где сейчас Арло Шугармен? – спрашиваю я. Мы углубились в лес. Если задрать голову, увидишь солнце, но по обеим сторонам тропинки его загораживают густые деревья. – Чувствую, мне никак не убедить вас вернуться домой и не ворошить прошлое. – Никак. – Я так и думал. – Он покорно кивает. – Потому я и веду вас к нему. – К Арло? – К Роско, – поправляет меня Синклер. – Самое забавное, я никогда не называл его Арло. Ни разу за более чем сорок лет, которые мы провели вместе. Даже с глазу на глаз. Наверное, потому, что всегда боялся забыться и назвать его так в присутствии других. Мы всегда очень боялись, что однажды такой день настанет. Лес вокруг становится еще гуще. Тропка сужается и выводит к крутому спуску. Бульдог Реджинальд останавливается как вкопанный. Синклер вздыхает и, кряхтя, берет пса на руки. Внизу виднеется полянка. – Куда мы идем? – спрашиваю я. – Он ведь не принимал в этом участия. Арло – назову его настоящим именем – вышел из их игры. Он хотел привлечь внимание к войне, но иным способом. Внешне это выглядело бы как «коктейли Молотова», но в бутылках должна была находиться подкрашенная вода, имитирующая кровь. Чисто символический акт. Когда Арло понял, что Рай собрался бросать бутылки с настоящей зажигательной смесью, между ними произошел разрыв. – И тем не менее он бежал и скрывался. – А кто бы ему поверил? – парирует Синклер. – Вы знаете, сколько паники и страха было в первые несколько дней? – Любопытно, – говорю я. – Что именно? – Вы будете утверждать, что и агента ФБР он не убивал? У Синклера отвисает мясистая челюсть, но он продолжает идти. – Речь о Патрике О’Мэлли. Я жду. – Нет, я не буду это утверждать. Арло застрелил спецагента О’Мэлли. Мы приближаемся к полянке. За ней виднеется озеро. – Мы почти пришли, – говорит мне Синклер. Озеро великолепно в своей безмятежности. Идеальная гладь. Пожалуй, даже слишком идеальная. Ни малейшей ряби. В воде, как в безупречном зеркале, отражается синее небо. Кельвин Синклер ненадолго останавливается, делает глубокий вдох и говорит: – Вот там. Я вижу грубо сколоченную деревянную скамейку, настолько грубую, что с древесины даже не сняли кору. Скамейка смотрит в сторону озера, но прежде всего она обращена к небольшому надгробному камню. Я подхожу и читаю высеченные буквы: ПАМЯТИ Р. Л. «ЖИЗНЬ КОНЕЧНА. ЛЮБОВЬ ВЕЧНА» РОДИЛСЯ 8 ЯНВАРЯ 1952 – УМЕР 15 ИЮНЯ 2011 – Рак легких, – поясняет Кельвин Синклер. – Нет, он никогда не курил. Болезнь обнаружили в марте того года. Не прошло и трех месяцев, как его не стало. Я смотрю на камень: – Он здесь похоронен? – Нет. Здесь я развеял его пепел. Прихожане поставили скамейку и памятный камень. – Прихожане знали о ваших интимных отношениях? – Мы не выставляли их напоказ. Вы должны понимать. В семидесятые годы, когда мы полюбили друг друга, общество категорически не принимало геев. Нам приходилось скрывать его настоящее имя и наши отношения, что научило нас искусству обмана. Так мы провели всю жизнь. – Кельвин Синклер подпирает подбородок. Его глаза устремлены вверх. – Но под конец да. Думаю, многие прихожане знали. Или нам хотелось так думать.