Я смотрю на озеро и пытаюсь представить жизненный путь Арло Шугармена, еврейского мальчика из Бруклина, нашедшего свой покой здесь, в лесу за церковью. Я почти вижу смонтированный фильм, дополненный сентиментальной музыкой. – Почему вы не решились рассказать об этом? – спрашиваю я. – Были у меня такие мысли. Казалось бы, он умер. Никто уже не сможет причинить ему вреда. – И что вас останавливало? – Но я продолжаю жить. Получается, я был сообщником беглеца. Скажите, а как бы ФБР отнеслось к моим словам? Логичный довод. – Еще один момент, – говорит Синклер. – Только я сомневаюсь, что вы мне поверите. – А вы попробуйте, – предлагаю я, поворачиваясь к нему. – Арло не хотел убивать того агента. – Уверен, так оно и было, – говорю я. – Но тот агент… – продолжает Синклер. – Он выстрелил первым. У меня по спине ползет струйка холодного пота. Хочется, чтобы он пояснил сказанное, но одновременно я не хочу нарушать ход его рассказа и потому жду. – Спецагент О’Мэлли проник в дом через заднюю дверь. Один. Без напарника. Без подкрепления. Он не дал Арло шанса сдаться и сразу выстрелил. – Синклер наклоняет голову. – Вы видели старые фотографии Арло? Я оцепенело киваю. – У него тогда была пышная прическа в стиле «афро». Арло мне рассказывал, что пуля прошла сквозь шевелюру и буквально устроила ему пробор. Тогда и только тогда Арло сделал ответный выстрел. В моей голове тут же появляются отзвуки двух разговоров. Первым я слышу слова Лео Стонча о его дяде: «Он ясно дал понять: каждый, кто сообщит сведения по любому из „Шестерки с Джейн-стрит“ или сумеет доказать, что ухлопал кого-то из них, будет щедро вознагражден». Затем я вспоминаю разговор с ПТ, когда все это только начиналось: «В тот дом мы послали всего двоих агентов». «И никакой поддержки?» «Нет». «Стоило бы обождать». Почему они не дождались поддержки? Ответ представляется мне вполне очевидным. Не говоря ни слова, я поворачиваюсь и пускаюсь в обратный путь. Теперь мне все ясно. Лео Стонч намекнул мне об этом. Он сказал, что когда я найду Арло Шугармена, то найду и все ответы. Я понимаю, что племянник Ниро оказался прав. Что касается остальных членов «Шестерки с Джейн-стрит», нужно еще немного повозиться. Но сюда я приезжал за ответами, и я их получил. – Вин! – окликает меня Кельвин Синклер. Я не останавливаюсь. – Вы собираетесь об этом рассказать? – кричит он вслед. Но я продолжаю идти. Глава 31 Уже в самолете я получаю три звонка. Первым мне звонит ПТ. Я пока не хочу с ним говорить, ведь я так близок к концу игры, и потому дожидаюсь, пока вызов переключится на голосовую почту. ПТ явно не обрадуется и быстро сообразит, что я его избегаю, но это я как-нибудь переживу. Второй звонок – от Кабира. – Излагай, – говорю я, открывая браузер ноутбука. Обычно всю важную для меня документацию Кабир отправляет по электронной почте, поскольку, как и моя дочь, я визуал. Но его ответ застигает меня врасплох: – У меня сейчас на линии Пьер-Эмманюэль Кло. Он чем-то встревожен. Я почти сразу вспоминаю имя искусствоведа и реставратора, которого настоятельно рекомендовало ФБР для атрибуции и деликатного обращения с нашей фамильной картиной Вермеера. Прошу Кабира подключить его к разговору. – Мистер Локвуд? – Да. Слушаю вас. – Это Пьер-Эмманюэль Кло из Института изящных искусств Нью-Йоркского университета. – В его тоне улавливается паника, которую он старается подавить. – Вы просили меня проверить картину, недавно обнаруженную агентами ФБР, на предмет ее принадлежности кисти Яна Вермеера. – Да, просил. – Мистер Локвуд, когда вы сможете появиться в институте? – Это так срочно? – Да, очень срочно. – У вас сомнения насчет подлинности картины? – Думаю, нам это лучше обсудить при личной встрече. – У него дрожит голос. – Пожалуйста, приезжайте как можно скорее. Я смотрю на часы. В зависимости от плотности движения путь до института займет у меня около трех часов. – Вы будете на месте? – спрашиваю я его. – Институт уже закроется, но я обязательно вас дождусь. Третий звонок я получаю от Эмы. После моего обычного приветствия она спрашивает: – Новости есть? Рассказываю ей о событиях дня. Ничего не утаиваю, не подслащиваю пилюлю. Чувствую, как у меня трепещет сердце, но, увы, что из этого? Как сказала бы Эма, «не бери в голову». Под конец сообщаю, что сейчас прямиком еду в Институт изящных искусств Нью-Йоркского университета. Точнее, в его реставрационный центр, находящийся от «Дакоты» по другую сторону Центрального парка. – Здорово, – отвечает Эма. – Я как раз по этому поводу и звоню. – Слушаю. – Я тут просматривала фэбээровские протоколы допроса свидетелей по делу о краже картин в Хаверфорде. – И?.. – Мне показалось, поначалу следователи были убеждены, что у грабителей имелся сообщник внутри. Основным подозреваемым был ночной сторож Иэн Корнуэлл. Но из-за отсутствия доказательств эту версию пришлось отбросить. Я говорю дочери, что мне это известно. – Ты ведь недавно ездил к Корнуэллу и расспрашивал его? – Да. Теперь он профессор политологии в Хаверфорде. – Знаю. Читала про это. Что ты о нем думаешь? Я не хочу смазывать ее мнение и задаю ей такой же вопрос. – Я думаю, те первые следователи были правы. Ограбление никак не могло проходить по сценарию, за который держится Иэн Корнуэлл. – Однако первым следователям не удалось ничего доказать, – возражаю я. – Это не значит, что он не участвовал в ограблении. – Конечно не значит, – соглашаюсь я; из динамика слышится уличный шум. – Ты где?