«Дура», – наверно, в сотый раз Мэл оборвала себя. Сущий идиотизм тратить силы так расточительно, моментально ловить за это наказание в виде полуобмороков. Проще сразу на рожон, на какого-нибудь ублюдка с автоматом – голыми руками. Тем более, что с оружием эти самые ублюдки, похоже, и не расставались никогда. – Я даже знаю, кто такой супермен. – Проигнорировав помощь, Мэл отлепилась от забора сама. Цепляясь за ребристую поверхность, поднялась, шагнула к корыту и опустила в него ладони. Короткого запала давешней злости хватило на то, чтобы самой содрать с рук бинты, и теперь обожжённая кожа сходила кусками, как грязь с грубой ткани штанов. Только вот грязь не обладала свойством болеть, а Мэл заботило одно – только бы док снова не начал спрашивать. О чём угодно – возможности завязать разговор он не упустил ещё ни разу, и ответы впитывал с болезненным вниманием. Вот сейчас, к примеру, его очень интересовало, почему на запястьях пациентки, содранных в кровь верёвкой, не видно и следа воспаления. – И да, я на него не похожа… – пробормотала Мэл чуть слышно, нарочно с шумом взбивая грязную пену. Вода вспухала серыми пузырями, кажется, так же давно, как хлопал на ветру флаг. И здешнее солнце – может, оно уже не раз забиралось лучами в грязный барак, а прошли дни, недели, месяцы? И станция, белые стены, гудящая аппаратура – где они вообще, что они такое? И чего так хочет от «ведьмы» Хойт… чего… чего?.. Мэл вдруг показалось, что она в вакууме – как будто из тупика у забора выкачали воздух. Весь, до последнего атома. Затылок сдавило в один момент, корыто качнулось. В поле зрения попалось сначала загорелое лицо Бена, почему-то посеревшее, с испуганными глазами. Доктор уплыл в сторону и вверх, вместо него появился Ваас – не иначе как материализовался из воздуха. Застрявшей занозой кольнула мысль про нелепую одежду: одно только застиранное полотнище, похожее на простынь, завязанное для надёжности на затылке. Неожиданно появилась опора – немеющее тело подхватили, больно сдавив локти. Взгляд перепрыгнул с высокой травы на забор, с забора – на чью-то ногу в пятнистых штанах, потом снова – на круглые глаза доктора. – Блядь, Гип, тебе нихуя доверить нельзя! – выкрикнули над головой прежде, чем стало темно. Снова, уже в который раз. Глава 13 — Непривычно, блядь? Что, думала принцессой остаться на своей безопасной станции? Творить там полный пиздец? – пророкотало из-за спины. Не слишком громко – то ли главарь и правда не повышал голоса, то ли со слухом всё ещё было плохо, но Мэл только плечами повела. Будто надеясь стряхнуть солнечный луч, что жгучим сверлом ввинчивался в затылок. Как там было в голове у доктора? «Не в клетке – уже неплохо»? Мысль возникала у него периодически, поплавком колыхалась на поверхности разума, создавая помехи. Впрочем, наверно, «неплохо» – это когда есть куда скрыться от солнца, потому что тени от гладких бамбуковых прутьев попросту не существовало. Как не давала её и красная рванина, развешенная тут же, — не ткань, а будто потроха чьи-то швырнули на решётку да так и оставили. Существу в клетке прятаться было некуда, и оно неловко корчилось, подтягивая к груди колени, но даже сжаться в комок не получалось. Перекрестье прутьев, верёвка, руки над головой. Разводы грязи на светлой коже, торчащие вперёд локти содраны. Чёрные потёки вокруг бледно-голубых глаз; зрачки сжались в крохотные точки. Взгляд куда-то прямо перед собой — почти никакой осмысленности, только что-то, похожее на обиду. Губы, пухлые тоже по-детски, — девушка постоянно шевелила ими без звука, тревожа сухие складки кожи с остатками яркой косметики. «Неплохо» – получить воду. Пару глотков, ровно чтобы не умереть, и совсем недавно – подсказывало внутреннее зрение, но Мэл упрямо пользовалась обычными человеческими чувствами. Вглядывалась в изрытую почву, на которой местами чётко отпечатались крупные звериные следы. Медленно втягивала в себя запах выделений, не разберёшь, животных или человеческих. Слушала, как дышит пленница — прерывисто, с редкими всхлипами. Да и посторонние звуки тоже слушала, впитывала. В нескольких шагах заходилась рычанием и лаем гладкая пиратская псина – на них Мэл успела насмотреться, внимания уже не обращала. Просто одна из красноглазых тварей с клыками в хлопьях слюны, ничем не лучше хозяев. Часто налетал ветер, подвывал в застывших отдельной стеной серых валунах, гремел, ломясь в латаный забор. Вою и грохоту вторили листья и травы, да пальмы, тесными группками окружавшие аванпост, усыпляли мозг мерным перезвоном, будто на них развесили воздушные колокольчики. Или это Мэл всё ещё настолько слаба, что способна отрубиться от неподвижности, в то время как девчонка в клетке продолжала таращиться и шептать. Вроде бы, чьё-то имя, каждый слог — как шаг в пустоту. Мэл не выдержала. Содрала все блоки и щиты, которыми берегла себя от потери сил и обмороков. Вслед за звуком шагнула в чужую память. Сходу угодила в темноту, что с плеском покачивалась перед глазами, разбавленная только колкими звёздами. Потом блеснул белым луч, выхватил на секунду босые стопы на желтоватой поверхности, а дальше — кусок борта, тоже жёлтый. В него с хлюпаньем бились чёрные волны; свет мимоходом высеребрил их низкие гребни, качнулся. Снова борт, рядом – женская фигура, такая же округло-женственная, как у пленницы в клетке. Девушку у борта тошнило, долго и сильно, голые плечи жалко вздрагивали, укрытые только пеленой длинных, медно-рыжих волос. Луч тоже трясся – фонарик явно держала рука неуверенная и слабая, но высветить произошедшее дальше это не помешало. Согнутая фигура вдруг резко выпрямилась, покачнулась, и… Мэл подавилась вдохом: в ушах звенел чужой крик, неожиданный и громкий. -- Эб-би… – пухлые губы шевельнулись. На этот раз слово прозвучало чётче – действительно, имя. Так её звали – ту, что свалилась в чернильное море и исчезла на глазах у родной сестры, сидящей сейчас в бамбуковой клетке, как пойманное животное. – С ней была сестра, – пробормотала Мэл, заворожённо глядя, как мечется по волнам белый луч. На смену ему, будто кто-то переключил канал, вдруг явились другие лучи, разноцветные, секущие полумрак в такт музыке, оглушительной и непонятной. Потом перед глазами возник огромный бокал, в нём плескалась огненная жидкость, а чья-то ладонь совала под нос горсть капсул, таких же цветных, как лучи. Новая картинка: режущий слух хохот, качка, мельком – белоснежная надстройка, явно на палубе морского судна. – Спускай эту сраную шлю-шлю-пку, я х-хочу видеть звёзды… – сказали пьяно, заплетающимся языком, где-то под ухом. – Они сели в шлюпку вдвоём… – Серьёзно? Блядь! Хе-хе, какие занятые истории подкидывают твои ёбаные способности, сестрица! Ебать! – За спиной отрывисто расхохотались, заставив Мэл дёрнуть плечом. – Сраные цивиллы. Думают, под них ляжет весь мир. И воды морские расступятся! Надо же, он даже молчания всё это время не нарушал, хоть всегда норовил требовать ответа тут же, по первой своей прихоти. Позволял впитывать и чувствовать… сволочь. Мэл захотелось позвать пленницу – «Эмили» – родители явно добивались созвучия в именах сестёр. Но здесь созвучия не помещались. Одни диссонансы вылезали на каждом шагу: рычали, переругиваясь, собаки, явно что-то не поделив, да всхлипывала девчонка, застряв в моменте гибели своей «Эбби». Прокручивала его раз за разом в надежде – вдруг кто-то добрый щёлкнет переключателем, убрав из сознания страшную картинку. Только и через пять сотен лет «добрые» находились редко. Если всё-таки отыскивались, просто не всегда успевали. Прибывали к оплавленной развалине с тем, что осталось от пассажиров и экипажа. Бесстрастно поднимали документацию, фиксировали имена пропавших без вести, даже не сомневаясь: где-то они все есть, в подвалах и трюмах. В клетках, правда, не бамбуковых. Этим людям везло, если к их спасению подключались силы военно-космического флота. Где-то там, откуда у Мэл остались только упорно молчащий наушник, комбез в саже… впрочем, и его уже куда-то дели. Да, и ещё она сама, в застывших колом нелепых штанах и майке, вместе со своей «силой» и какой-никакой выучкой. И ненавистью, кстати, тоже. Ненависть серой занавесью перекрыла солнечный свет, застила кольцо горных зубцов, дым от костра, чёрным столбом подпирающий пронзительно-голубое небо. Чувство с неясной целью и адресатами – хотя вот же он, главарь, стоит за спиной, ухмыляется, будто пожирая эмоции жертв. Как он там говорил? Никогда ничего не меняется? Конечно, нет, особенно такие вот дикари, как он сам. Разница только в транспорте, оружии, а деньги за пленников бандиты любили во все времена. За людей, как за скот, – и Эмили уже почти продали. Ничего не поделаешь, как не сломаешь пальцами гладкий бамбуковый ствол. Солнце, кажется, всё-таки проплавило череп насквозь, запустив в мозг бредовую идею-видение: оттолкнуть главаря, выдернуть колышек, запирающий клетку… Интересно, через сколько секунд двое соглядатаев мистера Хойта, приставленные к потенциально ценному «экземпляру», откроют огонь? И почему тело совсем отказывается повиноваться, как будто его придавило многократной перегрузкой при ускорении? Пальцы совсем побелели, когда Мэл до боли сдавила поперечный прут клетки. Наверно, в некоторых случаях тело просто настолько умнее мозга, что вынудить его совершить самоубийство невозможно. Пленница всё так же бормотала и слабо озиралась, как мелкий зверёк из норы, – глупая девчонка, которая вляпалась по самое «не могу». В это дерьмо, которым заправляет Ваас Монтенегро. – Ты сейчас удивить меня пытаешься? Даже не надейся, не выйдет, – глядя прямо перед собой, зло отчеканила Мэл. – Что стало со второй шлюхой? – Казалось, он её не слышал, но только казалось. И Мэл не бралась определить, что именно улавливает под аккомпанемент его лающего смеха. Чужие эмоции смешивались в один жгучий клубок, разобраться в котором было невозможно. Собственные чувства отключались одно за другим, по мере того как палящее солнце смещалось на небосклоне, минуту за минутой отсчитывая час. Точнее Мэл сказать не могла. Слепо щурясь, обнаружила, что отвыкла от дневного света, как лабораторная крыса, которую держали в полумраке. С молчаливым согласием выслушала новость: «его величество» мистер Хойт Волкер назначил «аудиенцию» с минуты на минуту. Зло пошутила над Бенджамином, заявив, что перед встречей с «боссом» должна выглядеть подобающе. В ответ услышала грустно-презрительное: – Уже и «босс»… Только плечами пожала, осторожно, опасаясь резких движений и внезапной боли. И сейчас пересекала полоску пляжа, глядя прямо перед собой, а по бокам песок деловито месили тяжёлыми ботинками двое наёмников-охранников. Ну ещё Ваас – куда же без него – прямо за спиной, как личная тень. Настоящие тени уже почти исчезли, ослепительно-белый песок лениво лизали слабые волны. Тоже ослепительные, цвета бледного сапфира, – тут бы даже засмотреться с непривычки, если бы не портило всё уродливое судно, торчащее на якоре в небольшом отдалении. Будто огромная угловатая каракатица из морских глубин поднялась да так и покачивалась лениво на поверхности, в ожидании чего-то. Может, такое чудище и выбило огромную дыру в стене вон той штуки, то ли маяка, то ли ещё чего, вон там, на мысу? Своими щупальцами, с силой выпростав их из воды. Прибой с бульканьем колотился о большую лодку, дико похожую на ту, из памяти Эмили, – и тоже оранжевую. Будто нарочно, от кого-то долетела мысль: на этой же лодке второй ходкой в чрево каракатицы привезут и девушку… несчастную рыжую дуру. – Пошла. Или ножки промочить боишься? – Тычок в спину – понятно, от кого. Мэл сообразила, что замешкалась и, двигаясь механически, перешагнула через борт. Дно лодки оказалось жёстким, негнущимся – от неожиданности Мэл покачнулась. Скользнула взглядом по главарю, скривила губы в усмешке: сброд его сторонился «ведьмы», бросая косые, почти суеверные взгляды, но к нему самому это явно не относилось. Прямо открытие, вроде бы пугающее, но сердце только слабо трепыхнулось в груди. Сердце трепыхнулось сильнее, когда, заглушив ревущий мотор, лодка мягко ткнулась в бок «каракатицы». Можно подумать, издохшей – на зелёном трупными пятнами проступала рыжина коррозии, но в чреве что-то урчало – очевидно, силовая установка на холостом ходу. А в сапфировой воде, чуть затемнённой тенью от борта, чудилось движение – нечто торпедообразное бесшумно скользило в глубине. «Пророчица хренова…» – Мэл вспомнила, как в бассейне на станции ей виделись акулы. И Эбби, упав в ночное море, наверняка стала добычей этих тварей… впрочем, неизвестно, которой из сестёр сейчас хуже. Рыжая от ржавчины настройка как-то сама собой выросла над головой, хотя Мэл, казалось, только-только начинала подъём по трапу. Потом, кажется, шагала по деревянному настилу, чувствуя дрожь под ногами, – будто чудище всхрапывало во сне. Сквозь расплавленное золото солнечного света по ходу вырисовывались палубные механизмы, ящики, прожектора, пулемётная установка. Каким-то чудом преодолев высокий железный порог, Мэл поспешно вцепилась в какую-то ручку на переборке – впереди были ступеньки вниз, в чрево «каракатицы». Дальше – коридор, узкий и не слишком длинный, дверь, облупленная и визгливая, ещё один порог. Механическое уханье неживого сердца – вроде бы ещё ближе – и небольшое помещение, будто желудок, в котором монстр перемалывает добычу. Наверно, это можно было назвать каютой. Солнце, всеобъемлющее снаружи, здесь только косо падало сквозь почти прямоугольный иллюминатор, теряя лучи в серой, как плесень, тени внизу. Плесневым сумраком припорошило и лампу, что торчала под низким потолком слева от входа, забранная решёткой. Кажется, тут даже свет могли посадить в клетку. К тому же в жарком воздухе висел дым, закручивался причудливыми дугами, резал глаза.