Поле ослепляет белизной, снегом плотно укрыт даже лес вдалеке. Слишком морозно, чтобы можно было вылепить снежок, брошенная в лицо снежная пыль искрится, собирается комочками за воротником и тает. На ресницах же вода мгновенно берётся инеем. Почти ничего не видно, только смех слышен. Детский…Будто тебя в одно движение вспороли, причём закалённым на морозе лезвием. Потом прямо в рану, в обнажённое нутро плеснули анестетика. Что-то подобное чувствовал Рич, когда его пришпилило к креслу обломком – разбитую рамку сначала окатило ледяной противопожарной пеной. Чёрт, как же больно. Нет, ещё хуже. Запнувшись на полушаге, Мэл прижала к животу ладони. Под пальцами расползались жар и холод одновременно, в голове пульсировало: "Солнце и снег – это же моё воспоминание!" Вернее, их общее, Мэл и Лэнса, младшей сестры и старшего брата. Даже белое поле с видом на лес – отец мог себе позволить не дышать смогом городов. Чушь. Вся картинка без остатка принадлежала человеку на вышке, с ней в памяти он ощупывал каждый метр под обрывом сквозь снайперский прицел. "Такое, наверно, у всех одинаково", – промелькнуло у Мэл. В черепе всё ещё болезненно пульсировало детское веселье. То, чего не вернёшь. – Ваас! – заорали из-за спины. По песку зашуршали шаги, громко, почти оглушительно. Впереди, уже всего в паре метров, в корабельных обломках слабо плескалась вода. – Какого хуя надо? – ворча, главарь развернулся. Мэл повернулась тоже, из-за широкой спины Вааса уставилась на пирата, который только что спустился с обрыва. Красная футболка без рукавов. Чем-то вроде тюрбана с маской прикрыты голова и лицо, видны одни глаза – чёрные, чуть раскосые, почти как у девчонки. Знакомый эмоциональный фон. Кажется, тот самый второй караульный с дальней вышки. Коренастый, даже приземистый. Напряжён так, что буграми выпирают жилы, особенно на правой руке, когда он за рукоять придерживает автомат, висящий на плече. Указательный палец слишком близко от спускового крючка. – Ведьма, блядская ведьма. Что она может? А вдруг она… – забубнили в голове чужим голосом – Мэл уколом поймала тщательно скрытый страх, скрипнула зубами с досады. Идею бежать шпион, видимо, отбросил ещё раньше. Правильно, кому охота угодить под пулю засевшего на вышке вестника смерти с ледяным взглядом. – Ваас… – Мэл почти касалась щекой плеча главаря, вдыхая испарения перегара и пота. – Вот он. Шпион. Шепнула одними губами, надеясь – услышат только те, кому надо. Личный соглядатай без команды за локоть отдёрнул назад – по небольшой песчаной латке топталось слишком много народу. Мэл на секунду потеряла равновесие, кожей чуя, как клокочет в глотке главаря рычание. Оступилась, кое-как выпрямилась. Фигуры пиратов почти полностью закрывали обзор, а наёмник вдавливал в рёбра Мэл ствол пистолета-пулемёта, надумав, что она способна в суматохе нырнуть в бухту. Песок шумно скрипел под грубыми подошвами, в воздухе рассеивался сиплый мат вместе с несбывшимся намерением шпиона воспользоваться автоматом. Сам шпион пытался стряхнуть девчонку, что исхитрилась повиснуть у него на плече неожиданно крепкой для тщедушного тела хваткой. С другой стороны чёрной тенью надвинулся Ваас, занося для удара приклад своего АК, вперёд метнулись остальные, совсем заслонив от Мэл происходящее. Наверно, она всё же дёрнулась, с мыслью хоть как-то сконцентрироваться. Ствол воткнулся под ребро особенно больно, до потемнения в глазах, а может, это просто сдавливали со всех сторон плотные витки чужой ярости. Дико жарило солнце – раскалённым белёсым пятном оно смотрело прямо в зев бухты. – Мама! – ударило вдруг по восприятию воплем, высоким, девчоночьим. Крик тут же повторился, тем же голосом, на незнакомом языке, только Мэл была уверена – звали тоже маму. Молча – один только стон пробился сквозь возню, но оглушительно для "ведьмы". Чёрт, разве можно так вопить в голове?! Впереди стало почти свободно, пираты швырнули на колени бывшего своего собрата. Тот всё ещё сжимал короткое окровавленное лезвие, при помощи которого избавился от цепкой девчоночьей хватки, но нож вылетел после первого же пинка тяжёлым ботинком по ладони. Второй раз ударил Ваас, прикладом прямо в лицо, так, что под красным платком у шпиона отчётливо хрустнуло. После этого удары посыпались сплошняком, будто кто-то включил некий механизм, призванный растоптать и покалечить. Только глухо врезались в человеческое тело приклады автоматов и носки обуви, само тело колотилось о плотно утоптанный берег, да с выдохами сквозь сцепленные зубы вылетала грязная ругань. Юная пиратка скорчилась в сторонке, пытаясь плотнее прижать ладони к правому бедру с наружной стороны. Кажется, не слишком успешно – на белом песке расплывалось кривое пятно, то ли бурое, то ли алое. К раненой, волоча свой чемодан, подбирался Бен, почему-то на полусогнутых, как под обстрелом. – Мамочка! – зов хлестнул снова, и Мэл замутило. Она рванулась, с такой силой, что день перед глазами совсем померк от боли в не до конца залеченном плече. Это походило на обморок, только какой-то странный. Темнота кружилась, вбирая в себя проклятую яркость чёртовых тропиков, билась гигантским пульсом, будто сумасшедших размеров сердце. Особенно сильно пульсировало там, где лежала девчонка, оттуда же неслышно кричали: – Мама, пожалуйста! Вслед за голосом темнота выпустила картинку: ту самую маленькую, раньше времени сморщенную женщину с бельмами на глазах. Видение тут же рассыпалось. Мрак расцвёл скоплениями светящихся алых паутинок, слишком знакомых для Мэл. Глава 20 Эта темнота не походила ни на что. Чернее внезапной ночи посреди тропического дня, гуще самого густого дёгтя. Её приходилось продавливать собой, чтобы дотянуться к единственному источнику света. Тонкие, мерцающие изнутри быстрыми огоньками, рубинового цвета паутинки причудливо складывались в очертания человеческой фигуры. Что-то подобное показывали медицинские сканеры — будут показывать, где-то там, через пять сотен лет. Нити нервов. Импульсы живого электричества, которым нужно вспыхивать и бежать по «проводкам», чтобы тело двигалось, думало, дышало. Оборвать проводки всегда было легче лёгкого. Для этого совсем не обязательно их видеть, но Мэл видела. – Мамочка, пожалуйста! Я не могу умереть! – Смоляная темень дрогнула снова, уже в который раз, вздыбилась рябью резонанса, будто неосторожно задетый кокон. Внутри этого кокона почему-то становилось всё холоднее, и всё труднее давался каждый жест. Тяжесть, просто сумасшедшая. Многократная перегрузка, мышечная дрожь, слабость, подгибающиеся колени. – …чё стоишь, смотришь? Нравится наблюдать, как люди дохнут? Как в твоём комплексе долбаном? Ведьма, блядь, ты и есть ведьма. Только убивать вы и умеете… – приглушенно донеслось откуда-то извне. Голос узнавался смутно — кокон и его лишал силы, отбирал краски и обертоны. Правильно. Помехи ни к чему, есть только алые «схемы», подвешенные в чёрной пустоте. Одна «схема» скукожилась лёжа; руки-сеточки прижаты к сплетённому из волокон бедру. Линии сливаются, но именно в там, на бедре, видны разрывы, и бешено мечутся яркие точки электрических всполохов. — Мама, мамочка! Впрочем, нет — хаос рвал на части всё это тело целиком, не только место ранения. Вторая фигура согнулась рядом, смешивая паутинки в одно сплошное, неразличимое рубиновое пятно. Как понять, что именно ты делаешь, зачем тянешься к искрящим разрывам? Зачем слушаешь чужой пульс, который ухает у тебя в голове, если чётко знаешь: проще всего заглушить навсегда его. Сердце такой уязвимый орган. Достаточно потянуть всего один «проводок», всего одну ниточку… Нужные нити наконец отыскались, завибрировали от прикосновения. Всего пару разрывов, один за другим. Да, вот тут, где крупная артерия перетекает в свой мелкий приток. – …мама, я не могу умереть… все ради тебя… мама… «Всё ради тебя…» Мэл заскрипела зубами – чужие нервы вздрагивали, волнами отдавая боль и онемение. Стало вдруг не хватать кислорода — кто-то ледяными пальцами стиснул затылок с единственной целью – раздавить его в кровавое месиво. Пустой стылый воздух скользнул внутрь глотком кислоты, когда вдох наконец удался. Алые волокна чуть было не выскользнули. Почти не понимая, что и зачем, Мэл собрала всё, что у неё осталось. Удар получился обжигающим, часть силы вернулась, отбрасывая назад, из наэлектризованной черноты под почти зенитное солнце. Раскалённый свет, белоснежный песок — кажется, он тоже испускает едкие, радиоактивные лучи. Слёзы сплошной пеленой — Мэл сморгнула их раз, другой, чувствуя, как сохнут на щеках дорожки влаги. Взгляд без цели заскользил вокруг. К предметам постепенно возвращалась чёткость, контуры лодок, ящиков, бараков, больше не сияли, как чёртова рванувшая звезда. Видный в профиль Бен на коленях согнулся в три погибели над распростёртым телом. Меряет шагами латку берега под стеной обрыва наёмник. Больше никого, только под ногами всё истоптано, смято и пестрит пятнами, бурыми и алыми. Невнятно, на одной низкой ноте без остановки зудит чей-то голос. До Мэл вдруг дошло – это бубнит Бен, едва шевеля губами. Док как раз пережимал кровоток у раненого в паху, другой рукой зажимая повреждение, когда обнаружил странность. Вернее, не обнаружил того, что должно было найтись в штанах у пациента-мужчины, и обалдело застыл. – Что за… -- Звук наконец оформился в слова. Потом, кажется, Бен ещё и сдавленно ругнулся, выпучив глаза на «пациента». Пиратку била крупная дрожь, а взгляд беспорядочно прыгал по предметам и лицам. Девчонка дёрнулась внезапно, с такой силой, что у Бена соскользнули руки. «Мама, мамочка!» – заметалось в голове у Мэл, заколотилось пополам с диким ужасом раскрытия. И пониманием: маленькая дурочка здесь, на острове, зарабатывала деньги, чтобы выслать матери на операцию в приличной клинике. – Невероятно, – чётко проговорил Бен, ошарашенно глядя то на свои перепачканные ладони, то на оголённое бедро пациентки сквозь прореху в штанине. По жёсткой ткани расплывалось тёмное пятно, с кровью смешались комья песка, но яркая струя, что под напором брызгала из раны, куда-то исчезла. Сама по себе, хоть никто уже несколько секунд не пережимал повреждённый сосуд. – Я понятия не имею, сколько это продержится… – голос не узнавался, трескучий, будто Мэл битый час глотала комья снега. Лицевые мышцы почему-то онемели, во рту совсем пересохло, шевелить губами получалось с трудом. Бен потряс головой, на секунду снова уставился пациентке на штаны в интересном месте. Смотри-ка, переклинило доктора от двойной порции изумления, надо бы растормошить. – Заткнись и делай своё дело, или придушу… – Мэл зашипела, скаля зубы, совсем как обозлённый Ваас. Хотела надвинуться сверху так же угрожающе, но вдруг подвели ноги. Подогнулись колени, пришлось опуститься наземь, чувствуя влажный холод меж сведённых лопаток. Заскрипел песок – это остановился в двух шагах наёмник, привлечённый неясным шёпотом. – Я тут помогу, – бросила поспешно через плечо, сдвинулась, чтобы прикрыть девчонку от посторонних глаз. Шаги заскрипели, удаляясь – наёмника меньше всего интересовали раны какого-то пиратского доходяги. Не оглядываясь, Мэл поняла – соглядатай устроился в тени обрыва, там, откуда можно наблюдать без помех, не рискуя получить солнечный удар. Солнце прижигало макушку и плечи, норовя забраться по меньшей мере под кожу. Непонятная усталость придавливала к земле, плотно, будто изменилась сила тяжести, каждое движение получалось заторможенным, но Мэл всё-таки помогала. Что-то подавала из раскрытого докторского чемоданчика, где царил удивительный порядок. Наверно, делала бестолковые вещи, потому что Бен, взяв в руки свёрнутую валиком ткань и ремень, нужные вроде бы для фиксации конечности, вдруг отложил их в сторону. Кровотечения по-прежнему не было, без всякой видимой причины – кто бы знал, как у Мэл получился этот трюк. Кажется, она просто выжгла девчонке нервы около раны, заставив что-то там сократиться и заблокировать надрез. Так же, как раньше останавливала сердце – выпаливала, перекрывала, обрывала. А вон, оказывается, какая у всего этого есть сторона.