– Если еще не поняла: везде – клетка. Да, сука, ёбаные рамки твоего общества. Всего мира… для крыс и собак… Эти слова отдавались эхом в голове, выгнав всё остальное, когда Мэл покинула отгороженный забором светлый островок аванпоста. За спиной скрипели шаги, под тяжёлыми подошвами похрустывали мелкие камешки, – ну конечно, одну её никто и не отпустил бы, обязательно увязался соглядатай. Тот самый темнокожий наёмник, что ухмылялся, предвкушая, как подопечная снимет в его присутствии комбинезон. Когда это было? Казалось, не иначе как пару лет назад. Очень давно над ней склонялся Бен, дёргал вывихнутое плечо, от боли темнело в глазах. Потом на истоптанном белом песке истекала кровью узкоглазая бритоголовая девочка, что вместо роли шлюхи выбрала обман, автомат и канистру с горючим в тонких руках. Дальше на измазанном красным столе корчился избитый обломок человека, проткнутый, изрезанный изнутри и снаружи. С ножом в затылке падал на обитую железом палубу вечный шпион, запутавшийся в своих же интригах. Ещё был Алвин. Отпечаток его сознания врезался в память, как ромбы и чёрточки автомобильного следа в почву. Мэл вдруг захотелось нащупать великана-снайпера, ощутить его присутствие, снова взглянуть его глазами. Не важно, на что – на снег или буйную зелень. Нужно было сосредоточиться, но восприятие всё натыкалось на кровь и бред в прокуренных головах пиратов. Слишком далеко. Бесполезно и пусто. Только трава под нажимом ветра тёрлась о шершавую поверхность валуна-исполина, оставленного по левую руку. С той же стороны почти вступила в свои права ночь, яркий пурпур сменялся фиолетовой темнотой, а заброшенный маяк высился чёрной громадиной на фоне неба. Бесполезный разбитый ориентир, который больше никого никуда не вёл. Оставалось только развернуться, и брести по берегу на заход солнца, скрытый холмами и горными пиками. Звук шагов за спиной терялся в ленивом шёпоте прибоя, но Мэл уловила: сопровождающих стало двое. За миг до того, как её уже в который раз бесцеремонно схватили бы за локоть, развернулась сама, уставившись на Вааса. – Закури, быстрее додумаешь. – Он с ходу протянул ей зажжённую самокрутку, сразу же окутав приторной травяной вонью. Мэл прищурилась сквозь сизое облако дыма, задержала дыхание, обнимая себя руками в защитном жесте. – Спасибо, обойдусь… – спохватилась, что говорит чересчур сдавленно и резко, но было поздно. Главарь оскалился, зарычал угрожающе, будто зверь, добыча которого посмела показать зубы: – Кажется, я сказал «поласковее». Нет, блядь, я не говорил? У тебя плохо с памятью? – Я помню. – Мэл заставила себя не задирать гордо подбородок. Она ведь теперь не одна. Появился объект защиты, ответственности, жизнь, на которую так просто не плюнешь – маленькая рыжая «русалка», которая вляпалась по самое «не могу». В горле першило от дыма или этого тёмного лица с мерцающими неживыми глазами, что снова приблизилось вплотную. Собственный голос, надтреснутый и еле слышный, казался чужим: – Хочешь, чтобы я тебе улыбалась? – Ваши фальшивые улыбки ничего не стоят. Ничего, нахуй! Да, скалитесь, держа нож за спиной. «Много ты понимаешь в улыбках», – так и просилось на язык, но Мэл его прикусила. Дыша через раз, сверлила взглядом грубые черты бандита и дикаря, которые изучила уже вдоль и поперёк, вместе с каждой капелькой пота, блестящей в отсветах прожектора с аванпоста. Это лицо Мэл знала лучше, чем лицо собственного брата. Вот уж ирония. – Чего тогда? Горячих чувств не будет, прости, – усмехнулась с горечью. Отстранилась от пышущего жаром тела. Рассмотрела второго соглядатая – наёмник поодаль месил подошвами мелкую гальку и песок, переходя с одной освещённой полосы на другую, и ухмылялся с явным предвкушением зрелища. Шагнула в сторону от Вааса – тот на удивление не удерживал, только проворчал, сузив глаза: – «Прости»… Хорошее словечко, блядь, вообще охуенное: сказал и будто тебе хоть что-то простили! – Я не настолько дура, чтобы ждать от тебя прощения. – Мэл выбрала место поровнее, без россыпи мелких колючих камней, и села, скрестив ноги. Её так и подмывало снять тяжёлые от набранного песка ботинки, только провоцировать Вааса на новую порцию насмешек не хотелось. Оставалось только тупо пялиться на каменистую кромку прибоя и хлопья пены, белеющие в полумраке. Или вспоминать своё первое столкновение с памятью главаря: грузное тело в волнах, внутренности, перемешанные с мокрым песком. Дрожащие руки, сцепленные на затылке, к которому приставлен пистолет. Потом почему-то другой затылок – тёмные волосы и ямка там, где череп соединяется с шеей. Такая податливая для острого узкого лезвия. Первый человек, убитый её рукой по приказу Хойта. Вроде подонок, не гнушавшийся ничем для достижения результата, но сколько ещё таких будет? И кого ещё здешний босс может счесть помехой для своих неуёмных аппетитов. Кровь – страшно липкая штука, всегда намертво связывает отдающих приказы с теми, кто выполняет. А когда её становится слишком много, превращается в одно общее зловонное болото для командиров и исполнителей. В такое болото попал отец: за право монополии в отрасли энергетики пришлось дать согласие разместить сектор В на территории компании. Мэл так и не смогла понять, как по-настоящему старик Мэйсон относился к такой кабале. Точно знала одно: папаша сделал всё, чтобы перекинуть кровавую паутину на собственных детей. Даже из ледяной могилы, для вечной пользы «семейного дела». Ладони неприятно саднило, и Мэл скосила на них взгляд. В приглушенном прозрачном свете почти-ночи кожу покрывала тонкая сетка из въевшихся в каждую складку остатков крови. Поморщилась в отвращении, зажмурилась так сильно, что выступили слёзы. Лучше уж было смотреть на море. Почти идеально гладкое зеркало на пару тонов темнее неба казалось незапятнанным. На западе вдоль видного в дальний промежуток между островами отрезка горизонта пролегла узкая полоска пронзительного света на фоне рассеянной чистой лазури. Свет и море вдруг застелило серой пеленой, по которой к темнеющему куполу под жаркий треск огня взбирались искры. С уколом вялого изумления Мэл поняла: в двух шагах, в углублении, которое сначала показалось просто ямкой с береговым мусором, разгорается костёр из сложенных на манер шалаша веток. А сквозь дым ухмыляется Ваас, тычет в огонь куском высушенной солнцем коры, разгоняя рыжие языки выше и шире. Зрелище в течение какого-то невероятно растянутого мгновения напоминало Мэл обряд шамана-огнепоклонника. До тех пор, пока главарь не уселся рядом, расправляя плечи, явно нарочно играя отливающими бронзой мускулами. И не заговорил с вкрадчивой ворчливой хрипотцой: – Думаешь, оттуда кто-то придёт за тобой? Нихуя… хотя ты и сама знаешь. Бежать некуда, сестрица. Никому из нас. Над огнём танцевали уже целые снопы искр, завивались в спирали, а в неприкрытую рваной майкой спину от подножия валуна влажно смотрела тёмная тень. Мэл ёжилась и молчала, следила только, как медленно сужается полоска света на горизонте. – Рассказать, что ждёт у Хойта? – Так не получив ответа, бросил зло Ваас: – Тебя выебут так же, как эту жалкую блядь, не в буквальном смысле. Не-не-не, наш мистер Хойт по части мозга. Ты сдохнешь ещё быстрее, чем я от шмали… Последние слова потерялись в потрескивании и писке сучьев, а может, это у Мэл зашумело в голове. Ваас снова протягивал косяк, потушенный было и только что ловко подкуренный от горящей ветки. Светлая полоса на западе сделалась не толще нитки, а потом схлопнулась совсем – точно закрылась автоматическая дверь к выходу. Мэл протянула руку и соприкоснулась с мозолистой ладонью в заскорузлой грязной повязке. Пальцы, будто отдельно от тела принимая немое приглашение, сами собой сомкнулись на дымящей приторным бумажной палочке. Глава 27 — Ты сдохнешь ещё быстрее… – Мэл, послушай… Ты не можешь себе позволить обойтись без болеутоляющих. Пока не можешь. Я не могу разрешить тебе каждый вечер умирать от боли… – Сид едва шевелит губами. Его лицо причудливо размывается – в насыщенном парами растений воздухе гидропонной теплицы рукой доктора прямо сейчас распыляется какая-то смесь. Мэл не хочет знать, какая. Мэл разглядывает зелёные листья, вытянутые, с зубчиками. – Это на всякий случай, Мэл, — поймав её взгляд, доктор грустно улыбается. — Cannabis может быть настоящим спасением, если плохо воспринимаешь сильные препараты. Способ древний, но действенный. — Предлагаешь перейти на этот «салат»? – она вкладывает в ответную ухмылку весь свой скепсис. Чувствует, как саднит скривленный рот – примерно в то время, которое хронометры станции определяют как «вечер», на губах появляются новые прокусы. Именно тогда в жилых апартаментах хозяйки комплекса Мэл вытянется на кушетке, прямая, как мумия в саркофаге, — потому что в другой позе вытерпеть это совсем невозможно. Будет смаргивать непроизвольные слёзы, с нервными всхлипами вздрагивать от прохладной влаги, когда боль немного отпустит. Потом слизывать сплошную пекучую соль – передышки всегда коротки. Вместе с новой волной приступа всегда является Сид. — Сейчас, сейчас… — непрерывно бормочет доктор. Мэл не может понять, почему её каждый раз раздражает его мягкий ласковый голос. Во время приступа восприятие молчит, а после – просто не до этого. Сид в несколько секунд дезинфицирует руки, потом берётся за инъектор. Прибор собирается почти как пистолет; щелчки, с которыми на место становится сначала насадка, совместимая с катетером на затылке пациентки, а потом и ёмкость с препаратом, то разрывают череп резкостью, то глохнут совсем. Доктор что-то успокаивающе шепчет, пока вдоль спины Мэл растекается жидкий огонь. За мгновение-другое жар охватывает тело полностью, потом спадает волнами. Последняя волна приносит почти блаженство. Истому и что-то, близкое к эйфории. – Лучше? -- Сид улыбается, щурясь, отчего морщинки в уголках его глаз собираются лапками. Мэл не понимает, почему каждый раз смотрит на эти лапки с застрявшим под грудью комком отвращения. Причину невозможно осмыслить, она глубоко скрыта где-то в мозгу доктора, а дружеская забота запятнана чем-то, похожим на прожилки грязи в чистой воде. «Действие большинства современных препаратов, купирующих боль, слабо отражается на функционировании мозга. Сознание абсолютно прояснится уже через десяток минут», – Мэл хорошо помнила слова лечащего врача при своей выписке из госпиталя. Сонное равнодушие, заполонявшее мозг после инъекций Сида, стряхнуть было непросто, а на смену равнодушию приходила холодная, расчётливая злость. Мэл всегда списывала этот эффект на усталость. От людей, среди которых не найти ни одного близкого и родного. От станции. От жизни. – Ты сдохнешь ещё быстрее, чем я от шмали… – Мэл повторила эти слова про себя, покосившись на Вааса. Тот ухмылялся – молча, проявляя небывалое терпение. Ждал, когда «добыча» перестанет ловить случайные облачка дурмана, поднесёт самокрутку ко рту и вдохнёт полной грудью. А Мэл всё вертела тлеющий косяк в пальцах.