Ответа всё так же не было, только отражение в стекле усмехнулось зло и отчаянно – бледный призрак с тенями у глаз, в окружении размытых солнечных бликов. Звон насекомых начинал то ли убаюкивать, то ли просто постепенно отключать сознание. Едкий дурман больше не казался неприятным, наоборот, обещал даровать сон, спасительный и наверняка смертельный. – Дерьмо… – не узнав собственное бормотание, Мэл нашла себе ориентир в виде индикатора на камере и уставилась в него пристально и зло, хоть свинцовая голова продолжала раскачиваться бесконтрольно на слабой и тоненькой шее, грозя переломить её пополам. – Приветствую, дохлятина! Наверняка, ты уже задала, вопрос, какого хуя ты здесь делаешь? Ну что, сестрица, блядь, уже догадалась? Нет, это нихуя даже не месть. Это то, что такие, как Хойт, называют равный обмен! – Сознание, кажется, всё-таки «уплыло» на тугих, обволакивающих волнах запахов и звуков, и Мэл вскинулась резко, мгновенно разлепив веки, когда в звенящую пустоту врезался скрежещущий, как сверло на полных оборотах, слишком уж знакомый голос. Хотя нет, это скрежетало в ушах, голос вибрировал самодовольными нотками, давая понять, кто здесь хозяин положения. Ослеплённый боковым солнечным потоком, древний экран теперь тускло светился, вырисовывая изображение: лицо, фигура по плечи. Слишком крупно, слишком выпукло, как будто бывший пленник станции пытался сквозь стекло влезть в это засыпанное хламом помещение, нависнуть теперь уже над собственной пленницей. Давить, давить и давить, любым способом, на который хватит фантазии – это было видно ещё у него в памяти. И ведь получалось же – так отстранённо подумала Мэл, пытаясь почувствовать. Где он, где находится? Где сидит перед таким же древним монитором и камерой, ухмыляется, как довольный сытый кот, который только что поймал мышь и придушил её, решив оставить пока в живых. Мышь… ну да, конечно, сейчас. – «Приветствую»… гостеприимный какой. Ну-ка, насколько ты далеко? И что будет, когда я тебя «нащупаю»? «Равный обмен»? – Мэл оскалилась, обнажив высохшие от жажды зубы. Во рту появилась, наконец, капелька слюны с привкусом здешней вони и жгучей желчи, а внутри всё сжалось: нет, это просто слова. Вокруг роилась и копошилась жизнь, где-то неподалёку пульсировало даже человеческое сознание, но ничего похожего на тёмный огонь, который вызвал шок и ужас на станции, и близко не наблюдалось. – С твоими ёбаными способностями, ведьма, я на том расстоянии, чтобы игра была честной. – Мэл прикрыла глаза, чтобы не видеть эту ухмылку, прилипшую к объективу камеры «с той стороны». С такого расстояния любое лицо казалось уродливым и страшным, а причудливое освещение искажало цвета, придавая им мертвенные, будто тронутые налётом гнили оттенки. В голове пульсировала боль, ворочая осадок от слова «ведьма». Да, так её уже называли. Родной отец, не раз и не два. В довершение ко всему в мозг ввинтились слова «честная игра»; всё это всколыхнуло волну злости, что перекрыла даже очередной приступ тошноты. И… что за вонь всё-таки, а? – А ты попроси хорошенько, – всё так же, не глядя, сквозь зубы процедила Мэл. Кольнул страх: вот сейчас её вытошнит прямо на колени, которые невозможно даже разомкнуть, и это доставит врагу очередную порцию удовольствия. Нет уж, ты, дикарь в красном. Нет уж, и ты, папочка. Ведьма так ведьма, сейчас вы её получите! Жаркий, насыщенный испарениями воздух походил на тухлый кисель, но Мэл с шумом втянула его в себя – так же, сквозь зубы. В голове тут же прояснилось, а перед внутренним взором, наоборот, развернулось туманное серое поле реальности, более глубинной, чем привычная. Восприятие мгновенно пожрало десятки метров – надо же, а в стенах станций такое никогда не получалось даже при нормальном самочувствии. Мэл скривила губы, когда на сером фоне возникли алые «электрические схемы» человеческих тел. Эмоции улавливались слабовато – раздражение, глухая, мелкая злость, какие-то инстинкты, вглядываться в которые не хотелось. Но Мэл всё-таки протянула ниточку к ближайшей «схеме» – надо же проверить, иначе всё зря! Скользнула в самый центр «проводков», светящихся, но каким-то тусклым, бурым, как будто что-то постоянно гасило импульсы, ещё немного нажала, и… Взгляд чужими глазами всегда заставлял концентрироваться сильнее, чем обычно, и Мэл, скребнув пальцами по серому, необработанному дереву подлокотников, впилась в него ногтями. Картинка плыла и косилась, как работа пьяного оператора, но разглядеть получилось: рядом с тем, в чьё сознание Мэл бесцеремонно влезла, среди каких-то несуразных, сложенных из чего попало построек, болталось ещё двое. Два мужика, выряженные хоть во что-то из красного тряпья – майку ли, широкие штаны, платок на физиономии. «Понятно, насмотрелась… » – Мэл прогнала с глаз дикие картинки, добытые из памяти главаря этих молодчиков. Потом, всё так же до боли кривя губы, коснулась «проводков» в центре груди фигуры, с которой только что контактировала… – Попроси хорошенько – может, я не стану применять свои «способности», – всё больше усиливая нажим, повторила Мэл громче, стараясь чётче артикулировать застывшим от напряжения ртом. «Проводки» человеческого сердца на другом конце контакта конвульсивно вздрагивали, рвались, испуская панические импульсы, и замерли вдруг почти неожиданно. Короткие волосы на затылке, до этого собранные в аккуратный пучок, теперь противно прилипли к совершенно мокрой коже, но Мэл усмехнулась, как только открыла глаза. Бандит в экране больше не заполнял собой всё изображение и ворчал что-то в чёрную коробочку с антенной, в которой узнавалась раритетная рация. Потом скривился гадко, пробормотал что-то вроде «Ебать ты всё-таки ведьма», но порадоваться у Мэл не получилось. Обшарпанное помещение вдруг куда-то поплыло, голова сделалась совсем тяжёлой, как наполненный водой воздушный шарик, свесилась на грудь. Но дарить пленнице право на спасительную отключку никто не собирался. – Ты мне пытаешься приказывать, сучка? Мне, блядь? По-моему, ты не в таком положении! Ох уж эти привычки! Прибывают на мой остров, «хозяева жизни», пытаются командовать. Но удача здесь повёрнута ко всем вам вертлявой жопой, она – моя сучка! Я здесь решаю, кто доживёт до завтра. Непривычно, принцесса грёбаная? О да! Конечно, ты же привыкла, что все ходят по струнке по велению твоего мизинца. Нихуя! Теперь моё шоу! Моя территория! – Хреновая режиссура у твоего шоу. И массовка какая-то… хлипкая. – Сознание зацепилось только за две последние фразы – всё остальное ревело и скрежетало в крике, отражалось от стен, рикошетировало, осколками втыкаясь в мозг. Слова, как много слов, бессмысленных ругательств, каких-то горько-смешных сравнений. Принцесса… по велению мизинца… Его территория… да кто ж спорит? А звуки всё давили, душил и запах, похожий на запах плохого спирта. Какие-то смутные ассоциации… горючее? Укол неясного страха – не слушать, не чувствовать – ведь почти получалось. А тело среагировало будто само по себе – ему нужно избежать опасности. Сжались кулаки, хоть и с трудом – путы крепкие. Верёвки врезались в кожу, кажется, тут же стёсывая её до крови, но ни мысли об этом – нужно опереться на ноги и, может быть, удастся привстать, сдвинуть стул с места. Зря. – Решай уже, давай! – Мэл почудилось вдруг, что путы на правом запястье заметно слабее, чем на левом. Она усмехнулась прямо в засвеченный солнцем экран, толком не видя на нём рожу хозяина здешней «территории». Получилось чуть распрямить ноги в коленях, потом податься вперёд – стул приподнялся над грязным полом, противно скребнув по нему ножками. «Не закреплён…» – мелькнула мысль, почти радостная, но её тут же смял, заглушил болевой разряд. Позвоночник, очевидно, решил, что с него хватит – боль молнией прошлась по всему телу до кончиков пальцев, как от удара о землю, и Мэл осела со стоном, чуть не завалившись вместе со стулом на бок. – Всё ещё пытаешься приказывать? Охуеть! Блядь! – Из динамика телевизора тем временем трещало и громыхало, пират на экране встряхивал ирокезом то ли в злорадстве при виде корчей пленницы, то ли в бешенстве от её непокорности. – Ещё приказывать пытаешься? Ничего, я спокоен, я спокоен. Всё, скоро ты будешь корчиться от боли в языках пламени. Тупая белая девочка. Умолять о пощаде! – Ты сломаешься, блядь! – Это обещание долетело до Мэл сквозь дикий визг и скрежет, похоже, уже прямо в ушах. «Было бы чему ломаться», – хотела было пробормотать она, усмехаясь прямо в лицо почему-то собственному отцу, плывущему перед глазами. Тот всё так же твердил про «отсутствие выхода», перебирая холёными пальцами невидимые струны. А ещё называл неугодную дочь «девочкой» и «принцессой». Мэл тряхнула головой – отец растаял, на его месте ухмыляющийся пират вертел в своих далеко не холёных, но таких же длинных пальцах маленький блестящий прямоугольник. Чуть слышный металлический щелчок – у прямоугольника откинулась крышка, ещё один, глуше – над ним возник сначала сноп искр, потом язык пламени. Именно что язык – здоровенный, он проплывал по экрану туда-сюда, словно маятник гипнотизёра. Ещё один музейный раритет – газовая зажигалка. А этот запах… Где-то под грудной клеткой будто живой комок льда заворочался – с огнём у Мэл были «особые отношения». Так выразился в своё время флотский психолог… да плевать. Плевать! На эти рыжие всполохи – как волосы пилота Ричарда Рэйда, друга и сослуживца. На рыжий огонь, что поглощает эти волосы, лижет уже мёртвое лицо, белое, с окровавленным ртом. – Много хочешь… – пробормотала Мэл, растягивая губы в полуулыбке. Как тут всё ясно. Никаких несовпадений мыслей и сказанного вслух, как «дома». Угроза ведь исполнится, так? Точнее, не угроза – обещание. Язычок пламени всё ещё двигался по экрану, описывал причудливые пируэты. Последние резервы организма потрачены на пустой выброс злости – причинение смерти безвестному ублюдку в красных тряпках. – Если умолять нет смысла, может найтись другой способ. «Другой способ». Если «выхода нет». Флотские психологи об этом молчали – как-то неэтично было с их стороны продвигать методику, как ни крути, суицида. Но описание её, достаточно подробное, мог найти даже курсант Академии. Мэл в своё время нашла, в возрасте семнадцати лет – были причины. Проконсультировалась, потренировалась – эта «пилюля» имела и лечебную сторону, всё зависело от «дозы» и длительности воздействия. Дальше не пошла. А сейчас, наверно, настал момент, если уж даже маньяки не жмут вовремя на спуск, предпочитают растянуть удовольствие. Никакой «магии», ничего сверхъестественного. Просто выровнять дыхание, хоть жирно-спиртовая, жгучая вонь осела уже, кажется, и в желудке, а не только в лёгких. Мозг ощущает себя пьяным, тело почти приятной слабостью отходит от болевой вспышки – так, хорошо, ровнее. А теперь медленнее – и сердце тоже: тук… тук. С экрана что-то говорят, демонстрируют гибкое пламя – всполохи, всполохи… Ещё вдох. Дышать теперь можно реже – сердечный ритм заметно замедлился. Это принесло странный покой, напряжение почти сошло на нет, а вонючий воздух уже не казался таким противным на вкус. Только дурманил спиртовыми парами, а перед глазами, спрыгнув с зажигалки, вовсю плясал огонь, пожирая пульты, приборные панели, экраны, экраны… – Прости, Рич… – губы зашевелились – Мэл заговорила вслух, может шёпотом, а может, громко. Грудь вздымалась всё медленнее и тяжелее, сердечные удары невероятно растянулись во времени, и эти паузы приносили всё больше покоя. Интересно, почему она не сделала этого раньше? Хотя бы тогда, в рубке, лёжа с перебитым позвоночником, бесполезная и ненужная. Или уже в госпитале. Или после того, как отец перекрыл ей все пути… почему? Выбрать самому момент ухода – что можно придумать лучше? И покой куда лучше огня… – Сдохнуть решила? – с презрительным смешком осведомились, казалось, со всех сторон сразу. – Блядь! Я думал, ты не такая слабая сучка. А ты просто еще одна из всех этих цивилизованных уёбков! «Да что ты знаешь, сволочь?» – всколыхнулась в ответ горькая мысль. В груди сразу стало как-то больно и тесно, сердце трепыхнулось – раз, другой, будто пытаясь сбросить поводок искусственно навеянного ритма. А тот же самый голос отовсюду тем временем злорадствовал, говорил что всегда прав, никогда не ошибается, неизвестно к кому обращаясь. А потом вдруг сделался вкрадчивым, чуть ли не проникновенным, давая Мэл понять, что говорят именно с ней, побуждая вслушаться: – Не-не-не, ты правда думала, что уйдёшь безнаказанной? Ты думала, блядь, что можешь унизить Вааса Монтенегро, а потом бац – выпихнуть в ёбаный портальчик и забыть, как хуев призрак прошлого? Сердце ухнуло гулко – ошибка, и тут тоже сбой, как вся жизнь целиком, начиная с рождения, когда природе вздумалось вложить в ДНК что-то, с чем остальные люди не собирались мириться. Одна ошибка всегда тащила за собой следующую, нарастал целый ком, закручивал, сминал, давил, разламывал. «Выпихнуть в портальчик» – это ошибка, да. Нужно было по-другому. Ещё там, на стенде. – К слову о нём, забавная у тебя цаца. – Он продолжал настаивать, этот голос, будил насмешками злость. Без которой было бы легче – сердцу, что несколько мгновений назад уже еле шевелилось в похожем на кокон спокойствии, но теперь колотилось где-то под горлом, разгоняя кровь. – Блядь, а этот еблан, наверное, уже сдох? Да, сестрица, прошлое – такая вещь, что хуй знает, за каким хреном мы его храним… Мэл напряглась: что он мелет, этот бандит с непонятным, странным именем, о каком прошлом говорит? Открыла глаза – влажные ресницы разлепились медленно и с трудом – и вдруг дёрнулась вперёд, зашипела бешеной кошкой. В мертвенном свете экрана пират вертел в пальцах кольцо – подарок брата. Потом, увидев наконец нужную реацию, с ухмылкой и явным знанием того, что делает, демонстративно надавил на камешек в центре передней части. «Всего пару месяцев» – призрак брата улыбался прозрачной улыбкой в шарике голограммы. Лэнс Харт всегда держал обещания, обманул только в тот раз – не вернулся. Ушёл под лёд вместе с глайдером на промёрзшем озере в стылом мирке, сами звёздные координаты которого заставляли желудок Мэл скручиваться от ненависти. От последнего разговора брата с сестрой осталось только это кольцо, и его сейчас держали грязные пальцы какого-то… – Эй, ты! Как палец-то, не болит?! – Мэл выкрикнула первое, что подсказала ей ненависть при виде рук, посягнувших на святое – на левой кисти как раз светлела свежая повязка. Голограмма погасла – пират уставился на пленницу, странно кривя узкие губы, и Мэл то ли выпалила, то ли прорычала, не давая ему опять заговорить и снова дёргая верёвки на запястьях: – Надо было тебя ещё в лаборатории придавить!.. Он отклонился назад, отдаляясь от экрана, вроде потянулся за чем-то, всё так же кривя рот и сдвигая брови, отчего длинный шрам с началом на левой, кажется, даже налился кровью. У Мэл промелькнула мысль, что сейчас последует крик, как это было уже не раз и она, зло улыбаясь, откинулась на жёсткую спинку стула, не обращая внимание на боль в позвоночнике. Почти ошиблась. – Да, теперь вижу через стекло тебя я. Знакомое чувство? Здесь мои правила. Интересно, в твоем ёбаном мирке используют бензин? Незнакомый запах? А если сделать так… О! Неужели я всё поджег? Блядь! Это все из-за тебя, сестрица! Мы ведь только начали разговор. Но ты меня выбесила, сука ебучая! Да, выбесила.