– Что, мы не можем раздать их нашим друзьям? – Логан, у которого на самом деле есть друзья, поникает – все его тело будто складывается вовнутрь, когда он расстроен. – Может, в будущем. На дни рождения или что-то вроде, или после того, как я обговорю это с их матерями. А теперь идите, вы пропустите автобус. Я запихиваю свои учебники в одну из сумок Michael Kors (я выбираю комбинацию розового и бежевого), а затем прячу еще две в своей спортивной сумке. – Сегодня разве есть физкультура? – спрашивает мама. Ее бдительность проявляется нечасто, но всегда меня злит. – Я возьму форму на случай, если решу потренироваться, – вру я. – О, это отлично, Эмили, – она улыбается мне. – Чем быстрее ты вернешься к привычному распорядку, тем лучше. Она на тысячу процентов неправа. Ничто не будет так, как раньше. Глупо думать, что это возможно. Привычного распорядка больше не существует. Потому что привычный распорядок вертелся вокруг Ридли и Меган. Почему она этого не понимает? Я не просвещаю ее. Я улыбаюсь ей, целую в щеку и выбегаю за дверь. Когда мы с Логаном садимся в автобус, я клянусь, в нем на секунду повисает тишина. Все таращатся на нас. На мгновение меня охватывает паника, я не осмеливаюсь дышать. Может, это зловещая тишина, и все отреагируют на наш выигрыш так же, как Ридли и Меган. Но потом друзья Логана начинают хлопать, свистеть и хором выкрикивать: «Богатенький мальчик, богатенький мальчик!» Я считываю атмосферу в автобусе, беспокоясь, что на нас нападут или еще что, но настроение однозначно праздничное. Друзья Логана безумно счастливы за него. Как и положено настоящим друзьям. Они не могут усидеть на месте и подскакивают, будто они на спидах. Логан снова и снова наносит удары по воздуху, и другие принимаются делать то же самое. Он поднимает руки над головой, как чемпион, а остальные начинают напевать вступительную тему из «Рокки» – хоть никто из нас еще не родился, когда вышел фильм, и никто его не видел, мы знаем, что это классическая песня победителей. Он уходит в заднюю часть автобуса, и остальные похлопывают его по спине, крича: «Вот везучий ублюдок!» Но в хорошем смысле. Я иду за ним, наслаждаясь таким простым всплеском счастья. Я думаю, мне все же придется сесть с ним, но на полпути через проход Скарлетт Сорелла говорит мне: – Крутая сумка. Мне нравится, – она очень дружелюбно улыбается, поэтому я не думаю, что это сарказм. – Спасибо, – осторожно бормочу я. Скарлетт Сорелла учится в одном классе со мной на нескольких предметах, но мы никогда раньше не общались. Она красивая и крутая. Она отлично играет в хоккей. – Эй, садись со мной, – она сидит с Лив Спенсер, одной из двух ее лучших подруг. Скарлетт окидывает Лив взглядом, ясно говорящим подвинуться, и Лив понимает намек. Она пересаживается на сиденье вперед, но не обиженно – она улыбается мне, словно радуясь, что ее из-за меня согнали с места. Я сажусь возле Скарлетт. – Можете взять себе по одной, если хотите, – предлагаю я. Скарлетт и Лив не понимают, о чем я. Неудивительно. Не каждый день можно получить в подарок сумку за двести семьдесят фунтов. Я запускаю руку в свою спортивную сумку и достаю их. Они выглядят особенно блестящими и шикарными на фоне нашей довольно уродливой школьной формы. – Серьезно? – спрашивает Лив. Я киваю. Она округляет глаза, но не колеблется – наверное, боясь, что я передумаю. – Чур ореховая моя. – Я не против, – улыбается Скарлетт. – Я возьму розово-бежевую, как у Эмили. Мы улыбаемся друг другу. Близняшки по сумкам. Это приятно. Я чувствую облегчение. Мы втроем болтаем и смеемся остаток поездки. Я не оглядываюсь по сторонам, но ощущаю, что за мной наблюдают. Наверное, всем интересно, и кто угодно мог на меня глазеть, но я чувствую, что это Меган с Ридли излучают негатив. Однако их презрение меня не заденет, потому что меня защищает невидимый барьер, типа того, которым окружала семью Вайолет в «Суперсемейке». Думаю, моя мама делает так же – она создала защитный пузырь, когда купила выигрышный билет. К обеду уже разнеслись слухи, что я раздаю дизайнерские сумки своим друзьям, так что у меня куча друзей. В столовой все толкаются, желая сидеть за моим столом, но Скарлетт держится рядом, словно лучшая подруга. Я не идиотка. Я знаю, что она пока не моя лучшая подруга, но, не буду врать, мне нравится перспектива завести новых друзей. Никто не упоминает Ридли или Меган и не спрашивает, почему мы поссорились. Все говорят только о выигрыше в лотерею. – Вы хотите знать, что такое рай? – спрашиваю я. – Рай – это все магазины на Нью-Бонд-стрит после того, как говоришь консультанту, что ты выиграл в лотерею. Все охают и смеются. Я рассказываю им, что я узнала: – Dolce & Gabbana – это слишком. Может, я когда-нибудь пойду на какое-то мероприятие типа бала, и тогда это будет казаться правильным выбором, но сейчас мне это не подходит. Miu Miu супер элегантные, в Loewe берут больше шестисот фунтов за штаны хаки. Одно слово. Gap. Мои новые друзья снова смеются. – Хотя ты точно больше не будешь скупаться в Gap, – говорит Скарлетт. – Я об этом не думала. – Нет, конечно не будешь. Ты теперь будешь одеваться только в бренды типа DKNY и Boss. – Я примеряла у них кое-что, но вся их одежда слишком длинная для меня. – У них есть портные или типа того, подгоняющие одежду, – замечает Скарлетт, которая, как мне кажется, быстрее привыкает к моему богатству, чем я сама. Они хотят узнать обо всем, что я уже купила и что планирую купить. Нам нельзя доставать телефоны в учебные часы, но я достаю свой новенький iPhone и пролистываю разные сайты, показывая девочкам, что я выбрала. Они одобрительно охают и ахают. Я практически утопаю в хоре: «Тебе так повезло!» – Это будет так хорошо на тебе смотреться! – Думаешь, я могу это одолжить? Я показываю им, в каком отеле мы остановимся в Нью-Йорке. Не в том, который стоит 80 тысяч, потому что мама это запретила, но наш тоже выглядит круто в любом случае. – Когда вы едете? – спрашивает Нелла Ванг. – Через неделю после весенних каникул. – Во время семестра? – все выглядят удивленными, кое-кто даже мелодраматично охает. Этого можно ожидать, мы – пятнадцатилетние девочки и, да, мы эмоциональные! Отдых во время семестра – это бунт, может, даже объявление войны, потому что директор очень строг насчет прогулов. Мне все еще не верится, что мама на это согласилась. Думаю, она сделала это потому, что люди из лотерейной компании посоветовали нам уехать, чтобы «собраться, выдохнуть», и мама не могла взять отпуск во время каникулярной недели, потому что почти у всех маминых коллег есть дети, и все по очереди берут отпуск в эти периоды. Первенство у тех, чьи дети младше. Мама пообещала сегодня позвонить директору и все ему объяснить. – Думаешь, ты получишь разрешение? – спрашивает Лив. – А что Колман может сделать? Он не может приковать меня к парте. Все смеются, и мы начинаем шутить о том, занимаются ли директор и его жена сексом со связыванием. В общем, я стала очень смешной с тех пор, как сильно разбогатела. Я не вижу ни Ридли, ни Меган. Они, наверное, где-то дуются, держатся от меня подальше, утопают в своей зависти. Впервые за годы мне все равно, чем они заняты. И это осознание приносит мне огромное облегчение. Выигрыш освободил меня от потребности в них. И я говорю себе, что и не хочу быть с ними. Никто из моих новых друзей не едет на автобусе домой после занятий, потому что они остаются на тренировки по хоккею или волейболу. Так как я этого делать не собиралась, у меня нет с собой формы – моя сумка была занята роскошными обновками, поэтому я еду домой одна. Меня это не расстраивает, ведь у меня был фантастический день. Я могу вынести немного времени в одиночестве после того, как весь день была в центре внимания. Я решаю забежать в туалет, хоть на автобусе ехать всего двадцать минут – день был такой бурный, что у меня не хватало времени даже пописать. Я никогда не сажусь – я присаживаюсь. Мнения на эту тему разделились. Я не верю, что можно подхватить какую-то заразу с сиденья туалета, если у тебя на заднице нет открытой раны, но зачем рисковать, а выстилать сиденье туалетной бумагой плохо для окружающей среды. Мама говорит, мне нужно просто садиться, потому что у меня больше шансов подхватить инфекцию из-за того, что я не полностью опустошаю мочевой пузырь. Я буквально представляю себе, что она молчала, когда она изрекает что-нибудь такое. Я слышу их до того, как вижу. Кто-то хихикает, и дверца соседней кабинки распахивается, ударяясь о стену. Ридли внезапно заглядывает в мою кабинку сверху. Я в ужасе от того, что мои трусы спущены до лодыжек. Не то чтобы он не видел эту часть моего тела, но не когда я писаю. Спеша прикрыться, я выпрямляюсь за мгновение до того, как прекращаю писать. Можете угадать, чем это заканчивается. Я натягиваю штаны, но он уже делает снимки. Это просто тупо. Абсолютно, нахрен, тупо. Я чувствую одновременно унижение и злость. Бешенство, что он портит мой идеальный день, и ужас от того, что он издевается надо мной до такой степени. Фотографии, сделанные, когда ты падаешь пьяный – это плохо, но те, на которых ты писаешь себе в штаны, гораздо хуже. Он лопается от смеха. Я выбегаю из кабинки и пытаюсь вырвать у него из рук телефон, но он высокий и с легкостью держит его у меня над головой. Потом я вижу Меган. А ней еще трех девочек: Эви Кларк, Шайлу О’Брайан и Мэдисон Айдан. Они бросаются на меня. Толкают обратно в кабинку, из которой я только что вышла, – вместе они слишком сильные. Я ударяюсь тыльной частью ног об унитаз, они пульсируют. Ощутив эту боль, я тут же осознаю, что кто-то схватил меня за волосы и оттягивает мою голову назад. Кто-то еще, кажется, Меган, дает мне пощечину. Раз, два. Меня никогда раньше не били, и это чертовски больно. Я вскрикиваю, но мне закрывают рот рукой, и я не могу дышать. Они стаскивают пиджак с моих плеч к локтям так, что он сковывает мои движения. Я изворачиваюсь и сопротивляюсь, но не могу дать отпор, потому что слишком мало места, да и к тому же их больше. Я хотела бы нанести удар, но еще сильнее – хотела бы убраться отсюда, прежде чем они по-настоящему мне навредят. Сделают ли они это? Мой телефон падает на плитку, и я слышу, как он разбивается. Шайла нагибается его подобрать. – О, модный, – она бросает его в унитаз. Меган наклоняется ко мне и рычит: – Вот тебе. Твои вещички в унитазе с твоим же дерьмом. Ее друзья смеются. Я чувствую запах из ее рта. Пахнет бургерами, которые были на обед. – Деньги, которые твои родители украли у моих, тебя не защитят, Эмили. Запомни это. Тебе капец. Кто-то снова дергает меня за волосы. Мэдисон? А ей-то я что сделала? Или вообще им всем, если на то пошло? Мне очень больно – я думаю, она реально вырвала мне клок волос. Кто-то пинает меня. Может, Меган, а может, другая девочка. В кабинке путаница из рук и ног. Я слишком растеряна, побита и напугана, чтобы сказать точно. Ридли все это время стоял у двери туалета, высматривая учителей. Он, вероятно, побрезговал избивать девочку. Меня. Ту, которой однажды признался в любви. – Ладно, пойдемте, а то опоздаем на автобус, – говорит он. И они исчезают. 18 Лекси – Мы на кухне, – без надобности выкрикиваю я. У нас с детьми давно установлен ритуал после школы. По средам и пятницам, когда я работаю только в первой половине дня, я всегда жду их на кухне. В жаркие дни я нарезаю фрукты, делаю прохладительные напитки, а в холодные – предлагаю им горячий шоколад и печенье. Это одна из моих любимых частей дня. Мне нравится чувствовать себя в это время типичной старомодной матерью. Это уравновешивает те моменты, когда я выбегаю из дома, опаздывая на работу, и просто выкрикиваю им указания: «Не забудь очки», «У вас есть деньги на обед?», «Вы сделали домашнее задание?» Ожидание их возвращения на кухне кажется действием, которое матери делали поколение за поколением. Кроме того, если я буду встречать детей у двери, я с большей вероятностью узнаю, как у них на самом деле прошел день. Три раза в неделю, когда я прихожу позже них, я весело спрашиваю: «Ну, как прошел день?», но меня обычно встречают дежурным: «Нормально». В шесть вечера они уже забыли о прошедшем дне, и их раздражает, что я о нем спрашиваю. Но по средам и пятницам я узнаю всю подноготную. Логан обычно напоминает мне о родительском собрании или рассказывает о своих матчах по регби или футболу, и кто лучше всех сыграл. Он сообщает, что ел на обед или какой учитель его достает. Я внимательно слушаю и пытаюсь догадаться, заслужил ли он «замечание на ровном месте» или же учитель все же придирается. Я использую это время, чтобы ненавязчиво наставлять его и давать советы. Если мне удается вставить слово. По средам и пятницам Эмили рассказывает мне все. Она описывает весь свой день: кто, что и кому сказал, кто с кем сидел, кто косился на какого учителя. Эмили рассказывает мне, кто встречается, кто пьет, кто курит травку. Меня это на самом деле шокировало, но я притворилась, что приняла все как нечто само собой разумеющееся – если их судить, они закроются. Сегодня Джейк ждет со мной, потому что он больше не работает. Ах да, это же новости. Джейк официально подал заявление об увольнении. Ну, звучит более цивилизованно, чем произошедшее на самом деле. Сегодня утром он написал своему начальнику: «Я выиграл в лотерею. Пожалуйста, засчитайте неиспользованные мной дни отпуска, чтобы покрыть время, которое я должен отработать. Всего доброго». Я считаю, что ему стоило хотя бы написать полноценное электронное письмо, но он просто пожал плечами и сказал, что его начальник не особенный формалист и что он поймет. Не могу сказать, что я удивилась, когда он бросил работу. Надеюсь, теперь он наконец-то найдет то, чем по-настоящему захочет заниматься. Хоть ему и не нужно работать за зарплату, он мог бы найти что-то в добровольческом секторе или, может, начать свой бизнес. Не могу себе представить ничего хуже, чем тянущиеся перед ним бесконечные дни, которые нужно чем-то заполнять. Когда Джейк выпустился, он получил временную должность в гламурном рекламном агентстве на Карнаби-стрит. Он занимался черной работой, подолгу задерживался, никто не помнил, как его зовут, и все же он многому научился. Ему понравилось каждое мгновение его шестинедельного контракта, и он мечтал получить по программе для выпускников должность в одном из больших агентств. Нет, это была не его мечта, а его амбиции. Но этого не произошло. Он подал заявления минимум в дюжину рекламных агентств, но ни в одном ему не предложили работу. Нам нужно было платить за квартиру, поэтому он устроился в отдел продаж электрической компании – он думал, это будет полезным стажем, дополнит его резюме. Он не планировал оставаться навсегда, но время шло. Не так много времени, но достаточно, чтобы дисквалифицировать его из построения карьеры в рекламной сфере – когда он снова подавался на такие позиции, ему говорили, что его опыт не относится к делу, не помогает, а даже мешает. «Мы ищем инновации». «Мы ищем молодых». Затем он стал продавать бытовую технику оптом для розничной торговли. Это была неплохая работа. Мы получали огромные скидки, а наша стирально-сушильная машина была последней в линейке, когда мы еще только поженились. Но он не любил этим заниматься, поэтому через несколько лет перешел на другую работу – начал продавать программное обеспечение. Ему пришлось обучаться. Сначала ему было интересно. Потом скучно. Следующими стали канцелярия, а потом оборудование для физиотерапии и спортивный инвентарь. Джейк продавал что-то новое каждые три года. Он не дорос до международной должности или даже до старшей по Соединенному Королевству просто потому, что не может сохранять любовь к своей продукции. Он все еще комментирует интересные рекламные ролики. Часто обращает внимание на цифровые билборды. Конечно же, так как я предана своей работе, я понимаю, что он был в незавидном положении. Он был достаточно хорош, чтобы получать неплохую зарплату, но не амбициозен, удовлетворен или счастлив. Может, с этим выигрышем и предоставляемой им свободой он найдет удовлетворение. Я на это надеюсь. Я очень на это рассчитываю.