43 Эмили Понедельник, 27-е мая Открыв глаза, я с невероятным облегчением вижу, что вокруг все кремовое и светлое, а не черное и тенистое. Я слышу пиканье и жужжание больничных аппаратов, вижу маму с папой возле меня. Они дерьмово выглядят – и, судя по их лицам, я выгляжу еще хуже. Мама выглядит так, словно она вся в синяках, но я щурусь немного в попытке сфокусироваться, потому что яркий свет после темноты слепит глаза. Я понимаю, что мамино лицо опухшее, красное, фиолетовое и синее из-за рыданий, а не побоев. Я пытаюсь немного подвигаться. Мое тело отчетливо протестует, а это значит, возможно, побили меня. – Привет, дорогая, как ты себя чувствуешь? – мягко спрашивает мама. Она держит меня за руку, наклоняется и целует ее, будто я королевская особа или Папа Римский. – Нормально, – бормочу я в ответ. Я не чувствую себя нормально. У меня все болит от макушки до пят. Это не просто боль – это, скорее, хрупкость: если я двинусь, то развалюсь. Я в отдельной палате. Конечно же, ведь мы богаты. Я забыла. Когда мы выиграли в лотерею, я думала, что богатство даст мне изобилие, защиту. Наверное, это возможно, но из-за него мной также могут пользоваться, угрожать мне. – Пить хочу. Мама тянется за водой, стоящей на прикроватном столике. Она осторожно капает ею мне в рот, словно птица, кормящая птенчика. Это о чем-то мне напоминает. Чем-то, связанном с похищением, но я не могу вспомнить конкретно. – Что случилось? – спрашиваю я. – Тебя похитили, – говорит мама. – Какие-то очень плохие люди взяли тебя в заложники и требовали выкуп. Мне почти хочется рассмеяться от маминых слов «какие-то очень плохие люди». Это даже близко их не описывает. Они били меня, морили голодом, связали и накачали наркотиками. Да, я думаю, меня чем-то накачали. Наверное, она все это уже сама знает, должны быть медицинские свидетельства. Думаю, она пытается не волновать меня чрезмерной откровенностью. Я слишком слабая и уставшая, чтобы заметить, что она не может меня защитить – ведь это я все пережила. – Привет, пап. Сейчас не я должна его подбадривать, но он выглядит убитым. Раздавленным. Страждущим. Он встает, целует меня в лоб и говорит: – Я пойду позову врача, скажу, что она очнулась. У меня появляется ощущение, что он специально удаляется, как будто ему тяжело быть рядом со мной. Я испуганно смотрю на маму. Папа часто оставляет сложные вещи ей. Как когда мы с Логаном очень хотели собаку, и они вроде как согласились, что нам можно ее завести, а потом передумали – папа предоставил маме сказать это нам. Или если нам нельзя было пойти куда-то вроде концерта или что-нибудь купить – знаете, перед большим выигрышем, – папа избегал сложных вопросов и просто говорил: «Спросите у мамы». – Что случилось, мам? – Ты потеряла ребенка, ангелочек. Мама так просто это говорит. Будто мы обе раньше знали, что у меня будет ребенок. Она делает это несложным. – Мне жаль, дорогая. Мне жаль, – шепчет она. – Не плачь, мам. Я даже не уверена, что хотела его, – я пытаюсь звучать, будто просто упустила возможность купить платье, потому что не было моего размера. Но внезапно начинаю плакать сама. Ребенка Ридли больше нет. Нашего ребенка больше нет. – Я не присматривала за ним. Не уберегла его, – говорю я. Мама вскакивает и обхватывает меня руками, утыкаясь носом мне в шею. От этого мне больно, но оно того стоит. Она снова и снова повторяет, что это не моя вина. Ничто из этого не моя вина. В конце концов она говорит, что полиция хочет поговорить со мной, когда я буду готова. – Мы поймаем уродов, сделавших это с тобой. Я соглашаюсь на допрос, но спрашиваю, может ли мама остатья со мной. Она мгновенно понимает, что я боюсь не полиции – очевидно, что я в большей безопасности с двумя полицейскими в палате, – но не хочу выпускать маму из виду. – Ты теперь в безопасности, – твердо говорит она. – А что будет, если кто-то сделает это снова? – требовательно спрашиваю я. – Это маловероятно, – грустно улыбается она. – Денег не осталось. Я думаю, что ей дали какой-то транквилизатор, таблетку счастья, потому что как она может вести себя так, будто это не конец света? 44 Лекси Вторник, 11-е июня Мы оплатили аренду дома на шесть месяцев вперед, и деньги не подлежат возврату, поэтому нет смысла съезжать и искать место подешевле, хотя больше нет разговоров о его покупке. Джейк знает, что в банке осталось чуть меньше четырех миллионов. – Я думал, будет больше, – простонал он, узнав баланс. – Я много отдала, – признала я. – Отдала? – На благотворительность, – неопределенно сказала я. И хоть он выглядел шокированным, ошарашенным, но тему не развивал. Я ожидала, что он будет более придирчивым. Меня беспокоит его пассивное принятие, потому что оно едва отличается от безразличия. – Ладно, что ж, у нас четыре миллиона, Лекси. Нам не нужно паниковать. Это внушительная сумма денег, просто она кажется менее внушительной, потому что не так давно у нас было почти восемнадцать миллионов. Он прав, четыре миллиона – это огромная сумма, но он еще не знает, что я обещала Фреду три, когда он разведется с Джен. Это не тот разговор, который я могу начать. Между нами все не слишком хорошо. Я не знаю, сообщила ли ему Дженнифер о том, что я сказала ей на вечеринке. Знает ли он, что я в курсе их романа? Нам, наверное, нужно все вытащить на свет. Поссориться, наговорить друг другу ужасных вещей, выплеснуть боль и оскорбления, а потом двигаться дальше. Или, по крайней мере, обойти эту ситуацию. Но могли бы мы так поступить? Я не знаю. Вытаскивать проблему на свет кажется слишком рискованным. Я чудовищно остро осознаю, что как только это выскочит из мешка, я никогда не смогу засунуть все обратно. Я навечно стану женщиной, принявшей его измену, и хоть поначалу он, возможно, будет за это благодарен, когда-нибудь в будущем он может почувствовать себя самодовольным, неуязвимым. Он может изменить еще раз, решив, что это я тоже выдержу. Или, хуже того, когда это станет признанной проблемой, он может признаться, что любит Дженнифер. Он может просто уйти. Пока что мы окутаны тончайшим лоском обычной семейной жизни. Дети столько всего пережили в последнее время. Я не могу вынести мысли взвалить на них еще что-то. Нам просто нужно немного времени, чтобы все улеглось. Мы все еще семья. Хотя я не уверена, что мы все еще пара. Мы спим в одной кровати, но разошлись по обоюдному согласию – как любят говорить звезды кино. Мы с невероятной осторожностью избегаем прикосновений, даже случайных столкновений ногами. Мы цепляемся каждый за свою сторону кровати, словно мы – две книжные подставки с невидимыми толстыми томами между ними. Мы даем друг другу пространство, и в этом пространстве мне удается спрятать подаренные Тома три миллиона фунтов. К счастью, полиция более упорна в расследовании похищения и попытках вернуть наш десятимиллионный выкуп, чем Джейк в попытках понять, как наш баланс счета оказался таким. Насколько я поняла, полиция обыскала место, где нашли Эмили, и близлежащие окрестности. Преступники, как оказалось, не были такими уж профессионалами, как мы сначала решили: они оставили уйму улик. Отпечатки пальцев на небрежно выброшенных упаковках от еды и банках из-под воды, следы шин, которые помогут полиции идентифицировать тип автомобиля, и даже куртку, с которой можно собрать ДНК. Полиция также приставила специалистов по мошенничеству, чтобы расследовать бумажный след. Они забрали у нас телефоны, и я предполагаю, что у них есть такие способы отследить звонки, которые мы считали невозможными. Нам вернули телефоны только сегодня. Я справлялась без него – это, на самом деле, очень освобождает. Пока мои дети были рядом со мной, я чувствовала умиротворение, будучи недоступной, исчезнувшей с радаров. Это дало мне время на размышления. Джейк не был согласен, он очень не хотел расставаться со своим телефоном. Видите ли, он не может прожить без телефона даже пару часов, не говоря уже о днях, поэтому он пошел и купил себе дорогущую новейшую модель. Нас всех долго допрашивали. Эмили была очень смелой, пересказав все события как можно лучше. Ее медицинское обследование подтвердило, что ее усыпили, а также что ее били, связывали, морили голодом и довели до сильного обезвоживания, поэтому неудивительно, что у нее такие отрывистые воспоминания. Полиция ее поддержала: они сказали, что любые воспоминания, даже самые незначительные детали, им помогут. Мы с Джейком присутствовали на ее допросе. Было мучительно слушать, что именно она пережила. Джейк плакал. Я гладила Эмили по спине, держала ее за руку. Шептала, что мне жаль. Я чувствую, что подвела ее. Как я могла такое допустить? Мне стоило быть более бдительной. Я должна была предвидеть эту угрозу и оградить ее. Пока ее не было, я представляла себе каждое унижение и пытку, которой она могла подвергнуться, но это все равно не подготовило меня к тому, чтобы услышать, как мой ребенок говорит о случившемся, о ее необъятном страхе, боли, унижении. Когда Джейк заплакал, Эмили взяла его за руку и сказала: «Не плачь, пап. Все могло быть хуже». Это только заставило его плечи трястись сильнее, потому что ни один взрослый мужчина не может себе представить, что однажды его маленькая девочка будет утешать его из-за своего же страдания. Это противоестественное нарушение порядка. И все же я рада знать, что конкретно она пережила – мы не должны быть защищены от этой информации, и, может, я более эффективно смогу ее поддержать, зная все это. Допрос Джейка занял много времени, потому что он потенциально может быть очень полезен, так как больше всех контактировал с преступниками и нашел Эмили. Мой допрос был для меня пыткой, особенно когда меня спросили: – Почему вы не вызвали полицию сразу, миссис Гринвуд? – Я хотела. Я думала, что мы должны это сделать, но была слишком напугана. Они сказали, что сделают ей больно. – Они все равно сделали ей больно, – отметил детектив-инспектор Оуэнс. Я не могу злиться на него за правду. Ее пинали и били в живот. Скорее всего, именно так она потеряла ребенка. Полиция, кажется, уверена, что они найдут зацепку. Вернем ли мы деньги, которые Джейк перевел на оффшорный счет, следуя инструкциям, или нет, я не знаю, но я хочу, чтобы эти чудовища, навредившие Эмили, понесли наказание. Я хочу, чтобы они годами гнили в тюремной камере. Эмили постоянно уверяет меня, что она в порядке. Она правда хорошо держится, но зачастую это не то же самое, что быть в порядке. Она пролежала в больнице три дня и уже неделю провела дома. В основном она остается у себя в комнате. Она еще не начала ходить в новую школу, она еще к этому не готова. Логан воспользовался ее отсутствием там в этом семестре как доводом в пользу того, чтобы самому вернуться в старую школу. Мы все согласились, что можем во время летних каникул обсудить, кто в какую школу будет ходить, и тогда принять окончательное решение. Я выдвинула вопрос их возвращения в старую школу на обсуждение, потому что, прежде всего, считаю, что им пойдет на пользу общество старых друзей. А еще я знаю, что, заплатив Фреду обещанные деньги, мы, скорее всего, не сможем себе позволить оплатить частную школу. Джейк не настаивал на частной школе – наверное, он понимает, как уязвима Эмили. Насколько мне известно, она не связывалась с Ридли после спасения. Я сказала ему, что она потеряла ребенка, и он испытал ощутимое облегчение. Несложная, понятная реакция. Я ему завидую, потому что, боюсь, для Эмили все может быть немного сложнее, так как она вынашивала зародыш. Гребаная биология – вечное проклятие женщин. Этим вечером Логан, как обычно, пошел на собрание Скаутов, и я была рада, когда Эмили вышла из комнаты и заявила, что хочет навестить свою подругу Скарлетт. Это прекрасно, что она чувствует себя достаточно энергичной, чтобы выбраться из дома и потихоньку реанимировать свою социальную жизнь. Я тут же отвезла ее туда, и отец Скарлетт любезно предложил привезти ее домой к десяти вечера. Я понятия не имею, где Джейк. Его часто нет дома, и я не спрашиваю, куда он уходит. Снова это пространство. Или, если честно, этот страх выложить все карты на стол. Я планирую провести вечер за написанием электронного письма своей начальнице в Бюро, Элли, с вопросом, могу ли я теперь вернуться на работу, раз мы больше не мультимиллионеры. Я планирую сделать публичное заявление, что мы отдали все деньги на благотворительность (очевидно, мы не можем признаться, что заплатили похитителям). Я сижу перед семейным компьютером, кропотливо совершенствуя свое письмо, когда экран внезапно гаснет, а еще через мгновение мигает и отключается свет. У меня играла музыка, но теперь вокруг меня пульсирует тишина, даже холодильник не жужжит. Отключилось электричество. Просто отключилось электричество. Не так ли? Меня окутывает темнота, и я жду. Кто-то вырубил электричество? Есть ли в доме кто-то еще? Я так рада, что детей здесь нет. Раньше мне было страшно оставаться одной, но теперь я знаю, что есть намного более ужасающие вещи. Я жду, напрягая слух на случай, если скрипнет половица, откроется или закроется дверь. Я оглядываюсь в поисках телефона. Куда я его положила? Мне нужно всегда держать его при себе, как дети, как Джейк, но я жила без него несколько дней и отучилась с ним носиться. В основном я подбираю и кладу его там, где оказываюсь в тот момент. Я осторожно начинаю прокрадываться по дому. Вокруг непроглядная темнота. Опущенные жалюзи перекрывают уличный свет, а я не могу открыть их вручную, потому что, конечно же, они управляются переключателем. Комбинация уединения, безопасности и удобства делает меня бессильной. Даже если бы я могла избавиться от страха, что в дом кто-то пробрался, что мне не удается, я недостаточно ознакомлена с окружающей меня обстановкой, чтобы передвигаться в ней уверенно, поэтому я медленно крадусь. Я с трудом продвигаюсь на ощупь. Обыскивая вслепую дюйм за дюймом, я понимаю, что моего телефона нет на кухонном столе или на других поверхностях, нет на комоде в зале или на журнальных и случайных столиках в гостиной. Я осторожно взбираюсь по лестнице, ощупывая пальцами холодные, незнакомые стены, обхожу углы и вхожу в двери. Признаков вторжения нет, но преступник не стал бы о себе объявлять, не так ли? Моего телефона нет на моей кровати или в ванной возле раковины. В конце концов я нахожу его в гардеробной, которую обыскала последней, потому что я не привыкла иметь гардеробную и мне не пришло в голову поискать там. Я испытываю облегчение от ощущения телефона в моей руке. Он кажется спасением от черноты и тишины. Я могла бы позвонить электрику или Джейку. Может, даже вызвать полицию. Я не думаю, что здесь кто-то есть, но, возможно, лучше перестраховаться, чем потом жалеть. Я звоню Тома. – Лекси! – Тома. – Как я рад тебя слышать! – радость в его голосе преодолевает мили, разделяющие нас, она заполняет мою комнату, даже освещает ее и, не могу отрицать, мое сердце. – Чем ты там занимаешься? – Ну, прямо сейчас я сижу в темноте. – Что? – У нас отключилось электричество, – я внезапно уверена, что проблема всего лишь в этом. Звук его голоса придал мне уверенности и здравомыслия. Страх, пригибавший мне плечи, учащавший пульс, отступает. Хотя мое сердце все еще бьется быстро. Я вздыхаю. – О, Тома, мне столько всего нужно тебе рассказать. – Тогда расскажи, Лекси. – У тебя есть время? – Для тебя – всегда.